Злодеи, завладев трупом, дошли до полного остервенения и уже рассуждали о том, отрезать ли у трупа голову. Командиры прогнали отряд по трупу мэра, потом с барабанным боем вышли из города и целую ночь пировали в предместьях: такса на хлеб, формальная причина мятежа, была забыта среди упоения торжеством. Грабежа не случилось — потому ли, что кровь заставила народ забыть о голоде, или потому, что голод оставался только предлогом к убийствам.
Свои предрассудки есть и у общественного мнения. Пораженное громадностью совершающегося дела, оглушенное быстротой движения, оно не в состоянии поверить, что столь великие потрясения могут быть произведены совокупностью только естественных причин. В этих потрясениях общественное мнение ищет участия сверхъестественного, чудесного, рокового. Ему нравится представлять себе тайные пружины, незаметно движущие людьми и событиями. Короче говоря, оно принимает всякую революцию за заговор, и, если при завязке или при развязке этих кризисов появится какая-нибудь заметная личность, общественное мнение ей одной начинает приписывать как славу, так и неудачи. Все равно, окажется ли такой человек счастлив или несчастлив, виновен или невинен: или имя его обоготворяется, или память о нем проклинается. Такова была в течение пятидесяти лет судьба герцога Орлеанского.
С античных времен существует в народе историческое представление о том, что трон как бы изнашивает королевский род и что старшие линии под влиянием власти вырождаются, а младшие укрепляются и разрастаются, питая честолюбивое желание достичь более высоких ступеней и вдыхая в себя, близ народа, менее испорченный, чем придворный, воздух. Первородство дает власть старшим, народ дает популярность младшим.
Такая фамилия, более сильная и популярная по сравнению с царствующей, появилась в лице Орлеанского дома. Орлеанские принцы стояли слишком высоко, чтобы быть простыми гражданами, казались слишком опасными во главе армии или среди государственных дел; им не оставалось места ни в народе, ни при дворе; они завоевали его себе в общественном мнении.
Луи-Филипп, герцог Орлеанский, родился в эпоху, когда и его положение, и имущество, и характер должны были вдохновлять его потоком новых идей; раз вовлеченный в этот поток, он уже не видел возможности остановиться иначе, как на троне или на эшафоте.
Когда разразились первые аккорды революции, герцогу Орлеанскому как раз исполнилось двадцать лет. Первым политическим действием герцога стало ревностное сопротивление воле двора в эпоху изгнания парламента. Герцог и сам был изгнан в свой замок Вилле-Котре, куда последовала за ним народная благосклонность. Немилость двора сделалась для герцога сладостной: среди окружающей принца лести он слишком скоро забыл, что сделаться великим гражданином нельзя исключительно угождением народу, а только путем защиты его, служения, а нередко и сопротивления ему.
Возвратившись в Париж, герцог хотел к гражданским венцам, которые уже украшали его имя, присоединить обаяние военной славы. Он требовал у двора сан великого адмирала Франции, принадлежавший ему по праву преемственности после тестя, герцога Пентьевр. На эту просьбу последовал отказ. Тогда Луи-Филипп отправился волонтером во флот, под начало графа д’Орвилье, и участвовал в сражении при Уэссане 27 июля 1778 года. Недостатки этого сражения, в котором победа не принесла победы из-за неверных маневров, были приписаны слабости герцога Орлеанского, который будто бы медлил в преследовании неприятеля. Эти позорные слухи ожесточили зародившуюся в молодом принце неприязнь ко двору, но не могли затмить блеска его достоинств. Он во множестве расточал доказательства последних, доходя в своей храбрости до чудачеств: к примеру, отправившись в Сен-Клу на первом воздушном шаре. Клевета преследовала принца даже тут: распространили слух, что он проколол шар шпагой, чтобы заставить своих спутников сойти.
Между герцогом и двором завязалась борьба, исполненная смелости, с одной стороны, клеветы — с другой. Графд’Артуа превратил герцога в постоянного компаньона своих удовольствий, и королева, которая любила графа д’Артуа, стала опасаться, чтобы он не заразился беспорядочностью и распущенностью герцога Орлеанского. В этом молодом принце она видела в одно и то же время и любимца парижского народа, и развратителя графа д’Артуа. Именно королева настояла, чтобы король купил герцогу замок, вполне королевский, в Сен-Клу. Герцога обвиняли в отравлении принца Ламбаля, его шурина, и в том, что он с умыслом истощил последнего развратом, чтобы одному наследовать громадное богатство Пентьеврского дома.
