Давно уже не было такого солнечного утра. Горы сияли, чуть окутанные голубой дымкой. Слегка морозило, и солдаты топали ногами, чтобы согреться. Их было много в этот день в Чарльз-Тауне, так много, будто предстояла не казнь одного старого человека, а большое сражение.
Майор Талиаферро, командующий виргинскими волонтерами, получил письменный приказ губернатора:
«2 декабря с. г. выставьте часовых по всей линии границы от Мартинсбурга до Харперс-Ферри. Предупредите жителей, чтобы они вооружились и были наготове в этот день и за несколько дней перед этим. Не разрешайте отдельным лицам, и особенно группам приезжих, направляться в Чарльз-Таун 2 декабря.
Железнодорожной охране в Ферри прикажите контролировать пассажиров в поездах с Востока и Запада. Будьте готовы, если потребуют обстоятельства, разобрать рельсы. Пошлите верховых охранять заставы. Нужны два отряда для того, чтобы сдерживать толпу на месте казни. Сформируйте два замкнутых каре вокруг эшафота. Пошлите особенно сильную охрану в тюрьму и для сопровождения к месту казни. Не допускайте толпу так приближаться к арестованному, чтобы слышать речь, если он вознамерится таковую сказать».
Майор Талиаферро в точности выполнил приказ. Полторы тысячи войск были выстроены на пути от тюрьмы до площади, где стоял эшафот.
Выйдя из тюрьмы, Джон Браун удивленно повел глазами.
— Я не ожидал, что губернатор Уайз обставит мою казнь так торжественно, — сказал он сопровождавшему его шерифу.
Руки Брауна были связаны за спиной. Кроме шерифа, его сопровождали офицер караульных войск и тюремщик. Он шел, хромая, в домашних шлепанцах и белых шерстяных носках, тех самых, которые связала ему жена. За рядами солдат стояла телега, запряженная парой белых лошадей. На телеге стоял сосновый чистый гроб. Браун обратился к сопровождавшему его офицеру:
— Возьмите у меня из кармана записку, сэр.
Офицер исполнил его просьбу.
— Что это такое?
— Несколько слов. Если хотите, мое завещание.
Шериф помог Брауну взобраться на телегу. Старик сел на гроб. Теперь он возвышался над всеми, и все видели его спокойное лицо и белую бороду, которую шевелил утренний ветерок. Офицер поднес к глазам листок:
«Я, Джон Браун, теперь вполне уверен, что преступления этой греховной страны никогда не смыть ничем, кроме крови. Как я думаю теперь, я напрасно обольщал себя надеждой, что это может быть сделано без колоссального кровопролития».
Джон Браун с наслаждением вдохнул свежий воздух, поглядел на горы.
— Какой прекрасный день сегодня! — заметил он, обращаясь к шерифу.
— Вы храбрый человек, капитан, — сказал шериф.
— Таким воспитала меня мать.
— Вы гораздо храбрее меня, капитан, — снова сказал шериф.
— Все-таки жаль расставаться с друзьями, — отозвался Браун.
Они подъехали к главной площади. Их встретили барабанным боем. Вся площадь была оцеплена солдатами.
Полк чарльз-таунской милиции стоял в полной боевой готовности. Белые лошади кавалерии, красные и синие мундиры военных выглядели так празднично, что черный силуэт эшафота казался нелепостью в этот солнечный день.
Однако настроение людей на площади было далеко не праздничное. Всех от майора Талиаферро до последнего жителя Чарльз-Тауна — мучил неопределенный страх. А что, если вот сейчас, вот сию минуту последует что-то ужасное, какой-нибудь взрыв, внезапный бунт негров, налет вооруженных аболиционистов? Даже крупнейшие плантаторы штата, съехавшиеся поглядеть на казнь своего злейшего врага, испытывали сейчас не радость, а тревогу. Тут были Вашингтон, Бруа, Олстэд и другие. Им отвели лучшие места, откуда виселица была видна как на ладони. Позади, теснимые солдатами, стояли менее именитые виргинцы. В стороне жалась кучка негров с хмурыми, настороженными лицами.
Капитана ввели на помост и набросили ему на голову белый колпак.
Джон Браун неловко шагнул вперед, но не попал на люк. Шериф закричал ему:
— Вы не туда ступаете, капитан! Сделайте еще шаг вперед!
Раздался спокойный голос капитана:
— Я ничего не вижу, джентльмены. Подведите меня сами к моей смерти.
Палач слегка подтолкнул его.
— Хотите, сэр, чтобы я дал вам знак, прежде чем опустить люк? — тихо спросил шериф.
