Я ушла к отцу в кабинет предупредить его и сговориться насчет ответов братьям. В то время, как я рассказывала ему про свой разговор с братьями, за дверью послышались шаги. Я отворила дверь в гостиную и оказалась лицом к лицу с Андреем. Он вошел.
- Пап?, мне нужно с тобой поговорить.
- Говори, что такое?
- Я бы хотел без Саши!
- Нет, пускай она останется, у меня нет от нее секретов, - сказал отец.
- Так вот видишь ли, пап?, - начал Андрей чрезвычайно неуверенно, - у нас в семье разные неприятности, мам? волнуется, и мы хотели у тебя спросить, есть ли у тебя какое-нибудь завещание?
- Я не считаю себя обязанным тебе отвечать, - с несвойственной ему твердостью сказал отец.
- А-а-а-а! Так ты отвечать не хочешь?
- Не хочу.
Андрей встал.
- Это другое дело! - и вышел, хлопнув дверью.
- Ооох! О-о-о-ох! - простонал отец. - Боже мой! Боже мой!
Встретив меня на лестнице, Андрей крикнул:
- Чего ты там торчала у своего сумасшедшего отца!
На другое утро братья опять пытали меня. Я так же упорно отказывалась им отвечать. А вечером мне предстояло новое испытание. Мать близко, близко подошла ко мне и, глядя на меня в упор, спросила:
- Саша, ты когда-нибудь лжешь?
- Стараюсь не лгать.
- Так скажи мне: есть завещание у пап? или нет?
- Я сегодня утром ответила твоим сыновьям, которые приставали ко мне с этим же вопросом, - сказала я, - и тебе отвечу то же самое: я не могу и не хочу при жизни отца говорить о его смерти. Считаю это чудовищным! И если ты помнишь, мам?, когда ты приходила ко мне читать свое завещание, я отказалась его слушать. Я считаю подлым, отвратительным то, что сыновья спрашивали отца о его воле!
- Ах, - сказала мать, - как ты глупа! Дело вовсе не в деньгах, а в том, что Лев Николаевич лишил меня своего доверия. Я его люблю и мне больно, что я ничего не знаю...
- Неправда! - сказала я с возмущением. - Неправда! Если бы вы любили его, вы никогда не стали бы спрашивать о его распоряжениях после смерти, причинять ему такую душевную боль, а спокойно подчинились бы его воле.
Приехал Павел Иванович Бирюков. Отец обрадовался ему, как близкому человеку, много говорил с ним и решил ему рассказать про свое завещание и про то, что происходило в семье. Отец ожидал поддержки от Павла Ивановича и... натолкнулся на неодобрение. Бирюков говорил отцу, что он напрасно так сделал, что надо было позвать всю семью, объявить свою волю и семья непременно исполнила бы ее. Он не одобрял того, что отец написал формальное, юридическое завещание.
Как плохо представлял себе Павел Иванович создавшуюся обстановку, как плохо учитывал силы отца!
Я была моложе, сильнее, но и я чувствовала себя совершенно издерганной. В этот день, когда отец опять стал мучиться с завещанием, стал осуждать себя за сделанное, я пришла в такое отчаяние, что целый день проплакала. Получила от Тани ласковое письмо - заплакала, стала что-то говорить отцу - заплакала.
Отец стал утешать меня и расспрашивал, что случилось.
- Ведь ты и представить себе не можешь, сколько ругательств, оскорблений я выслушала за эти дни по твоему адресу, - сказала я ему сквозь слезы, - и я ничего, ничего не могу сделать, не могу даже заставить людей замолчать...
- Ну, ну, душенька, - сказал отец, - мы постараемся сделать как лучше, будем только держаться друг друга.
Он снова стал обдумывать вопрос с завещанием, решая, хорошо ли он поступил. Узнав о сомнениях отца, Чертков прислал ему длинное письмо, в котором он напоминал ему всю историю завещания. И отец снова пришел к решению: оставить завещание в силе.
"В.Г.Черткову.
Пишу на листочке, потому что пишу в лесу на прогулке. И со вчерашнего вечера думаю о вашем вчерашнем письме. Два главных чувства вызвало во мне это ваше письмо: отвращение ко всем проявлениям грубой корысти и бесчувственности, которые я или не видел или видел и забыл, и огорчение и раскаяние в том, что я сделал вам больно своим письмом, в котором я выражал сожаление о сделанном. Вывод же, какой я сделал из письма, тот, что Павел Иванович (Бирюков) был неправ и так же был неправ и я, согласившись с ним, и что я вполне одобряю вашу деятельность, но своей деятельностью все-таки недоволен: чувствую, что можно было поступить лучше, хотя я и не знаю как. Теперь не раскаиваюсь в том, что сделал, т.е. в том, что написал то завещание, которое написано, и могу быть только благодарен вам за то участие, которое вы приняли в этом деле.
Нынче скажу обо всем Тане, и это будет мне очень приятно".
