Вдоль лагуны перекатывались теперь такие же громадные валы, как и в открытом море. Им было где разгуляться на протяжении десяти миль от наветренного края атолла до места стоянки судов, и все шхуны то глубоко ныряли, накрытые волной, то поднимались чуть ли не отвесно на ее гребне. "Малахини" стала зарываться носом до самого полубака, а в иные минуты палубу до поручней заливало водой.
- Пора пустить ваш мотор! - во все горло закричал Гриф, и капитан Уорфилд, ползком добравшись до механика, стал громко и решительно отдавать приказания.
Мотор заработал на полный ход вперед, и "Малахини" начала держаться получше. Правда, она по-прежнему зарывалась носом, но уже не так яростно рвалась с якорей. Однако и теперь цепи были натянуты до отказа. С помощью мотора в сорок лошадиных сил удалось лишь немного ослабить их натяжение.
А ветер все крепчал. Маленькой "Нухиве", стоявшей на якоре рядом с "Малахини", ближе к берегу, приходилось совсем плохо; притом ее мотор до сих пор не исправили, и капитана не было на борту. Она так часто и так глубоко зарывалась носом, что всякий раз, как ее захлестывало волной, на "Малахини" теряли надежду вновь ее увидеть. В три часа дня "Нухиву" накрыло волной; не успела вода схлынуть с палубы, как вдогонку обрушился новый вал, и на этот раз "Нухива" уже не вынырнула.
Малхолл вопросительно взглянул на Грифа.
- Проломило люки! - прокричал тот в ответ.
Капитан Уорфилд показал на "Уинифрид" - маленькую шхуну, которая металась и ныряла по другую сторону от "Малахини", - и что-то закричал в самое ухо Грифу. До того доносились только смутные обрывки слов, остальное исчезало в реве урагана.
- Дрянная посудина... Якоря держат... Но как сама не рассыплется!.. Стара, как ноев ковчег.
Часом позже Герман снова показал на "Уинифрид". Резкие рывки, сотрясавшие шхуну всякий раз, когда якорные цепи удерживали ее на месте, просто-напросто разнесли ее на куски; вся носовая часть вместе с фок-мачтой и битенгом исчезла. Шхуна повернулась бортом к волне, скатилась в провал между двумя валами, постепенно погружаясь передней частью в воду, - и так, - почти опрокинутую, ее погнало к берегу.
Теперь осталось только пять шхун, из них с мотором одна лишь "Малахини". Две оставшихся, опасаясь, как бы и их не постигла участь "Нухивы" или "Уинифрид", последовали примеру "Роберты": расклепали якорные цепи и понеслись к выходу из лагуны. Первой шла "Долли", но у нее сорвало кливер, и она разбилась на подветренном берегу атолла, неподалеку от "Мизи" и "Кактуса". Это не остановило "Мону", она тоже снялась с якорей и тоже разбилась, не достигнув устья лагуны.
- А хорош у нас мотор! - во все горло крикнул капитан Уорфилд Грифу.
Владелец шхуны крепко пожал ему руку.
- Мотор себя окупит! - закричал он в ответ. - Ветер заходит к югу, теперь нам станет легче!
Ветер по-прежнему дул со все нарастающей силой, но при этом постепенно менял направление, поворачивая к югу и юго-западу, так что наконец три оставшиеся шхуны стали под прямым углом к берегу. Ураган подхватил то, что осталось от дома Парлея, и швырнул в лагуну; обломки понесло на уцелевшие суда. Миновав "Малахини", вся груда рухнула на "Папару", стоявшую в четверти мили позади нее. Команда кинулась на бак и в четверть часа отчаянными усилиями свалила остатки дома за борт, но при этом "Папара" потеряла фок-мачту и бушприт.
Левее "Малахини" и ближе к берегу стояла "Тахаа", стройная, точно яхта, но с несоразмерно тяжелым рангоутом. Ее якоря еще держались, но капитан, видя, что ветер не ослабевает, приказал рубить мачты.
- С таким мотором нас можно поздравить! - крикнул Гриф своему шкиперу. - Нам, пожалуй, не придется рубить мачты.
Капитан Уорфилд с сомнением покачал головой.
Как только ветер переменился, улеглось и волнение в лагуне, зато теперь шхуну бросали то вверх, то вниз перехлестывающие через атолл валы океана. На берегу уцелели далеко не все пальмы. Одни были сломаны чуть не у самой земли, другие вырваны с корнем. На глазах у тех, кто был на борту "Малахини", под напором ветра ствол одной пальмы переломился посередине и верхушку вместе с тремя людьми, уцепившимися за нее, швырнуло в лагуну. Двое, оставив дерево, поплыли к "Тахаа". Немного позже, перед тем, как совсем стемнело, один из них показался на корме шхуны, прыгнул за борт и поплыл к "Малахини", уверенно и сильно рассекая мелкие и острые, брызжущие пеной волны.
- Это Таи-Хотаури, - вглядевшись, решил Гриф. - Теперь мы узнаем все новости.
