сделанном из туфа, покрытом травой и разросшимися кипарисами, который неожиданно появляется посреди площади, наполненной непримечательными кафе фашистской эпохи.
Утраченные орлы, отрубленные головы друзей, приходящие по почте, – Август как никогда оказался близок к панике. Он боялся, что варвары пойдут маршем на Рим, и приказал усилить охрану города; он организовал дополнительный набор в армию, а когда мужчины не пожелали вербоваться, император стал угрожать лишить гражданских прав и имущества каждого пятого человека моложе тридцати пяти и каждого десятого, старшего по возрасту.
Но некоторые римляне продолжали грубить и игнорировали его призывы к оружию – тогда Август приказал казнить нескольких из них. Это возымело действие. Говорят, один римский всадник отрубил двум своим сыновьям большие пальцы, чтобы те не были пригодны к службе. Август продал его в рабство.
В течение двух последующих лет пасынок императора Тиберий и его внучатый племянник Германик снова вели военную кампанию в германских лесах. Но их целью было только восстановление римского престижа, а не завоевание. Прошло более пяти лет, прежде чем они сумели достичь места резни.
В научных кругах по-прежнему ведутся дебаты об истинном масштабе, который имело Clades Variana, «Варово бедствие», как его стали называть в Риме. Одни говорят, что римские потери составили лишь 10 тысяч человек и что даже Вар не был такой дурак, чтобы подвергнуть три легиона подобной опасности. Другие называют значительно большее число, но в определенном смысле это не имеет значения. Важно то, что в римском сознании битва в Тевтобургском лесу стала символом, вызывающим представление о столкновении их безупречной боевой машины с чем-то более темным, сильным и примитивным.
В описании места события, обнаруженного Германиком в 15 году н. э., есть что-то от «Апокалипсиса сегодня» [10]:
Посреди поля белелись скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали ли воины или оказывали сопротивление. Были здесь и обломки оружия, и конские кости, и человеческие черепа, пригвожденные к древесным стволам. В ближних лесах обнаружились жертвенники, у которых варвары принесли в жертву трибунов и центурионов первых центурий [11]…
Римляне захоронили своих мертвых; недавно в Калькризе были обнаружены пять больших ям с костями, на которых видны глубокие порезы и следы от ударов. Но самыми существенными были психологические шрамы, которые остались у всей римской элиты.
Катастрофа Вара оказалась поворотным событием в мировой истории – после резни в лесу римляне оставили попытки колонизировать Германию за Рейном. Достаточно, сказал Август Тиберию, когда близился его конец: только до этого предела, но не далее. Стремиться завоевать этих головорезов, говорил он, все равно что удить рыбу на золотой крючок – никакая добыча не возместит затраты.
Граница империи была установлена по этой реке, а в последующие годы limes, или рубеж с оборонительными сооружениями, был возведен между Рейном и Дунаем. Мы можем только гадать о глубоких последствиях решения Рима не идти далее. Вознамерься Тиберий действительно заселить земли до Эльбы – а это ему могло удаться, пусть и высокой ценой, – представьте, как Европа выглядела бы в наши дни.
Не будь немецкой нации, жители этой страны выглядели бы иначе, а их речь звучала бы совершенно по-другому. Народ Германии, подобно народам Галлии и Иберии, говорил бы ныне на романском языке. И, поскольку бы не было ни саксов, ни англосаксов, эта книга была бы написана совершенно на другом языке.
Германия не оказалась бы разделенной на католическую и протестантскую части, да и Европа в целом, как мне думается, избежала бы этой судьбы. Не стало бы великого культурного разрыва в Евросоюзе между теми, кто использует при готовке животное масло, и теми, кто использует оливковое, между теми, кто пьет пиво, и теми, кто пьет вино. Все это, возьмусь утверждать я, есть прямое следствие решения римлян воспринять катастрофу Вара как предупреждение, данное богами, и остановиться на Рейне.
Прежде всего, если бы легионы пошли дальше, Рейн не сыграл бы своей зловещей роли в истории нашего континента, не стал бы местом бойни между людьми, говорящими на немецком и на французском. Это не абстрактная историческая jeu d’esprit [12]. Два раза на памяти ныне живущих людей граница между Францией и Германией – которую провели римляне – становилась местом ужасающего кровопролития, позорящего нашу цивилизацию.
Именно из-за этого кровопролития мы решились на великий проект по созданию Европейского союза, главная цель которого, как было заявлено в 1957 году, состояла в установлении такой неразрывной связи между Францией и Германией, что они никогда более не пойдут на войну. И этой цели, как нам говорит здравый смысл, мы давно уже достигли.
Во многих отношениях ЕС может считаться наследником Римской империи, попыткой объединения этой обширной и разрозненной территории подобно римлянам, создания единого рынка, единой валюты, политического союза. Разумеется, отличие наших дней состоит в том, что мы добиваемся этого не расправами и насилием, а посредством тонкого соблазна интеграции, сопровождающей торговлю, укрепляемой при необходимости голосованием квалифицированного большинства Совета министров по таким деталям, как максимально допустимый шум наших газонокосилок.
Беда в том, что данный проект – такой огромный и в некоторых отношениях такой благородный – не всегда популярен. Он недемократичен. По-видимому, он способен разбудить национальное чувство возмущения даже среди французов и голландцев, основателей Евросоюза, которые в 2005 году отвергли проект Конституции ЕС.
Вот почему мы начали с Арминия, с предательства человека, который – благодаря своему образованию и открытым перед ним возможностям – мог бы достичь всего в Римской империи.
Арминий воплощает проблему, ради решения которой создавался ЕС: дух национализма, и в особенности германского национализма. Он олицетворяет неискоренимое желание людей править самим или быть управляемыми людьми своей расы либо своей языковой группы.
На полторы тысячи лет он затерялся в исторических книгах, и кто же открыл его? Мартин Лютер, который видел символизирующий потенциал вероломного сородича. Из имени Арминий он создал немецкое имя Герман. Германец Герман – подобно Лютеру – сопротивлялся Риму, ведь в то время сам Лютер начинал эпохальный разрыв с папской властью.
И когда германское уныние было особенно сильно после хорошей взбучки, заданной Наполеоном при Ваграме в 1809 году, именно Герман, первоначальное рыжеусое воплощение духа народа (Volksgeist), наделил его патриотическим вдохновением. Снова германское население было унижено императором, и снова Герман стал символом сопротивления. Написанная в то время Генрихом фон Клейстом драма «Битва Германа» (Die Hermannsschlacht) была настолько обжигающей, что, не будучи исполненной в театре, стала самиздатовским текстом реваншизма. «Юберфриц» Герман стал звездой не менее чем семидесяти шести опер между 1676 и 1910 годами.
Однако пика своей исступленной напыщенности германомания достигла в 1838 году, когда был заложен первый камень при сооружении памятника вождю,
