Строители постарались на славу. Возвели красивый и уютный городок за «немецкие деньги». На новоселье приехали из ФРГ представители правительства, журналисты. Наши офицеры говорили слова благодарности. Один из них все-таки не удержался, чтобы не «капнуть дегтя в бочку меда», когда стали вспоминать теплые проводы последних советских частей из Германии осенью 94-го:
— Передайте немцам от русских офицеров извинения за неадекватное поведение нашего Верховного главнокомандующего…
…Офицеры из Управления внешних сношений ГШ, регулярно бывающие в МИДе, проведали, что еще зимой 1995 года, накануне празднования 50-летия Победы, Ельцин вел с Клинтоном и Колем нелегкую переписку по поводу того, как проводить Парад Победы в Москве. Будто и Клинтон, и Коль ставили свои условия: одного не устраивал Мавзолей Ленина, другому не хотелось, чтобы по Красной площади маршировали российские войска. Верно ли это, не знаю, но слово «Ленин» на Мавзолее задрапировали, а военный парад с боевой техникой перенесли на Поклонную гору.
Были проблемы у Ельцина по поводу парада и со своими соотечественниками. Фронтовики-ветераны написали ему письмо с просьбой провести парад «по полной схеме» и там, где он был и в 45-м году. Просьбу «виновников торжества» удовлетворили наполовину: парад ветеранов — пожалуйста, военный парад — нет, милости просим на Поклонную гору. Кому трудно — подадим автобусы.
Для «организованных» ветеранов пошили праздничные костюмы. Старики по этому поводу шутили жутко: «Слава Богу, теперь не в лохмотьях в гроб ложиться!» Ветераны в новых костюмах смотрелись прилично. Но внешний вид многих явно портила старенькая стоптанная обувь. Были и потрепанные сандалии на босу ногу…
Кто-то рассказывал, что ветераны просили Ельцина для командования парадом назначить вместо министра обороны другого военачальника. Грачев, дескать, и не фронтовик, и «не та фигура». К этой просьбе в Кремле отнеслись как «старческому бзику» и махнули на нее рукой…
В 1992 году, накануне Праздника Победы, я был поражен одной радиопередачей, в которой утверждалось, что Жуков брал Берлин бездарно, что немецкие летчики были талантливее советских, что некоторые наши военачальники втайне подрабатывали на немецкую разведку…
Меня особенно взволновало безапелляционное утверждение явно «заказного» журналиста, что немецкие воздушные асы намного превзошли наших в количестве лично сбитых самолетов. Я стал звонить на радио, чтобы сделать принципиальное уточнение: в годы войны немцы долгое время вели свои подсчеты по количеству уничтоженных двигателей, а мы — по самолетам врага. Сбив один наш «двухмоторник», они записывали на свой счет две машины…
На радио никто ни о каких уточнениях, и тем более опровержениях, слышать не захотел. Тогда нужна был иная «правда»…
9 мая 1992 года я оказался среди участников так называемого «Марша мира» — какой-то мешанины из российских и иностранных ветеранов великой войны и оркестровых балаганов, заполонивших в тот день Красную площадь. Торжественный Праздник Победы превратился тогда в уродливое шоу: на священной брусчатке главной площади страны, рядом с могилами политиков и полководцев, весело прыгали полуголые дородные девицы и яростно вдувал в медные трубы запах водки и пива забугорный оркестрик «Цеппелин»…
В мае 1995 года после военного парада на Поклонной горе многие ветераны вернулись на Красную площадь. В дальнем углу Александровского сада расстелили на лавках газеты, разложили снедь, плеснули в пластиковые стаканчики.
— За Победу!
Росла гора цветов на могиле Неизвестного солдата. А за поворотом по самые плечи стоял в розах бронзовый Сталин… Закусывали бутербродами и слушали Газманова:
Офицеры, офицеры,
ваше сердце под прицелом
За Россию, за победу — до конца…
Много кругом было чего-то искусственного. Настоящей оставалась только Победа.
…Потом было еще одно торжество — в Олимпийском дворце спорта. Туда председатель комитета ветеранов войны генерал Говоров привез факел, зажженный на могиле Неизвестного солдата. На сцене была сделана большая красная звезда, в середине которой генерал своим факелом должен был зажечь огонь. При его появлении зал встал. Говоров подошел к звезде и наклонил пылающий факел. Но огонь в звезде не вспыхивал.
— Черномырдин, дай газу! — крикнул кто-то в неловкой тишине. Зал засмеялся.