Канак, ухватившись за конец каната, вскарабкался на нос и пополз по палубе. Ему дали кое-как укрыться от ветра за рубкой и передохнуть; и потом, отрывочно, больше жестами, чем словами, он стал рассказывать:
- Нарий... разбойник, дьявол!.. хотел украсть жемчуг... убить Парлея... один человек убьет... никто не знает кто... Три канака, Нарий, я... пять бобов в шляпе... Нарий сказал, один боб черный... Нарий проклятый обманщик - все бобы черные... пять черных... в сарае темно... все вытащили черные... Подул большой ветер, надо спасаться... все влезли на деревья... Этот жемчуг приносит несчастье, я вам говорил... он приносит несчастье...
- Где Парлей? - крикнул Гриф.
- На дереве... с ним три канака... А Нарий с одним канаком на другом дереве... Мое дерево сломалось и полетело к чертям, а я поплыл на шхуну...
- Где жемчуг?
- На дереве, у Нария. Может, он еще достанется Нарию...
Одному за другим Гриф прокричал на ухо спутникам то, что рассказал ему Таи-Хотаури. Больше всех возмутился капитан Уорфилд, он даже зубами заскрипел от ярости.
Герман спустился в трюм и вернулся с фонарем, но как только подняли фонарь над рубкой, ветер задул его. Кое-как общими усилиями удалось наконец зажечь нактоузный фонарик.
- Ну и ночка! - закричал Гриф в самое ухо Малхоллу. - И ветер все крепчает!
- А какая скорость?
- Сто миль в час... а то и двести... не знаю... Никогда ничего подобного не видел.
Волнение в лагуне тоже усиливалось, так как огромные валы все время перекатывались через атолл. За многие сотни миль ветер гнал воды океана обратно, навстречу отливу, преодолевая его и переполняя лагуну. А как только начался прилив, наступающие на атолл валы стали еще выше. Луна и ветер точно сговорились опрокинуть на Хикихохо весь Тихий океан.
В очередной раз заглянув в машинное отделение, капитан Уорфилд вернулся растерянный и сообщил, что механик лежит в обмороке.
- Нам нельзя остановить мотор, - прибавил он беспомощно.
- Ладно, - сказал Гриф. - Тащите механика на палубу. Я его сменю.
Люк, ведущий в машинное отделение, был задраен наглухо, и попасть туда можно было только из каюты, через тесный, узкий проход. В крохотном машинном отделении стояла нестерпимая жара и духота, воняло перегаром бензина. Гриф наскоро, опытным глазом, оглядел мотор и все снаряжение. Потом задул керосиновую лампу и начал работать в полной темноте; ему светил лишь кончик сигары, - он курил их одну за другой, всякий раз выходя в каюту, чтобы зажечь новую. Каким он ни был спокойным и уравновешенным, а вскоре и его нервы стали сдавать - так тяжело было оставаться здесь взаперти, вдвоем с механическим чудовищем, которое надрывалось, пыхтело и стонало в этой гулкой тьме. Гриф был обнажен до пояса, перепачкан смазкой и машинным маслом, весь в ссадинах и синяках, потому что качкой его то и дело швыряло и бросало во все стороны; от спертого, отравленного воздуха кружилась голова, так он работал час за часом, без конца возился с мотором, осыпая его и каждую его часть в отдельности то благословениями, то проклятиями. Зажигание начало пошаливать. Горючее поступало с перебоями. И что хуже всего, начали перегреваться цилиндры. В каюте наскоро посовещались, причем метис-механик просил и умолял на полчаса выключить мотор, чтобы дать ему хоть немного остыть и тем временем наладить подачу воды. А капитан Уорфилд твердил, что выключать ни в коем случае нельзя. Метис клялся, что тогда мотор выйдет из строя и все равно остановится, но уже навсегда. Гриф, весь перепачканный, избитый, исцарапанный, сверкая воспаленными глазами и крича во все горло, выругал обоих и распорядился по-своему. Малхоллу, Герману и второму помощнику велено было остаться в каюте и дважды и трижды профильтровать бензин. В настиле машинного отделения прорубили отверстие, и один из канаков стал раз за разом окатывать цилиндры водой из трюма, а Гриф поминутно смазывал все подвижные части.
- Вот не знал, что вы такой специалист по бензину, - с восхищением сказал капитан Уорфилд, когда Гриф вышел в каюту, чтобы глотнуть менее отравленного воздуха.
- Я купаюсь в бензине, - ответил тот, яростно скрипнув зубами. - Я пью его.
Какое еще употребление нашел Гриф для бензина, осталось неизвестным: "Малахини" внезапно и круто зарылась носом в волну - и всех, кто находился в каюте, и бензин, который они процеживали, с размаху отбросило на переднюю переборку. Несколько минут никто не мог подняться на ноги, люди катались по палубе то взад, то вперед, их било и колотило о переборки. На шхуну обрушились один за другим три гигантских вала, она вся заскрипела, застонала, затряслась под непосильным грузом переполнившей палубу воды. Гриф пополз к мотору, а капитан Уорфилд, улучив минуту, выбрался по трапу на палубу.