Когда, за несколько дней до этого, я просила отца сообщить Тане о завещании, он ответил мне, что посоветуется с Чертковым. Я сказала, что Чертков давно этого хочет.
- А мне так и говорить нечего, как хочется этого, - сказал отец, - уж кто ж мне ближе Тани!
На другое утро, я еще не оделась, ко мне в комнату вошла сестра.
- Мне пап? все сказал!
- Как я рада, - сказала я, - а то у меня было такое чувство, что все знают, а самый близкий человек - ты, не посвящен!
- Одно я сказала бы, - сделай в свою очередь завещание на меня, - сказала Таня, - если ты умрешь вскоре после отца, все останется братьям.
- Сделано уже. А тебе не неприятно, - спросила я, - что завещание написано на мое имя? Хотя, - добавила я, - это будет большая тяжесть, главное, что на отношениях с семьей придется поставить крест!
- Я очень рада, - сказала Таня, - главное, у меня отношения с матерью не совсем будут испорчены, хотя, может быть, даже несмотря на это, она не отказалась бы от меня.
- Ну, а разве мам? за то, что ты теперь не одобряешь ее поступков во всей этой истории, отчасти уже не отреклась от тебя?
- Да, это правда, - с грустью сказала она. - Ах, как жалки и подлы те, которые хотят, чтобы отец поступил иначе, и какова будет их роль в истории?!
После занятий я постучалась к отцу.
- Непременно войди! - крикнул он, как будто ждал моего прихода.
- Пап?, я ужасно довольна, что ты сказал Тане и оттого, как она отнеслась к этому!
- Да, да, я очень, очень рад. Я ее спросил, может ли она держать секрет от мужа, она ответила, что да, и я ей все рассказал. А когда рассказал, разрешил ей сказать мужу, но она сама думает, что лучше не надо.
Но, по-видимому, первое впечатление об отношении Тани к завещанию и у меня и у отца было ошибочное. Через несколько дней Таня сказала мне о том, что, пожалуй, не следовало делать завещания, во всяком случае не следовало бы отдавать в общее пользование сочинения до 80-го года.
Я как-то вошла к отцу в кабинет.
Накануне мы решили с ним уехать к Тане.
- Бог знает, что мам? говорила мне, - сказал он. - Она больная, ее надо жалеть, я чувствую себя готовым сделать все, что она хочет, не ехать к Тане и до конца жизни быть ее сестрой милосердия.
- А я не чувствую в себе больше возможности быть сестрой милосердия, сказала я сердито и вышла из комнаты.
Но на душе у меня было неспокойно, что я грубо ответила, огорчила его и, промучившись часа два, я пошла к нему в кабинет. Он лежал на диване с книжкой. Я подошла к нему и поцеловала его в голову.
- Прости меня!
Мы оба заплакали, и он несколько раз повторял:
- Как я рад, как я рад! Мне было так тяжело!
Кочеты
- Ты, кажется, говорил с Левой? - спросила я.
- Да, да. Я высказал ему то, что давно собирался сказать. Я считаю, что Лева наделал мне много зла во всей этой истории. Ведь он как-то на этих днях прямо заявил, что не любит меня, а иногда, когда считает меня неправым, ненавидит. Так вот я ему и сказал, что его поступки были следствием его отношения ко мне.
- Что же он тебе ответил?
- Да что же? Что мне отвечает... - и он указал на комнату мам?. - То же самое, они всегда правы, а все виноваты. Я вчера сказал Софье Андреевне, что отдал все имущество семье и считаю, что отдать еще доход с сочинений, ну, Мише например, - прямо грех!
Я сказала отцу, что неважно себя чувствую, но не могу и думать о том, чтобы опять ехать в Крым и оставить его одного.
- А я с тобой поеду! - сказал он.
- Нет, пап?ша, не сможешь ты уехать! А то чего бы лучше!
- Ну, там видно будет!
- Вот, пап?, ты говоришь, что тебе ничего не нужно, а мне так много нужно! Все думаю, почему так, а не этак!
- Да, молода еще ты, вот нам, старикам, это понятно, все желания отпадают, а молодым трудно!
Несколько дней спустя я принесла отцу письма и ждала, что он скажет. Но он подержал их в руках и положил, сказав:
- Нет, потом. Я должен привести себя в порядок.
И когда я вопросительно взглянула на него, прибавил:
- Да, да, оказывается Лева хочет здесь поселиться, а он мне очень, очень тяжел. Я должен приготовиться, чтобы перенести это, как нужно. Надо крепиться...
Как-то раз Дима Чертков просил отца разъяснить ему некоторые изречения.
- Что именно его заинтересовало? - спросила мам?.
- Да одно изречение, более серьезное, я не помню, - сказал отец, - а другое менее важное.
- Какое же? - настойчиво переспросила мам?.
- Он спрашивал об изречении в "Круге чтения": "Кувшин падает на камень горе кувшину, камень падает на кувшин - опять горе кувшину". А значит это, по-моему, то, что в борьбе чем грубее человек, тем сильнее, могущественнее, тем вернее победит.