— Все равно. Только, пожалуйста, не так долго, — послышался голос из-под белого колпака.
Тонкая смоляная веревка была накинута на шею прямой неподвижной фигуры. Но солдаты еще долго маршировали, строились, делали повороты. Прошло двенадцать бесконечных минут. Джон Браун все так же прямо стоял у люка.
Но вот наконец раздался звон оружия — это солдаты встали стройным каре. Полковник Престон взмахнул саблей, и над толпой мелькнули ноги в белых шерстяных носках.
— Долой рабство! Слава Брауну! — прокричал чей-то истошный голос.
Поднялась суматоха. Солдаты бросились на голос.
Они продирались сквозь толпу и каждого спрашивали:
— Кто кричал? Где кричали?
Но никто не знал. Каждому казалось, что кричали где-то на другом конце площади. Пользуясь суматохой, палач закончил свое страшное дело.
«День 2 декабря 1859 года станет великим днем нашей истории, датой новой революции, столь же необходимой, сколь была прежняя. Когда я пишу это, в Виргинии за попытку освободить рабов ведут на казнь старого Джона Брауна. Это значит сеять ветер, чтобы пожать ураган, который вскоре налетит».
Так писал в своем дневнике Лонгфелло, предвидевший судьбу Америки и глубоко потрясенный казнью Брауна.
Весь мир с негодованием следил за ходом процесса, за лицемерным американским «правосудием».
Не осталось почти ни одного выдающегося, передового человека в Старом и Новом Свете, который не высказал бы в печати или публично своего возмущения.
«Взоры всей Европы устремлены на Америку, — писал Виктор Гюго. Повешение Джона Брауна обнаружит скрытую трещину, которая приведет к окончательному расколу Союза.
Присужденный к смертной казни Джон Браун должен быть повешен 2 декабря (как раз сегодня).
Осталось очень мало времени. Успеет ли донестись отсюда призыв к милосердию?
Все равно! Наш долг поднять голос.
Америка — благородная страна. Чувство гуманности быстро пробуждается среди свободного народа. Мы надеемся, что Браун будет спасен.
Какой ужас, если случится обратное, если Браун умрет на эшафоте!
Палачом Брауна — заявляем об этом во всеуслышание (ибо короли уходят, а народы остаются, и народы должны знать истину) — палачом Брауна будет не прокурор Хэнтер, не судья Паркер, не губернатор Уайз, не маленький штат Виргиния: палачом Брауна будет — дрожь пробегает по телу при одной мысли об этом, страшно даже произнести — вся великая Американская республика.
С точки зрения политической убийство Брауна было бы непоправимой ошибкой: оно произвело бы в Союзе скрытую трещину, и эта трещина повела бы к его распаду. Возможно, что казнь Брауна будет иметь своим последствием укрепление рабства в Виргинии, но не подлежит сомнению, что она нанесет непоправимый удар всей американской демократии. Вы спасаете свой позор и убиваете свою славу.
Я не больше, чем атом, но, как все люди, я ношу в себе частицу общечеловеческой совести. Вот почему я со слезами преклоняю колени перед великим, усеянным звездами знаменем нового мира, сложив руки, с глубоким сыновним почтением умоляю я славную Американскую республику позаботиться о спасении универсального нравственного закона, спасти Джона Брауна, низвергнуть эшафот и не допустить, чтобы на ее глазах и — прибавлю с трепетом — почти по ее вине совершалось нечто более преступное, чем первое братоубийство.
Отвилль-Хауз, 2 декабря 1859 г.
Виктор Гюго».
День казни Брауна был отмечен во многих городах Севера массовыми траурными собраниями, речами, выражениями скорби. Люди собирали деньги, чтобы помочь семье казненного. В некоторых городах — Конкорде, Плимуте, Бирмингеме — звонили траурные колокола и был произведен прощальный пушечный салют — сто выстрелов. Эмерсон и Торо выступали с речами о Джоне Брауне.
Борьба Джона Брауна и его маленькой героической армии за освобожение негров, а главное, его мужественное поведение на эшафоте сыграли огромную роль в дальнейшей истории Америки. После казни Брауна все аболиционистские силы на Севере и Западе пришли в движение, воодушевились, стали стремиться к объединению. Фермер из Северной Эльбы стал символом благородной борьбы за права черного народа. Вскоре на борьбу против южных плантаторов-рабовладельцев поднялись армии Севера. Они шли в бой с песней:
Спит Джон Браун в могиле сырой,
Но память о нем ведет нас в бой!
Так назывались в Америке сторонники освобождения негров.
