Гамзат–бек вознамерился объявить Хунзах своей резиденцией. На этой почве методу «им и Шамилем произошла размолвка. Шамнльечитал, что имаму следовало бы жить и действовать в Гоцатле, где корни мюридизма были крепки. Гамзат не изменил своего решения, а расстроенный Шамиль уехал к себе в Гимры и отстранился от борьбы. Второй имам разработал план борьбы с царскими войскам, его агенты во многих аулах вербовали людей в мюриды, заготавливали свинец, порох, собирали оружие… Но неожиданно, мы не знаем почему, Гамзат–бек охладел ко всему этому и решил возвести в Хунзахе огромную мечеть. Ходили слухи, что имама мучает убийство Паху–бике и ее детей. Он запретил употребление вина, табака, приказал своим подданным вести строгий образ жизни, наказывал тех, кто нарушал правила шариата.
Все это вызвало брожение среди зажиточной части населения, близкой к. аварским ханам и ориентирующейся во внешней политике на царскую Россию. Против имама был составлен заговор. 19 сентября 1834 года его убили прямо в мечети.
Мухаммед–Тахир ал–Карахи пишет, что Шамиль долго не соглашался принять предложенное ему имамство. Это и понятно: нового имама ждали впереди неимоверные трудности. Гамзат–бек не оставил в «наследство» Шамилю ни постоянной территории, ни армии, ни казны, ни оружия. Боялся ли Шамиль трудностей? Нет. Он был из тех, кто любил преодолевать их. «Отказываясь» занять почетное место, он понимал, что, во–первых, нет более достойной кандидатуры, и, во–вторых, «уступая» просьбам почтенных граждан, хотел закрепить за собой право действовать шире и решительнее, чем предыдущие два имама.
Став во главе государства, Шамиль на самом деле круто взялся «наводить порядок». Он приказал, например, казнить 45 беков Султаналиевых из Ругуджи, содержавшихся в Гимрах еще со времени Гамзат–бека. Зло никогда не приносит добра; даже простые люди не одобрили этот акт. В это время совершенно неожиданно для Шамиля из Темир–Хан–Шуры прибыли царские войска. Имам Дагестана с оставшимися ему верными 13 мюридами скрылся в лесу. Когда войска неприятеля ушли, имам занял Гимры. Подобное повторилось несколько раз. Хотя действия Шамиля на первых порах не имели размаха, и сам он рубился в строю, как рядовой боец, но царское командование начало понимать, что в лице Шамиля оно имеет врага более опасного, чем Кази–Магомед и Гамзат–бек вместе взятые.
Из Темир–Хан–Шуры в Гимры был командирован сын шамхала — Абу–Муслим. Он и его нукеры остановились перед аулом, у кладбища. Послали за Шамилем, но тот отказался от свидания. Земляки обвинили его в трусости. Шамилю пришлось пойти.
— Зачем вы меня звали? — спросил он у Абу–Муслима.
— Отец мой желает, — отвечал сын шамхала, — чтобы ты приехал к нему и наставил бы его на путь истины.
— Я согласен, — заявил имам, — я прошу его послать одну из своих жен наибу Кебет–Мухамеду, пока я буду занят приведением в исполнение его желания.
— Это невозможно, — не согласился хан.
— В таком случае, — резко бросил Шамиль уходя, — и желание твоего отца невозможно исполнить.
На окраине аула его встретили гимринцы. Их удивило, что у имама не было оружия.
— Если шамхальцы позволили бы в отношении меня неприязненные действия, — сказал Шамиль, — я бы выхватил у первого попавшегося из них кинжал и умер бы с ними.
Но и после этого случая состоятельные гимринцы не изменили своего отношения к имаму, а наоборот, число сторонников имама увеличилось. Вскоре Шамиль вместе с семьей и 18 мюридами ушел в Ашильту. Кроме звания имама, у Шамиля пока ничего не было.
И в Ашильте на первых порах дела его складывались неудачно. Унцу–кульцы три раза нападали на аул и требсгвали, чтобы оттуда выдворили гимринца. В третий раз имам с десятью мюридами вышел им навстречу. Унцукульцам пришлось уступить. Но в отместку они сожгли хутор, порубили фруктовые деревья, принадлежавшие Ашильте. Среди населения Ашильты поднялся ропот. Во всем винили Шамиля. Тогда имам вызвал одного из недовольных, при всем народе отчитал его и сказал: «Ашильта — Стамбул Дагестана, а я падишах его!»
Возможно, и сам Шамиль не был доволен своими действиями, кто знает?