Преследуемый враждой двора, герцог Орлеанский все более предавался уединению. Во время частых путешествий в Англию он завязал дружеские связи с принцем Уэльским; этот наследник английского трона вступал в дружбу со всеми врагами своего отца, позорил себя долгами, хвастался скандалами, продолжал, уже выйдя из юношеского возраста, предаваться страсти к застольным удовольствиям, игре, женщинам; радовался проискам и трибунным речам Фокса, Шеридана, Берка.
Герцог Орлеанский таким образом почерпнул в лондонской жизни склонность к свободе. Во Францию он принес лишь привычку к наглости, направленной против двора, фамильярное общение с толпой и ту простоту привычек, которая, отнимая у французского дворянства его отличия и сближая все сословия, уничтожала неравенство между гражданами хотя бы во внешних признаках. Занятый тогда исключительно заботой о поправлении своего обремененного долгами имущества, герцог Орлеанский отстроил Пале-Рояль. Он превратил просторные сады своего дворца в рынок роскоши, посвященный днем торговле, ночью игре и разврату; это было настоящее гнездо пороков в центре столицы, порождение алчности, в которой принцу не могли служить оправданием античные нравы. Сделавшись мало-помалу форумом праздности парижского народа, оно вскоре обратилось в колыбель революции. Принц ожидал ее, как будто свобода была новой любовницей.
Общеизвестная ненависть принца к двору естественным образом привлекала в его общество всех желающих переворота. Современная философия встречалась там с политикой и литературой. Бюффон проводил здесь последние вечера своей жизни; Руссо именно отсюда принимал единственное поклонение, какое позволяла принимать от принцев его горделивая натура; Франклин и американские республиканцы, Гиббон и ораторы английской оппозиции, Гримм и немецкие философы — все мыслители и писатели, которые предчувствовали новый дух, встречались там со знаменитыми артистами и учеными. Вольтер, изгнанный из Версаля, совершил сюда последнее путешествие: принц представил ему своих детей, умирающий философ благословил их, как и детей Франклина, во имя разума и свободы.
Пресытившись красотой и добродетелью герцогини Орлеанской, герцог проникся страстным чувством к прекрасной, остроумной, нежной девице Дюкре, графине Силлери-Жанлис, дочери маркиза Сент-Обена, небогатого дворянина из Шароле. Мать ее, женщина молодая и еще красивая, привезла свою юную дочь в Париж, в дом известного финансиста Попелиньера, утехой старости которого она была. Она готовила свою дочь к сомнительной карьере тех женщин, которых природа в избытке наделила красотой и умом, но которым общество отказало в положении: этих женщин можно назвать авантюристками, то возносимыми, то унижаемыми тем же обществом.
Самые известные учителя подготавливали этого ребенка к владению всякого рода искусствами; мать девушки формировала в ней честолюбие. В шестнадцать лет красота и музыкальный талант девицы Дюкре уже сделали ее заметной фигурой в салонах: для одних она была артисткой, для других — девушкой хороших кровей; она соблазняла взоры всех, даже старики забывали ради нее свои лета. Граф Силлери-Жанлис влюбился в девушку и женился на ней, несмотря на сопротивление своего семейства. Друг и поверенный герцога Орлеанского, граф добился для своей жены места при дворе герцогини Орлеанской. Время и ум госпожи Жанлис сделали остальное.
Герцог привязался к ней вдвойне — поклоняясь ее красоте и восхищаясь ее умственным превосходством. Жалобы оскорбленной герцогини только придали сердечной склонности герцога упорный характер. Он провозгласил госпожу Жанлис Наставником своих детей. Раздраженная герцогиня протестовала против такого скандала, двор посмеивался, публика изумлялась. Общественное мнение, уступчивое перед теми, кто им пренебрегает, пороптало, потом замолкло; будущее оправдало отца: воспитанники этой женщины сделались не только принцами, но и порядочными людьми. Она привлекала в Пале-Рояль всех тогдашних руководителей общественного мнения, и первый клуб во Франции образовался, таким образом, во дворце первого принца крови.
Мирабо, который искал человека, способного олицетворять собой революцию, приходил на тайные свидания с герцогом Орлеанским, но удалился с неудовольствием, обнаружив свое разочарование оскорбительными словами. Ему нужен был заговорщик, а нашел он только патриота. Лафайет обвинял принца в том, что он сеет тревогу, подавить которую генерал чувствовал себя не в силах.
