ландшафте и климате региона, которым занимаются, поэтому у многих возникает иллюзия, что и так все понятно [610]. Некоторые считают, что изучение природной среды — вообще не их дело. Это относится прежде всего к историкам права, что совершенно естественно и логично — до тех пор, пока ученые этой формации не берутся за широкие полотна социальной истории, а таковых в современной французской медиевистике немало. Но и те, кто считает такой подход ошибочным, редко сообщают читателям что-либо конкретное об особенностях природной среды в другие исторические эпохи. Обычно дело не идет дальше отсылок к общим трудам по истории климата и отдельных примеров. Призыв авторов "Сельской истории Франции", прозвучавший еще в 1975 г., перейти от примеров и общих рассуждений к систематическим исследованиям [611], в общем-то, не был услышан.
Реконструируя аграрный пейзаж раннего средневековья, неизменные его элементы следует отличать от тех, что изменились или могли измениться существенно. К числу первых относится ландшафт, состояние почв и роза ветров. Исключая небольшую коррекцию береговой линии или русла рек (например, в Нарбонэ), которую как раз не так уж сложно проследить по источникам, ландшафт изучаемого региона не претерпел сколь-нибудь значительных изменений. Поэтому, что бы ни происходило, например, с растительностью горных местностей, знание особенностей здешнего ландшафта, с его на редкость крутыми склонами, позволит высказать обоснованное суждение о возможности ведения хозяйства и в раннее средневековье. Формирование почв — процесс бесконечно долгий, измеряемый не историческими, а геологическими единицами времени, поэтому, какие бы изменения ни вносил в хозяйственную деятельность климат, он влиял лишь на раскрытие возможностей почвенного слоя, но не на качество их как таковое. Лишь кардинальное изменение климата может изменить значение таких факторов, как степень близости к океану и морю, высота и очертания горных массивов. Сколь бы велика ни была роль климата как фактора экономической жизни, он практически не в состоянии изменить и направление господствующих ветров. Никак не случайно, что в средневековых лангедокских грамотах земельные участки ориентированы не столько по сторонам света, сколько по ветрам [612]. За точку отсчета берется холодный северо-западный ветер с Атлантики — упоминавшийся выше cers, или, как говорили обожествлявшие его римляне, — circius. Уже Плиний знал, что в Нарбонской Галлии виноград нужно сажать, сообразуясь с направлением этого ветра, притом под углом, и что его нельзя выращивать на подпорках [613]. Регулярность упоминания его в античных [614] и средневековых текстах [615] не оставляет места сомнению (если оно всерьез может у кого-то возникнуть) в том, что за последние 2 тысячи лет характер его не изменился. На юго-западе Лангедока и в низовьях Роны ему противопоставляли другой — собственно "ветер" [616] или, намного реже, "ветер с моря" [617].
Словом, очень многие параметры природной среды в интересующую нас эпоху являются, если не перманентными, то очень стабильными. К чему лукавить: ссылки на невозможность определить основные параметры природной среды удаленной эпохи слишком часто служат дымовой завесой, позволяющей заниматься историей без учета природного фактора. С другой стороны, повторяя, как заклинание, что прежде климат был совсем другой, иные ученые поразительным образом отказываются исследовать природообразующую деятельность человека, который испокон веков осваивал пустоши, вырубал леса, осушал болота, прокладывал дороги и ирригационные каналы.
Климат раннего средневековья изучен пока что лишь в общих чертах, и Средиземноморская Франция, к сожалению, не принадлежит к числу наиболее исследованных в этом отношении регионов. Суть современных представлений о нем сводится к следующему. Примерно до 400 г. н. э. имел место экологический оптимум, характеризовавшийся мягким и сухим климатом. Затем он понемногу меняется на более холодный и влажный. Заболачиваются некоторые прибрежные местности. Ель теснит сосну, а бук распространяется на территории, где ранее господствовали вяз и каменный дуб. Пик этого процесса приходится на VII в., в VIII в. ситуация улучшается, а с IX по XII в. наблюдается новый оптимум, сопоставимый с позднеантичным. В XIII в. сохраняются мягкие зимы, но климат делается все более влажным, и наконец в XIV в. наступает "малый ледниковый период" [618].
Значение этих колебаний не следует недооценивать, тем не менее ясно, что, в раннее средневековье климат не претерпел кардинальных изменений, затрагивающих основы хозяйственного строя. Конечно, переносить автоматически сегодняшние реалии на ту эпоху неправомерно. Некоторые факты лежат на поверхности. Известно, например, что платаны, которые привычно ассоциируются с сельским пейзажем южных и центральных районов Франции, появились здесь только в XVII–XVIII вв. вместе с прокладкой "королевских" дорог, вдоль которых они обычно и посажены. Другой пример: насаждение во второй половине XIX в. в северо-западном Провансе (район Mont Ventoux) североафриканского кедра [619]. В целом, однако, нет оснований полагать, что растительность изучаемой эпохи радикально отличается от растительности наших дней. Речь идет в основном о нюансах.
Изучение истории природной среды упирается в состояние источников. Традиционные источники, как правило, молчат, и сообщают хоть что-то лишь в особых случаях, когда речь идет об очень примечательных, поражающих воображение природных явлениях.
К их числу относится Крау — ровная, как скатерть, каменистая равнина между Арлем и Марселем (возникшая, по всей видимости, на месте пересохшего русла Дюране), где вплоть до самых последних лет было совершенно невозможно земледелие и где испокон веков пасли овец и коз. Согласно Страбону, о ней знали уже Аристотель, считавший, что причиной ее было землетрясение, и Посидоний — по его мнению, равнина возникла на месте высохшего озера. Сам же Страбон, вспоминая эпизод из не дошедшей до нас трагедии Эсхила, порассуждал о дожде из камней, которыми Геракл отбивался здесь от врагов [620]. Полушутя, последнюю версию повторяют Помпоний Мела [621] и Плиний Старший [622]. Сто с лишним лет спустя Солин упоминает о "полях из упавших с неба камней" [623]. Затем долгое молчание — вплоть до середины V в., когда из жития Илария Арелатского мы узнаем, что Божий избранник обратил в истинную веру скотоводов, обитавших в Каменистых полях [624]. Еще через сто лет эта местность появляется в завещании Цезария Арелатского, владевшего здесь пастбищами [625]. Чуть позже топоним встречается в "Истории" Григория Турского [626], затем у воспроизведшего его текст Павла Дьякона [627]. Наконец, со времени Людовика Благочестивого, благодаря грамотам, сведения о Campi lapidei [628], а затем и Сrau [629] становятся регулярными. Перечисление источники не дают точных сведений об облике Каменистых полей, но по крайней мере свидетельствуют, что эта местность отличалась неповторимым своеобразием на протяжении двух с половиной