Постепенно он собирает верных людей. На первых порах их оказалось не очень‑то много — 30 ашильтинцев и 40 чеченцев. С них, первых приверженцев, начинается рождение его армии. Действия этих 70 смельчаков удивляют нас. Шамиль подчиняет ближайшие к Ашильте аулы — Чирката, Инхо, Орота, Харахи. На площади каждого аула он выступает с горячей речью, рисует ближние и дальние перспективы, агитирует, говоря горцам приблизительно следующее: Родина в опасности. Надо временно оставить мирские занятия, жен, детей, вооружиться, идти на войну против иноземцев, пока они не пришли в аулы, не разорили сакли и не сделали из горянок жен для себя. Побив их, мы очистим Родину. Но я спрашиваю вас, обращается он к аульчанам, может ли быть свободной Родина, если люди, населяющие ее, сами не свободны. Что толку от так называемой свободы, если у вас нет земли вдоволь, нет скота, нет садов, воды. Поэтому, изгоняя царские войска, мы не должны забывать и о других своих ханах и беках.. Доколь вы можете терпеть! Или на ваших головах вместо папах — чохто и платки, вместо усов — гладкая кожа, вместо кинжала на поясе — серебряный камарг, вместо сердца в груди — тлеющий кизяк? Мужчины, рассердитесь на меня, ругающего вас на чем свет стоит, но и себя не пощадите, если после моих слов не закипит гневно кровь в ваших жилах! Я, Шамиль, зову вас, могущие носить оружие, поднимайтесь на газават!
Речи имама производили определенное действие. Каждый аул пополнял его отряд новыми бойцами, из которых большинство составляла молодежь.
Шамиль подчиняет Унцукуль и ставит там наибом прославленного Сурхая. К имаму примкнули Татав–Гаджи из Чечни, Кибит–Магома из Телетля и значительная часть племен в Нагорном Дагестане.
Царское командование к этому времени от пассивных переговоров пе-, решло к решительным действиям. Такие ключевые позиции, как Хунзах, Тлох, Гидатлинское ущелье были заняты войсками генерала Фезе. Маневрам царских войск активно помогали шамхал Тарковский, Ахмед–хан Мехтулинский и Магомед–Мирза Казикумухский. Шамиль в состоянии был ответить им только партизанской войной. Но территория, подчиненная ему, была настолько мала, что он мог быстро оказаться в кольце и быть разбитым.
Имам счел за лучшее закрепиться в ауле Телетль, у подошвы Седло–горы.
Начались вооруженные столкновения. Героически оборонялись мюриды, но сил у противника было много, и им пришлось запросить мира. Шамиль отдал Фезе своего племянника заложником, сам ушел в Чиркату, а генерал вернулся в Темир–Хан–Шуру. Горцы события в Телетле поняли по–своему: поспешный уход Фезе они приняли за поражение. Со временем и генерал понял, что зря он выпустил из своих рук Шамиля.
Имам обратился к горцам с воззванием, где, между прочим, есть и такие строки: «Мусульмане!… Я с горстью храбрых уничтожил царские войска… неведомая сила заставила их в слепоте бежать с гор на спасение домов своих и имущества, награбленного у вас».
Исследователь Пружановский отмечает, что экспедиция Фезе «уверила наших противников, что Шамиль в состоянии бороться с огромными силами… царизма и разрушить все успехи наши»**.
Действия царских войск активизировались. Солдаты появились в Ахальчи, Гоцатле, Гергебиле, Балаханах, Унцукуле и даже на родине имама — в Гимрах.
Чирката стал центром, куда устремились все те, кто решил бороться под знаменами ислама. Шамиль часто перемещался из одного селения в другое и, наконец, облюбовал гору Ахульго. Пока ее укрепляли, успел совершить рейд по Андийскому Койсу, вышел на Сулак, «оседлал» аул Зубутли. Навстречу ему выступил генерал Граббе. Силы были неравные, и Шамиль отступил.
В 1837 году на Кавказ должен был прибыть Николай I. В связи с этим Шамилю предложили встретиться с Российским императором. Имам отказался.
1838 год не дал ни той, ни другой стороне желаемых результатов.
Петербург торопил события и требовал как можно скорее подавить восстание. С этой целью в 1839 году были снаряжены две экспедиции, которые должны были усмирить горцев.
Шамиль отступал с боями, а затем укрылся на горе Ахульго.
Летом 1839 года внимание народов Кавказа было приковано к дагестанской горе Ахульго. Здесь в течение 90 дней происходил беспримерный поединок горцев с регулярными войсками царя. Но не будем забегать вперед и торопить события.
Мать имама, Баху–Меседу, была родом из Ашильты. Напротив этого аула высится гора Ахульго. Между ними пролегает узкий речной каньон. У подножия горы, над пропастью, в те годы ютился хуторок Цияб–Ахульго — Новое АхуЛьго. Шамиль, бывая в этом ауле, не раз обращал внимание на недоступность горы. Вспомнил он об Ахульго и в 1837 году, когда генерал Фезе, командуя 8 батальонами пехоты, 3 сотнями казаков, с 18 пушками, 4 полупудовыми единорогами (пушками) из Хунзаха подступил к Ашильте.
