что хорошо известно (из 30 000—40 000 воинов, шедших с царем, уцелела лишь четверть), равно как и рассказ о том, как царю поднесли в шлеме немножко воды из лужи, но он вылил ее на песок, показывая свое равенство со всеми страдальцами.
Уже по завершении этого страшного перехода царь узнал от царя Таксилы, что Абисар умер, племена возмутились, а сатрап Филипп убит своими же наемниками; убийц покарали македоняне, Александр распорядился, чтобы Таксил и Эвдам (начальствовавший над фракийцами) пока присмотрели за осиротевшей сатрапией (отметим, что сатрап туда так и не был назначен, что связано со смертью Александра и завоеваниями Чандрагупты), а в Кашмире возвели на трон сына Абисара. Это были первые признаки того, что «индийское завоевание» непрочно, однако царю не суждено было увидеть крах своей империи – уже в 323 г., в Вавилоне, он действительно встретился с Каланом, если и вправду наше бытие продолжается после того, как наше тело становится удобрением для фикуса.
Настало время подвести некоторые итоги. Итак, Александр не смог захватить всю Индию, даже если и намеревался, – впрочем, историк эллинизма И. Дройзен категорически отвергает мысль о том, что Александр всерьез этого хотел, за что сего корифея периодически критикуют оппоненты. Под греко-македонской властью фактически оказался «исторический» Пенджаб (бывший, разумеется, куда крупнее нынешнего), да и то – ненадолго. Парадоксально выглядит утверждение о том, что поход Александра принес Индии больше блага, нежели вреда, однако при детальном рассмотрении именно так и оказывается. В Индии осознали, что политическая раздробленность позволила завоевателям достичь успеха; это было учтено и исправлено, можно сказать, немедленно – царем Чандрагуптой. Даже античный историк Юстин отмечает, что Индия по смерти Александра «как бы сбросила ярмо рабства со своей шеи и где были убиты поставленные царем наместники» (XV, 4, 12). Но можно взглянуть на дело и с другой стороны, не приписывая индусам подобной сознательности, как это делает ряд авторов – просто тот факт, что Александр подорвал, если не уничтожил вовсе, могущество пенджабских царей, значительнейшим образом способствовал Чандрагупте в завоевании Северо-Западной Индии. Еще, фигурально выражаясь, поход Александра прорвал ту «плотину», что доселе отгораживала Индию от прочего мира: возникли новые и окрепли прежние торговые и культурные связи с Азией и Средиземноморьем, равно как и индийское влияние на эллинский мир, усиливавшееся с течением веков. Можно сказать, позднеантичный мир был очарован Индией, и мы об этом еще поговорим. Индийские боевые слоны сформировали особый род войск, которым охотно пользовались греки, а затем и карфагеняне. Но это немного другая история. Сейчас же, до того как мы перейдем к изложению истории борьбы Чандрагупты с греками и малоизвестной историей греко-индийских царств, обратимся вновь к истории философии, ибо и для этой сугубо мирной науки поход Александра оказался вовсе не бесплодным.
Глава 3
«Философское наследие» индийского похода Александра
Выше упоминалось, что в экспедиции Александра приняли участие многие ученые, и в их числе – философы. Например, упоминаемый Плутархом (LXV) киник Онесикрит. Поздняя античная традиция не могла не связать с индийским походом великого учителя Македонского – Аристотеля: как известно, он весьма интересовался политическим устройством разных государств (Афин, Спарты, Карфагена), и вот одно из жизнеописаний философа повествует, что он якобы сопутствовал Александру во всем его походе, также набирался ума-разума у брахманов, а потом все виденное позволило ему описать аж 225 типов государственного устройства. Но ни тот, ни тем более другой (ввиду недостоверности сведений насчет Аристотеля) не станут героями нашего последующего рассказа; но был греческий философ, который, очевидно, не просто побывал в Индии вместе с Александром, но вынес оттуда начатки и на их основе разработал совершенно новое философское течение – античный скептицизм. Речь идет о знаменитом Пирроне из Элиды (ок. 360–275 гг. до н. э.).
Любой учебник по истории философии упоминает о том, что Пиррон побывал вместе с Македонским в Индии, и результатом его бесед с брахманами и гимномофистами и стал скептицизм; это тем более не скрывают и сами индийские философы, если не сказать – гордятся этим (например, Моноронджон Рой). Строго говоря, этот вывод можно сделать лишь косвенно, на основании свидетельства Диогена Лаэртского (IX, 61): «Пиррон Элидский… вначале… был живописцем… потом – слушателем Брисона, сына Стильпона… а потом – Анаксарха, которого сопровождал повсюду, даже при встречах с индийскими гимнософистами и с магами. Отсюда, по-видимому, он и вывел свою достойнейшую философию, утвердив непостижимость и воздержание особого рода (говорит Асканий Абдерский). Он ничего не называл ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым и вообще полагал, что истинно ничто не существует, а людские поступки руководятся лишь законом и обычаем, ибо ничто не есть в большей степени одно, чем другое». Только прибавив сведение того же автора, что «Анаксарх этот был дружен с Александром» (там же, 58), делаем вывод, как и все предшествующие историки философии – что, раз Анаксарх дружил с Македонским, а Пиррон был с Анаксархом при его беседах с персами и индусами, значит, оба они, учитель и ученик, были вместе с Александром в Индии.
Однако, прежде чем искать параллели, следует поговорить о самом античном скепсисе, который, как уже наверняка отметил читатель из сообщения Диогена, вовсе не заключался только лишь в скептическом взгляде на вещи. Бесспорно, присутствовал и он, но определим все же этакую двуединую природу античного скепсиса: это собственно недоверие к авторитетам и сомнение в возможности истинного, объективного познания (грубо говоря, сам скепсис в чистом виде), но также и нравственный вывод о том, что, раз объективное познание невозможно, а от неизбежного не уйдешь, надо жить бесстрастно, как пишет про Пиррона Лаэрций (там же, 62–65, 67–68): «В согласии с этим вел он и жизнь свою, ни к чему не уклоняясь, ничего не сторонясь, подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака, но ни в чем не поддаваясь ощущениям. От опасностей его уберегали (по словам Антигона Каристского) следовавшие за ним друзья. Впрочем, Энесидем говорит, что воздержание от суждений было для него правилом только в философии, в частных же случаях он вовсе не был неосмотрителен… (Он) жил в уединении, лишь изредка показываясь даже домашним: дело в том, что он услышал, как один индиец попрекнул Анаксарха, что нехорошо другого поучать, а самому плясать под царскую дудку… В отечестве своем Пиррону воздавали такой почет, что назначили его верховным жрецом и ради него постановили всех философов освободить от податей. В бездейственности своей он имел многих подражателей; оттого и Тимон пишет
