Молодой вождь продолжал удивлять своих товарищей. На этот раз изумился Па, когда наступило время брать курс на Северный Гавайки. Тероро запретил так же безрассудно вести каноэ на север, как это происходило в первый раз. Теперь, с большой аккуратностью, гребцы рассчитали маршрут правильно, и через некоторое время прибыли к берегам Нуку-Хива, где успешно пополнили запасы продовольствия и пресной воды для того, чтобы в наиболее жаркий период своего путешествия они уже не мучились от нехватки еды и питья. Особенно это касалось детей, которые плохо переносили жару и никак не могли заставить свои желудки превратиться в крошечные тугие мешочки. Если дети были голодны, они говорили об этом открыто.
Наконец в небесах над путешественниками появились Семь Очей, и тогда каноэ повернуло на запад. Ежедневно Тероро проводил уроки для всех мужчин и мальчиков на судне:
– Вам известно, что где-то впереди находится остров. А по каким приметам вы можете это определить?
Со временем любой представитель мужского пола, которому уже исполнилось шесть лет, стал неплохо разбираться в основах мореплавания. Марама стала преемницей красноглазой Теуры и вместо погибшей женщины следила за знамениями и трактовала их. И вот как-то утром один мальчик заметил в небе черную птичку с раздвоенным хвостом, отчаянно нападавшую на баклана, которому удалось выловить крупную рыбу. Тероро объяснил своим друзьям, как следует по волнам, идущим от невидимого пока что Гавайки, понимать подводное эхо и ориентироваться по нему. Но самый ответственный момент наступил тогда, когда Марама, следившая за облаками, заметила, что их нижняя часть словно горит огнем. Тогда она поняла, что это богиня Пере подает знак путешественникам, и именно на это облако повел Тероро свое судно.
Когда "Ждущий" уже приближался к острову, Тероро пришлось выполнить ещё одну ненавистную, но столь необходимую миссию, с которой он успешно справился. Проходя между выстроившихся на палубе мужчин и женщин, он упрямо повторял каждому из них:
– Дети уже не принадлежат только вам. Вы должны понять, что придется делиться ими с теми, кто ждет нас на берегу, и с этого дня у каждого ребенка будет по несколько матерей.
Воздух тут же наполнился плачем и причитаниями, ведь за время путешествия и мужчины, и женщины успели сильно привязаться к детям, а те уже подыскали среди гребцов и женщин подходящих для себя родителей.
– Он мне даже больше, чем сын! – рыдала какая-то женщина, прижимая к груди девятилетнего мальчугана со сломанным передним зубом.
– Нет! – упрямо заявил Тероро. – Ведь если бы женщины на берегу не попросили меня привезти детей, мне бы и в голову не пришло взять их с собой. Поэтому они тоже должны получить свою долю. Тогда мы поступим по справедливости.
Поэтому, когда каноэ, наконец, достигло острова, все островитяне: и первые переселенцы, и вновь прибывшие, испытали душевную боль. Женщины с берега увидели на судне мальчиков, неловко держащихся за мачты, и девочек, прижимавшихся к гребцам. Но женщины Северного Гавайки не замечали больше никого и ничего: им не было дела ни до свиней, ни до саженцев хлебного дерева. Только дети имели для них сейчас значение, и когда первый ребенок ступил на новую землю, какая-то женщина тут же подскочила к нему и стала так яростно предлагать еду, что малыш в страхе отпрянул от неё.
И тогда Тероро, неся в руках камень Пере, ступил на землю, чтобы превратиться в сострадательного и рассудительного жреца Гавайки. Его нежная и любящая жена Марама стала верной помощницей и провидицей при Тероро, а его наставницей навсегда осталась богиня вулканов и огня. Свиней становилось все больше, хлебные деревья росли в изобилии, подрастали и дети. Цветы, которые привезла с собой Марама, тоже прижились на новой земле и радовали глаз каждого, кто оказывался здесь. Одним словом, теперь остров стал по-настоящему процветать, не зная недостатка ни в чем.
Читайте в следующей книге: "Гавайи: Миссионеры"
В целом высадка миссионеров на берег произошла довольно сумбурно. Не обошлось без неожиданностей и неприятностей. Когда "Фетида" подходила к порту Лахайна, на берегу началось волнение. Миссионеры с ужасом увидели, что множество красивых молодых женщин, скинув с себя одежду, стремительно поплыли к бригу, видимо, хорошо известному им по прошлым визитам. Однако внимание священников от этого зрелища отвлек вид роскошного каноэ, которое, хотя и отчалило от берега позже, вскоре легко оставило позади обнаженных пловчих и поравнялось с бригом. В каноэ находился мужчина, сопровождаемый голой женщиной и четырьмя привлекательными девушками, также без одежды.
– Мы уже снова здесь! – радостно воскликнул мужчина, широким жестом предлагая своих спутниц экипажу брига.
– Нет! Нет! – в ужасе и смущении закричал Кеоки Канакоа. – Это прибыли миссионеры!