Говоров все еще не мог зажечь звезду и даже издали было видно, что он уже вне себя. Наконец, генерал не выдержал, повернулся к сопровождавшему его полковнику и сунул ему факел в руку. Полковник продолжал тыкать факел в горловину звезды до тех пор, пока высокое пламя не выстрелило оттуда. Грянули аплодисменты.
…А на пятачке возле Большого театра, как и всегда в такие дни, было много народу. Седой подполковник в форме старого образца, на которой позванивал килограмм орденов и медалей, говорил плотно окружавшей его толпе:
— Красная площадь — единственное место в Москве, где Ельцин не дал старому и новому поколениям ощутить себя созидателями и наследниками общей России, общей Истории, общей Победы!
Ему аплодировали…
Я пошел к Кремлю. Там цветами был уже завален не только Сталин. Горы цветов были всюду — у каждой могилы и мемориальной доски с именами полководцев…
Я вернулся к Большому. Подполковник все еще говорил.
— Встаньте на скамейку, вас совсем не видно, — попросили его из толпы.
Он встал.
— Красная площадь — она как священный храм для россиян всех вероисповеданий и идеологических убеждений. Здесь все оставили свои отметины: гении и бездари, творцы и разрушители, гуманисты и деспоты, победители и побежденные, герои и подлецы. Искони площадь эта называлась сердцем Москвы и страны…
Летом 1987 года Войска ПВО, возглавляемые «спящими на должностях» генералами, позволили сопливому немецкому летуну Русту плюнуть в это сердце…
ГЕНЕРАЛНакануне 9 мая в Министерстве обороны состоялся торжественный прием известных военачальников — ветеранов Великой Отечественной войны. После банальных праздничных речей и вручения подарков, как водится, — по пять капель. За Победу, за победителей, за не вернувшихся с войны. Не лезла в глотку водка. Не жевалась икра. Что-то противоестественное было в этом совместном застолье старых и молодых генералов и полковников. Герои непобедимой и легендарной, спасшие страну. И «великие стратеги» битвы с депутатами при Белом доме в 1993-м. Киллеры, погрязшие в Чечне… Я чувствовал себя непутевым сыном, промотавшим дорогое наследство отца.
Когда уже был потерян счет тостам во славу именинников и в шумном гомоне невозможно было услышать, о чем с другого конца зала сквозь сигаретный дым лопочет очередной выступальщик, мой сослуживец-полковник сообщил, что предлагается выпить за преемственность традиций. И вновь зазвенел минобороновский хрусталь.
Увидев, что рюмка моего соседа — генерал-полковника артиллерии — не наполнена, я схватил бутылку «Распутина». Генерал накрыл сверху рюмку рукой и угрюмо буркнул:
— Не надо. Я такие тосты не пью. Огоньку позволь?
Мы закурили. Генерал первым нарушил неловкую паузу:
— Как служится, полковник?
— Нормально.
— А как у тебя с совестью?
— Вы о чем, товарищ генерал?
— Я тебе не товарищ. Это Грачев тебе товарищ.
Встреча двух поколений славных защитников Родины грозила перерасти в острый диспут.
— Что вы сделали с нашей армией, полковник?
Генерал шел в атаку. Я не знал, чем ответить.
Тамада с другого конца стола прокричал сквозь балаган:
— Слово предоставляется Герою Советского Союза, почетному гражданину Смоленска и Воронежа… генерал-полковнику… Григорию Алексеевичу…
Мой собеседник резко встряхнул головой и неуверенно встал:
— Налей!
Я налил. Зал притих.
— Мой тост очень краток, — неожиданно звучно и четко сказал мой сосед. — Предлагаю выпить за славную Советскую Армию! Не чокаясь!
После некоторого замешательства публика неуверенно проглотила этот тост. А в сторону «президиума» застолья уже мчался официант, в свободное от основной службы время подрабатывающий стукачом. Минут через пять он вызвал меня в курительную комнату и передал приказ заместителя начальника Генштаба — лично спровадить генерала домой. «Машина у второго подъезда». Я возвратился в зал. Почетный гражданин Смоленска и Воронежа, размахивая нежинским огурчиком, громко пел: «Артиллеристы, Сталин дал приказ»… Нестройному хору ветеранов без явной охоты помогали молодые полковники, настороженно поглядывая в сторону «президиума».
Мой генерал жил на Сивцевом Вражке. В его квартире царил холостяцкий бардак и пахло старой кожаной мебелью. Жена генерала лежала в госпитале. Мы сели на кухне. Хозяин долго вылавливал вилкой помидор в трехлитровой банке. Полоски подсохшего сыра лежали на тарелке, будто маленькие лыжи.
