Леса на равнине редки и, похоже, что так дело обстояло уже в раннее средневековье. Обрабатываемым землям здесь противостоят не леса, а пустоши, именуемые и в наши дни, и тысячу лет назад garriga. Речь идет о неровной каменистой местности, покрытой вереском, лавандой, тимьяном и другими ароматными травами, иногда и непролазным кустарником, хотя можно встретить и одиноко стоящие деревья, даже дубы. Земледелие здесь почти невозможно, разве что на совсем небольших участках, и требует огромных физических затрат. Даже сегодня главным средством наступления на гарригу является не плуг, а экскаватор, с помощью которого сносят целые гряды холмов, расчищая место для новых автострад. Тем не менее гаррига и сейчас подступает вплотную к таким городам, как Монпелье, Ним и Экс, являясь органической частью южнофранцузского аграрного пейзажа [606].
И все же это благодатный край: много солнца, свежий душистый воздух, мягкие приятные краски всегда нового пейзажа, богатая растительность. Тон здесь задает вечнозеленая олива, из дикорастущих растений — также не сбрасывающие листья каменный дуб, самшит, олеандр и кипарис, из хвойных — разные виды сосны и можжевельник. Огород плодоносит круглый год; большинство овощей вызревают, конечно, лишь к концу весны, но лук, салат, сельдерей, другие травы, без которых не обходится ни одна трапеза, готовы к столу и на Рождество. Миндаль, служащий своеобразным эталоном, в Руссильоне и в Нарбонэ начинает цвести уже во второй декаде января, месяца на два-три раньше других садовых деревьев, и сочетание залитых розовым светом долин с заснеженными вершинами Пиренеев потрясает воображение. В марте наступает время сливы, в апреле — черешни, яблони и груши. Раньше всего вызревает черешня, на юге Руссильона — уже в конце апреля; эта местность не случайно называется Céret [607]. В Лангедоке, за пределами Нарбонэ, пора цветения наступает на две-три недели позднее. В продуваемой северным ветром долине Роны, особенно в не защищенном Севеннами левобережье, климат чуть более суров, так что в Арле и Эксе миндаль обычно цветет в середине февраля. Дальше на восток картина все более пестрая. На Ривьере природа оживает на месяц раньше, чем в Марселе, почти не бывает заморозков, и уже в начале января склоны гор покрываются мимозой. Здесь вызревают даже цитрусовые. Но всего лишь 30 км от моря — и все меняется. В Драгиньяне, который считается холодным местом, весна приходит недели на две позже, чем в Экс или Арль, а в горных районах, будь то Альпы или Севенны, она и вовсе наступает в апреле, а то и в мае.
В зависимости от местности, хлеб собирают в июле в августе, в сентябре поспевает виноград, наконец в октябре или в ноябре — олива. Кстати, олива растет именно здесь. За вычетом Верхнего Лангедока, равнинная часть Средиземноморской Франции идеально совпадает с ареалом произрастания оливы. Здесь выращивают едва ли не все мыслимые в Европе злаки, овощи, фрукты, ягоды и коренья, и если случается неурожай одной культуры, можно быть уверенным, что другие не подведут. Ничего слишком, но всего вдоволь. Богатая страна, породившая яркую цивилизацию.
Напоследок — немного холодной воды под жарким солнцем. К востоку от Марселя побережье являет собой отвесные скалистые обрывы, разделенные своего рода миниатюрными фьордами-collonques. Они перемежаются небольшими равнинами, иногда плодородными, как в районах Фрежюса и Ниццы, иногда каменистыми, как в округе Тулона, но всегда расположенными довольно высоко над уровнем моря. Низины и дюны есть только в окрестностях Йера. На запад от Марселя, вплоть до испанской границы прибрежная зона представлена бесконечной чередой лагун, болот, песчаных отмелей и пляжей. Для описания этой местности ключевым словом является étang (от латинского stagnum). Так называют мелководную лагуну, отгороженную от моря узкой и низкой полоской песка, которую испокон веков именуют consoa. В каком-то одном месте consoa обязательно разомкнута, благодаря чему лагуна сообщается с морем и не заболачивается; такой "пролив" по-провансальски называется grau (от латинского gradus). Волны постепенно заносят grau песком, но тогда песчаная перемычка рвется (или устраивается) в другом месте, так что приток воды в лагуну не прекращается никогда. Лагуны разнятся как по глубине (сплошь и рядом менее 2 м), так и по концентрации соли в воде [608].
В этом краю песчаных дюн и болотистых низин участки твердой суши, заметно возвышающейся над морем, есть лишь в районе Агда, где "гора" Сен-Лу (вулканического происхождения, что отчасти объясняет плодородие здешних почв) взметнулась аж на 95 м, и вблизи Сета, расположенного у подножья известняковой породы холма высотой в 108 м. В других местах возвышенности удалены от моря, по крайней мере, на несколько километров. Самая значительная из них — Ла Клап (210 м), между Нарбоном и Капестаном, известная сегодня хорошим белым вином, — также известковой породы. Что же касается собственно побережья, оно мало пригодно для интенсивного хозяйствования. Клочки суши периодически заливаются морской водой, почвы скудны, воздух нездоров, передвижение затруднено, земледелие практически невозможно, скотоводство же — только на Камарге и в прилегающих к нему с запада местностях вдоль Малой Роны (т. н. Малый Камарг), где животные находятся в полудиком состоянии, бесконтрольно блуждая по болотам и пустошам. Здесь немало рощ, как лиственных, так и хвойных, которые порой почти вплотную подступают к берегу, хотя преобладают все же кустарник и камыш [609]. Камня практически нет, поэтому дома — единственный случай во всем регионе- здесь строили из дерева и глины, покрывая крышу камышом.
Такова картина сегодня, точнее такой она была несколько десятилетий назад, пока применение новых технологий не подняло природообразующую деятельность человека на качественно новый уровень. Как же эта картина выглядела на заре средневековья?
Медиевисты очень не любят этот вопрос, считая его если и правомерным, то бестактным и необязательным. Большинство монографий и почти все статьи, составляющие историографию проблемы, лишены не только историкогеографических, но даже географических очерков, так что социальные процессы протекают в них, словно в безвоздушном пространстве. Для французской историографии, традиционно ориентированной на альянс с географией, такое положение вещей, на первый взгляд, непостижимо, но оно находит объяснение — хотя и не оправдание — как раз в том, что преподавание истории во Франции неотделимо от преподавания географии и объединено уже в самой фигуре школьного учителя (в наше время, в трех случаях из четырех, — историка по образованию), наставляющего детей одновременно в двух этих предметах. В университетах изучение истории также идет рука об руку с географией, и в результате французские историки обычно имеют хорошее представление о