– Мои девочки – хорошие девочки! – не унимался мужчина, подталкивая своих красавиц к борту, как это вошло у него в привычку. – Те девочки, которые плавать, – нехорошие. Болеть можно!
– Боже Всемогущий! – шепнул Эбнер брату Уипплу. – Неужели это его собственные дочери?
В этот момент две девушки заметили старого матроса-китобоя, того самого, который спас "Фетиду" от неминуемой гибели у Четырех Евангелистов. Очевидно, они помнили о его доброте и щедрости ещё с прошлой стоянки здесь, поскольку тут же подбежали к нему через палубу и, ласково называя моряка по имени, нежно обняли его с обеих сторон. Однако китобой, увидев ужас и негодование на лице Иеру и, тут же отпихнул девиц от себя, как поступает человек с назойливыми мухами, мешающими ему спокойно позавтракать.
– Назад! Возвращайтесь назад! – взмолился Кеоки на своем родном языке. Понемногу четыре красотки и их очаровательная нагая матушка начали понимать, что на этом корабле, в отличие от всех остальных, в их услугах не нуждаются. В с мущенииони вернулись на каноэ, приобретенное на те средства, которые таким образом семейство наживало на моряках проходящих судов. Глава семьи, осознав, что сегодня заработка не предвидится, вздохнул, и принялся грести к берегу, увозя своих "работниц".Когда лодка поравнялась с плывущими к кораблю девушками, мужчина, все ещё не придя в себя от недоумения, крикнул им:
– Поворачивайте! Девочки не нужны!
И ватага разочарованных красавиц-островитянок вернулась к берегу, где, не скрывая досады, принялась одеваться.
На борту "Фетиды", никогда прежде не видевший обнаженных женщин, Эбнер Хейл, словно в тумане, обратился к своим друзьям:
– Да, на Лахайне придется здорово потрудиться!
В это время с берега на бриг отправились двое совсем других представителей острова. Поначалу появилось каноэ, что вызвало на берегу новую волну оживления, а Хейл заметил, что на корме и у носа лодки стоят слуги с жезлами, украшенными желтыми перьями. Среди возбужденной толпы неторопливо двигались двое самых огромных людей, каких Эб-неру когда-либо приходилось видеть.
– Это мой отец! – прокричал Кеоки Канакоа миссионерам, а затем, приблизившись к Хейлу, повторил специально для него: – Тот высокий мужчина – мой отец. Он управляющий королевскими имениями.
– А я-то думал, что он – король Мауи, – разочарованно вздохнул Эбнер.
– Я этого никогда и не утверждал, – ответил Кеоки. – Люди в Бостоне посчитали, что мне нужно так говорить, чтобы произвести большее впечатление на американцев.
– А кто эта женщина? – поинтересовалась Иеруша.
– Моя мать. Она считается главным вождем всех островов. Если моему отцу требуется посоветоваться с ней по вопросам государственного управления, он должен вползать в её жилище на четвереньках. Также, как и я.
– Мы называем её "Алии Нуи", – с почтением вг олосе прошептал Кеоки, немного растягивая титул своей матери: "али-и".
Выстроившись у перил брига, миссионеры наблюдали за тем, как огромная женщина наполовину перевесилась через борт каноэ, а толпа почтительных слуг помогала ей переместить гигантское тело в лодку. Мать Кеоки, длинноволосая величественная женщина свыше шести футов роста, благородной осанки, весила более трехсот фунтов. Её обнаженная рука могла поспорить своей толщиной с телом любого из окружавших её мужчин, а тело, обмотанное несколькими слоями разноцветной тапы, скорее подошло бы какому-нибудь лесному гиганту. По одному её туловищу можно было понять, что эта женщина занимает очень высокое положение в обществе. Однако наиболее ошеломляющее впечатление производили её груди, свисавшие двумя коричневыми громадинами поверх причудливого красно-желтого одеяния. Мужчины-миссионеры поражение уставились на женщину, а она взирала на них с благоговением.
Огромное каноэ неспешно приближалось к бригу. Желтые перья на жезлах трепетали на ветру, и в эту минуту Хейлы впервые увидели отца Кеоки во всем величии. Он был не такого крупного телосложения, как Алии Нуи, хотя и дюйма на три выше своей жены, но внешность его по-настоящему поражала. Его волосы представляли копну черно-седых прядей, а коричневое лицо прорезали глубокие морщины, свидетельствующие о постоянном напряжении мысли. Под густыми бровями сверкали большие выразительные глаза. Его наряд составляли накидка из желтых перьев и подобие юбки из красной тапы. Особое внимание привлекал его головной убор – гладкая, плотно прилегающая к голове, похожая на шлем шапочка из перьев, украшенная гребнем, тянущемся от затылка до самого лба. То ли по таинственной прихоти истории, то ли благодаря изобретательности человеческого разума, этот шлем в точности копировал те, что венчали в свое время головы великих героев древности Ахилла, Аякса или Агамемнона. Только из-за того, что народ островов ещё не знал металла, шлем отца Кеоки был сделан из перьев, а не из сверкающей меди.
