выбрала двух протестантов: своего внебрачного сводного брата лорда Джеймса Стюарта, впоследствии графа Мюррея (или Морея), двадцати шести лет, и тридцатишестилетнего Уильяма Мейтленда из Лэттингтона, который обладал большим умом, чем мог выдержать его характер, и до самой смерти переходил с одной стороны на другую в компромиссах. Цель дипломатии Лэттингтона была достойна восхищения — союз Англии и Шотландии как единственная альтернатива всепоглощающей вражде. В мае 1562 года Мария отправила его в Англию, чтобы договориться об интервью между ней и Елизаветой; Елизавета согласилась, но ее совет воспротивился, опасаясь, что даже самое косвенное признание притязаний Марии на престол подтолкнет католиков к попыткам убийства Елизаветы. Обе королевы переписывались с дипломатической любезностью, в то время как каждая пыталась играть в кошку с мышью другой.
Первые три года правления Марии были успешными во всем, кроме религии. Хотя она так и не смогла примириться с климатом или культурой Шотландии, она стремилась с помощью танцев, масок и очарования превратить дворец Холируд в маленький Париж в субарктической зоне, и большинство лордов оттаяли под солнцем ее веселья; Нокс же кричал, что они околдованы. Она позволила Мюррею и Летингтону управлять королевством, что они делали достаточно хорошо. На какое-то время даже религиозная проблема, казалось, была решена благодаря ее уступкам. Когда папские агенты призвали ее восстановить католицизм в качестве официальной религии страны, она ответила, что в настоящее время это невозможно: Елизавета вмешается насильно. Чтобы успокоить шотландских протестантов, она издала (26 августа 1561 года) прокламацию, запрещающую католикам пытаться изменить установленную религию, но попросила разрешить ей отправлять свои собственные богослужения в частном порядке и совершать для нее мессу в королевской часовне.10 В воскресенье, 24 августа, там была отслужена месса. Несколько протестантов собрались на улице и потребовали, чтобы «священник-идолопоклонник умер»;11 Но Мюррей запретил им входить в часовню, а его помощники отвели священника в безопасное место. В следующее воскресенье Нокс осудил лордов за разрешение совершить мессу и сказал своим прихожанам, что для него одна месса — большее оскорбление, чем десять тысяч вооруженных врагов12.12
Королева послала за ним и постаралась завоевать его терпимость. 4 сентября в ее дворце состоялась историческая беседа представителей двух конфессий, подробности которой известны нам только из отчета Нокса.13 Она упрекнула его в том, что он подстрекал к мятежу против должным образом установленной власти ее матери, и в том, что он написал свой «взрыв» против «чудовищного полка женщин», который осуждал всех государей-женщин. Он ответил, что «если обличать идолопоклонство значит поднимать подданных против их князей, то я не могу быть оправдан, ибо Богу было угодно… сделать меня одним (среди многих), чтобы раскрыть в этом королевстве тщету папистских религий и обман, гордыню и тиранию этого римского антихриста», папы. Что касается взрыва, то «мадам, эта книга была написана в первую очередь против нечестивой английской Иезавели», Марии Тюдор. Отчет Нокса продолжается:
«Думаете ли вы, что подданные могут противостоять своим князьям?»
«Если (отвечал он [Нокс]) их князья превышают свои пределы… несомненно, им можно противостоять, даже силой».
… Королева стояла, словно пораженная… Наконец она сказала:
«Что ж, тогда я понимаю, что мои подданные должны подчиняться вам, а не мне.
«Боже упаси (отвечал он), чтобы я когда-либо брал на себя обязанность приказывать кому-либо повиноваться мне или позволять подданным свободно делать то, что им угодно. Но моя задача состоит в том, чтобы и принцы, и подданные повиновались Богу… И это подчинение, мадам, Богу и Его беспокойной Церкви — величайшее достоинство, которое плоть может обрести на этой земле».
«Да (говорит она), но вы не та кирка, которую я буду питать. Я буду защищать Римскую кирку, ибо считаю ее истинной киркой Божьей».
«Ваша воля (quod he), мадам, не является разумом; и ваша мысль не делает эту римскую блудницу истинной и непорочной супругой Иисуса Христа. И не удивляйтесь, мадам, что я называю Рим блудницей, ибо эта Церковь полностью осквернена всеми видами духовного блуда…»
«Моя совесть (сказала она) не такова».
Если верить этому разговору, то это было драматическое противостояние монархии с теократической демократией, католицизма с кальвинизмом. Если верить Ноксу, королева приняла его упреки без возмездия, просто сказав: «Вы меня очень огорчаете»; она отправилась на ужин, а Нокс — на свое служение. Лэттингтон пожелал, чтобы «мистер Нокс обращался с ней более мягко, поскольку молодая принцесса не поддается убеждению».14
Его последователи не считали, что он был слишком строг с ней. Когда она появлялась на публике, некоторые называли ее идолопоклонницей, а дети говорили ей, что слушать мессу — это грех. Эдинбургские магистраты издали указ об изгнании «монахов, монахов, священников, монахинь, прелюбодеев и всех нечистых на руку людей».15 Мария сместила магистрат и приказала провести новые выборы. В Стирлинге священников, пытавшихся прислуживать ей, прогнали с окровавленными головами, «пока она беспомощно плакала».16 Генеральная ассамблея Кирка потребовала запретить ей слушать мессу где бы то ни было, но лорды Совета отказались подчиниться. В декабре 1561 года между Советом и Кирком разгорелся жаркий спор о распределении церковных доходов: протестантским священнослужителям отводилась шестая часть, королеве — шестая часть, католическому духовенству (по-прежнему составлявшему подавляющее большинство) — две трети. Нокс подытожил этот вопрос, сказав, что две части были отданы дьяволу, а третья была разделена между дьяволом и Богом.17 Священнослужители получали в среднем сто марок (3333 доллара?) в год.18
В течение всего последующего года духовенство Кирка продолжало осуждать королеву. Их возмущали маскарады и пиршества, пение, танцы и флирт, которые происходили при дворе Марии. В ответ на протесты королева сократила свои развлечения, но священнослужители считали, что ей еще далеко до этого, ведь она по-прежнему слушала мессу. «Джон Нокс, — писал один из современников, — гремит с кафедры, так что я ничего так не боюсь, как того, что в один прекрасный день он всех перессорит. Он правит бал, и перед ним все люди стоят в страхе».19 Здесь Реформация вновь столкнулась с Ренессансом.
15 декабря 1562 года Мария вызвала Нокса. Перед Мюрреем, Летингтоном и другими она обвинила его в том, что он учит своих последователей ненавидеть ее. Он ответил, что «принцы… больше упражняются в игре и метании, чем в чтении или
