направление своим пушкам, расположенным по валу, и тот-час эти бойницы загорелись. Хотя огонь дальше не шел, так как по сожжении сказанных бойниц, он тотчас прекратился, достигнув земляной насыпи, тем не менее Венгерцы, завидевши пожар, тотчас составив отряд, подошли к валу и оставались там довольно времени, пока наконец неприятели, собравшись с духом, сбежались, чтобы их прогнать. Затем видя, что ничто из того, для чего они пришли на то место, им не удается, ночью они снова вернулись чрез озеро к своим окопам.
Между тем послы, бывшие в лагере, устрашенные этим пожаром, снова стали просить, чтобы их допустили к королю, и это им было позволено; но так как уже пожар прекратился, то они, повидимому, опять освободились от страха; приняв опять такой же, как прежде, лицемерный образ действий, они сначала стали предлагать королю Курляндию и Ригу, потом к ним присоединяли Полоцк, наконец за пленных давали Усвят и Озерище; из всех этих мест только Озерище одно находилось во власти Московского царя. [102] После многих прений за и против, результат был тот, что они де надеются, что их государь может ради мира согласиться на более справедливые условия, если им будет позволено отправить гонца к нему с письмом об этом деле и при этом пусть сам король выскажет письменно, что он не [133] доволен условиями, предложенными чрез послов, а в это время пусть прекратит осаду. Некоторые сенаторы литовские старались уговорить короля согласиться на эти предложения, так как до сих пор, повидимому, все попытки не приводили ни к чему, и им казалось, что все невыгоды войны преимущественно падают на их страну, служащую главным для нее базисом, что всякая опасность к ним всего ближе, а в случае взятия крепости на них более всех падет тягость защиты ее, ибо они понимали, что удерживать ее будет весьма трудно при соседстве со столькими неприятельскими гарнизонами и вследствие больших лесов, расположенных со стороны Литвы. Хотя король готов был скорее решиться на все, чем оставить осаду, однако, уступая настоятельным требованиям их, призвал Замойского, находившегося тогда при окопах и ревностно занимавшегося осадными работами, чтобы узнать от него о положении осады, как того требовали Литовцы.
Пригласив на совещание двух первейших литовских сенаторов, он объявил им, чего требуют послы; сенаторы спросили Замойского, чего можно обещать себе относительно успеха осады; если он не может питать твердой уверенности в том, что овладеет крепостью, то лучше было бы согласиться вследствие просьбы на то, что нужно будет сделать с гораздо большим безчестием немного после под гнетом трудных обстоятельств. На это Замойский отвечал, что ничего верного в таком вообще неверном деле, каково военное счастие, он обещать не может; но что, полагаясь на ум и счастье короля и на храбрость солдат, он все-таки питает самые лучшие надежды; что согласиться упустить настоящее время для осады — это привело бы не к какому иному результату, как разве к тому, что если есть теперь известная возможность взять крепость, то после не осталось бы никакой, так как при наступлении осени подымутся обычные этим [134] странам бури и проливные дожди. Король держался того же мнения, как и раньше, что не должно давать перемирия; но он согласился на то, что пусть каждая сторона ведет свое дело на том же основании, как и раньше, и пусть послы напишут между тем к своему государю; к их письмам он прибавил свою грамоту, как просили послы, в которой он назначал Московскому царю срок для ответа [103]. При этом он приказал Венгерцам подойти к валу и, сделав с нижней части его подземный ход, положить в него порох.
Итак, поспешно наведен был мост с того места, где озеро было более узко, и в одну ночь окончены были остальные работы; на рассвете был подложен порох, в полдень был подожжен, вследствие того занялась огнем башня, находившаяся с той стороны, и развален был дерн, а вместе с тем обнажилась стена больверка. Венгерцы подожгли его, а Москвитяне старались потушить распространившийся пожар; наши не прекращали непрерывной пальбы из пушек всякого рода, а те не оставляли своих попыток потушить пламя, не смотря на большой урон для себя, — пока наступившая ночь с одной стороны отняла у наших возможность употреблять в дело ружья, а с другой — дала врагам время потушить огонь.
С другой стороны неприятельские укрепления, которые они провели, как указано было, чрез большой больверк, и заслонные машины (шанцевые корзины), за которыми они установили пушки, были сбиваемы с вала посредством сильного действия наших пушек: пальба из наших орудий [135] производилась безостановочно до тех пор, пока почти все машины были сброшены с вала и неприятели и сами спрятались и спрятали также свои пушки.
Хотя, по мнению многих, нужно было провести подкоп к больверку, но Замойский не одобрял этого по той причине, что, как он полагал, едва ли найдется место для подкопа на земле влажной и болотистой посредине между рекой и озером. С другой стороны он заметил, что этот больверк выступает несколько дальше, нежели остальные башни, так что пушки с других больверков не могли направлять прямых выстрелов вдоль его фронта, а все выстрелы, направляемые с боков на эту часть, стали бы пролетать наискось; таким образом, если бы войско подошло к тому месту, то пушки уже не могли бы вредить ему; а сверх того ему (Замойскому) казалось, что на земле, покрытой дерном, гораздо легче и удобнее будет посредством заступов проложить дорогу к башне. Вследствие этого Замойский приказал вести ров к больверку; и за это дело ревностно взялся с черными полками Лука Сирней (Luca Syrneus); когда он захотел было продвинуться несколько далее, то ему помешали колья, множество которых огромной величины неприятели вбили в землю на значительном расстоянии пред валом. На следующий день, когда уже были сбиты машины и пушки неприятельские, как это было выше сказано, некоторые из наших сговорились между собою, и не получив на то никакого приказания, пробежали к больверку и, подставив лестницы, стали влезать на вал. Москвитяне частью отбросили их с фронта, а другую часть, старавшуюся прорваться чрез задние ворота, выходившие с востока к реке Ловати, окружили, при чем некоторые из наших солдат, получивших тяжелые раны, были там оставлены.
Замойский, занятый до того в лагере другим, узнав об этом нападении наших, тотчас вернулся к окопам; когда [136] он заметил упомянутых раненых, то вынув несколько золотых монет, запас которых он всегда имел при орудиях, чтобы наградами поддерживать бодрость в новобранцах для ускорения
