отчуждал от власти митрополитов и епископов и причислял к своему заведованию эти епархии со всеми правами и имуществом. Ему же принадлежало право высшего суда по всему церковному Востоку. Конечно, это вызывало неудовольствие у других архиереев, но за спиной патриарха стоял император, и все жалобы стихали [281].
Лев Исавр и Константин V приняли закон, гласивший: «Престол Константинопольский, украшающий столицу, признан первым в соборных постановлениях, последуя которым божественные законы повелевают, чтобы возникающие при других кафедрах несогласия доводились до сведения и поступали на суд этого престола. Патриарху принадлежит попечение о всем, относящемся к спасению души, а равно и в отношении к покаянию и обращению от грехов и ереси он сам и один поставлен распорядителем и правителем. Патриарх есть живой и одушевленный образ Христа, словом и делом изображающий на себе истину. Назначение патриарха в том, чтобы, во-первых, сохранить в благочестии и святой жизни принятых от Бога, а потом по возможности обратить к Православию и единству с Церковью и всех еретиков... Отличительными свойствами патриарха должно быть то, чтобы он был учителем, и строг в обличении неисправимых. В интересах истины, непоколебимости догматов и соблюдения правды и благочестия он должен делать представления императорам и не смущаться. Одному патриарху приличествует объяснять постановленное древними и определенное Святыми Отцами и утвержденное Святыми Соборами. Патриарху же принадлежит право наблюдать и исследовать сделанное и постановленное на Соборах, относится ли это к отдельной области или ко всей Церкви» [282]. Откровенно сказать, не зная, о ком идет речь, можно было бы с уверенностью сказать, что перед нами самое ригоричное описание статуса Римского епископа. Здесь есть все, за что боролись папы: и «непогрешимость» ex cathedra (за 1000 лет до I Ватиканского Собора), и абсолютная власть в Церкви, и власть «вязать и решать». Только теперь это говорится о Константинопольском патриархе.
В толковании на 9-е правило Халкидонского Собора канонист Аристин писал: «Если епископ или клирик имеет какое-либо дело против митрополита, они должны судиться у патриарха своего округа, под властью которого состоят митрополиты сих областей, или у Константинопольского патриарха. Этого преимущества, т.е. чтобы митрополит, состоящий под властью одного патриарха, был судим другим, ни правилами, ни законами не дано ни одному из прочих патриархов, кроме Константинопольского» [283].
В окружном послании 868 г. Константинопольский патриарх св. Фотий не только резко критиковал догматические нововведения Рима, но и осудил попытки папы принять на себя светскую власть государей. По мнению святителя, после перенесения столицы Римской империи из Рима в Константинополь все папские прерогативы автоматически также должны быть делегированы Кафолической Церковью патриарху «нового Рима». И вполне понятно, почему св. Фотий настаивал на апостольском происхождении Константинопольской кафедры [284].
Он был далеко не одинок в своих взглядах, и с его именем связано появление партии константинопольских интеллектуалов, убежденных сторонников «византийского папизма». Эта партия отличалась завидным единодушием, твердостью и совершенством организации. Ее достоинства описываются следующим образом. «Мало-помалу св. Фотий образовал вполне благонадежное войско, состоящее из преданных ему приверженцев; оно было прекрасно организовано. Высшие церковные сановники, в большинстве случаев обязанные ему своим возвышением, были его друзьями, его учениками. Образованных и ученых он привлекал к себе силою своего духа и ослепительным блеском своего образования. Многих из низшего класса он расположил к себе своею благотворительностью. В таком положении он мог начать борьбу даже с более мощным врагом, чем каким был св. Игнатий и его сильно ослабевшая партия» [285].
И на Соборе «В храме Святой Софии» 879–880 гг. восточные епископы восклицали в адрес св. Фотия: «Таков и должен быть тот, кому, по образу Первосвященника Христа, поручено смотрение над всем миром. Это именно предусматривая, св. Павел говорил: «Итак, имеем Первосвященника, прошедшего небеса» (Евр. 4:14). Осмелюсь даже сказать еще большее: Св. Писание людей, живущих по благодати, называет «богами» (Пс. 81:6)». Обратим внимание и на другие характерные славословия: «От полноты его (т.е. св. Фотия. — А.В.) мы все восприяли (Ин. 1:16), подобно тому, как славные апостолы от нашего Господа Иисуса Христа» [286].
Теперь о новых законах. В известном правовом сборнике того времени «Эпанагоге», авторство которого обоснованно приписывают все тому же св. Фотию, совершенно исчезает столь привычная для древней Церкви теория «пентархии» — «пяти чувств». Вместо священства, которое у св. Юстиниана Великого обозначало совокупность всего духовенства и в первую очередь епископов, возникает личность Константинопольского патриарха. О епископах в «Эпанагоге» ничего не говорится, и их роль фактически резко понижается в сравнении с прошлыми веками за счет возвышения личности архипастыря «нового Рима» [287]. Его собратья по другим восточным кафедрам упоминаются вскользь, а о Римском епископе не говорится вообще ни слова (!).
Последнее обстоятельство свидетельствует о том, что «Эпанагога» не лишена, если можно так выразиться, националистических тонов, раздававшихся все чаще и чаще. Ее автор вполне сознательно исключил из привычного и традиционного списка «пентархии» Римского понтифика, ясно давая понять, что политические и религиозные интересы Константинополя ограничиваются лишь землями, находящимися в непосредственном управлении Византийского императора. И правы те, кто полагает, что «Эпанагоге» не достает вселенской перспективы, характерной для более ранних законодательных актов; она предназначалась только для грекоязычной части Римской империи [288].
Но зато внутри этого «греческого мира» «вселенского размаха» было хоть отбавляй. Например, Константинопольский патриарх признавался земным олицетворением Спасителя, «всеми своими поступками и словами, — как гласит текст документа, — выражающий истину» [289]. В силу норм этого сборника, исключительно Константинопольскому патриарху принадлежало отныне право толкования церковных постановлений и правил Вселенских Соборов. Это право еще больше подчиняло остальных восточных патриархов Константинополю: отныне главному цензору догматичности и каноничности практик остальных Поместных Церквей. При таком развитии отношений любое отклонение от какой-то универсальной практики, навязываемой из «нового Рима», могло считаться церковным преступлением со всеми очевидными последствиями. Вмешательство же в эту деятельность императора резко ограничивалось [290].
Верховенство «Византийского папы» закрепляется и подчеркивается не единожды. «Константинопольский трон, украшенный царским пребыванием в городе, — говорится в «Эпанагоге», — соборными постановлениями признан первенствующим, вследствие чего имеющие возникать споры между другими патриаршими кафедрами должны восходить на его окончательное решение» [291]. Таким образом, у епископа царствующего города появляется право суда и наблюдения во всей Вселенской Церкви. К правам Константинопольского архипастыря причислено, помимо прочего, полномочие ставить ставропигии в других патриаршествах, чем вновь подчеркивается зависимое положение остальных восточных патриархов [292].
А как же император? С одной стороны, в «Эпанагоге», как замечают исследователи, закреплены некоторые традиционные для Восточной Церкви воззрения на Римского
