ему велели. «А кто велит идти-то? Кто? — Всего-то-навсего дикарь, хотя и имя есть, чтоб как-то отличать среди ему подобных.
А вот и он. Сидит на троне вроде. И издали уже желтеет, словно персик зрелый. Одежды золотые напялил на себя, а когда рожу мыл в последний раз, и сам забыл, наверное. Он не один встречать собрался нас. Вокруг него по сторонам толпятся молодицы. В ушах серьги с каменьями блестят {19}. А баб-то он зачем собрал тут?»
— Остановись, — взял Кана за рукав какой-то вдруг маньчжур дородный, — не приближайся больше и поклонись нашему государю.
Кан встал, но не сдержался: «В своей стране я занимал достаточно высокое положение и благодаря ему могу стоять гораздо ближе». Кана провели вперед, и он небрежно преклонил колени один раз и встал. Лицо Нурхаци исказила недовольная гримаса, заерзал он на месте. Что-то сказал негромко. Дородный маньчжур побежал к Нурхаци и подобострастно склонился перед ним. Выслушав указания, подскочил к Кану и, зло вращая глазами, стал трясти за плечо: «Кланяйся, кланяйся с почтением!» У стоявшего сзади Кана Кима кровь отлила от лица: «Какое унижение для полководцев вана!», но лишь настал его черед, безропотно пал ниц пред Нурхаци {20}.
* * *
Ян Хао, цзинлюэ, по комнате прошелся. Встал у окошка, постоял. «Я, вроде, сделал все, что мне посильно было. А, собственно, что можем мы? Ведь все в руках всевышних сил, нам, людям, не подвластных вовсе. Теперь пойдет все так, как вольно Гуаньди. Пред тем, как выступить войскам, поставили ему мы свечи, подношения».
Послышался какой-то шорох, и цзинлюэ, оставив размышления, оглянулся. Подняв трубою хвост и спину выгнув, кот белоснежный когтями взялся пол скрести. «Видно, собрался на охоту, — подумал цзинлюэ, — а может быть, уже поживился и когти очищает». Присев, Ян Хао хлопнул ладонью по ноге, и кот привычно вскочил к хозяину на колени. Довольно замурлыкал, когда на спину легла хозяйская рука, своею желтизною оттеняя молочно-белый шкурки ворс. В доме родительском слыхал от слуг отца Ян Хао, когда еще мальчишкой был, что живность цветом белая, — собаки, куры, кошки — пугают духов злых. И у отца действительно была собака белая и белый был петух. Да и потом уже, как убеждался не раз Ян Хао, в домах других водилась тоже живность белая. И у себя, когда стал домом жить своим, держал Ян Хао белого кота иль кошку. А этого привез сюда, на Ляодун, из самого Пекина. И прежде, чем в дом своего предшественника войти, пустил кота. Хозяин прежний, что тут жил, в немилость впал и был отозван. «Удачливей ли буду я?» — подумалось тогда Ян Хао, когда к воротам дома подошел он, где надлежало жить ему как цзинлюэ. При виде же того, как кот уверенно, грудь выпятив, пошел вперед, Ян Хао, с облегчением вздохнув, последовал за ним. Мысль неспокойная, всей тяжестью давившая на мозг, как будто испарилась. Совсем уж уверовал, что повезет на новом месте, когда однажды поутру увидел, как ласточка вила гнездо под крышей.
— А вот теперь доверено такое дело… По важности какое с ним еще сравниться может? А вдруг мне суждено вторым стать Юэ Фэем? Ну, это занесло меня уж слишком, видно. А все же нашим войскам, а значит, тоже мне должна сопутствовать удача. Ведь 240 тысяч наших воинов идет на логово Нурхаци. Где устоять ему пред. силою такою? Нет, видно, все-таки не зря ко мне вчера во сне явился Лу, бог чиновничьей карьеры, и показал свою дощечку, с которой предстает пред Сыном Неба.
Раздался в двери стук. Почтительный и в то же время торопливый. Ян Хао сам открыл их. Из рук секретаря бумаги выхватив, стоя, прочел. Потом уж сел, кот снова прыгнул на колени. «Все хорошо пока, — сказал, глядя в зеленовато-желтые глаза. — Ду Сун с Лю Тином сообщают, что быстро продвигаются вперед, врага пока не видя вовсе».
Известия такие получив, Ян Хао оставаться в помещении не мог. Ему как будто места не хватало. Вышел во двор и мерять стал его шагами. Всем существом своим он чувствовал: событие большое близко к завершению. А между тем какое-то тревожное томление давало знать себя. Что-то мешало полностью поверить, что вот еще немного — и весть победная придет. И чтобы веру укрепить свою, Ян Хао поспешил в кумирню Гуаньди.
Пройдя мимо «Отрока, державшего в поводу коня», что неподвижно замер у входа в кумирню, цзинлюэ взгляд задержал на конской сбруе: «А у победителя, что въедет в Пекин, тоже роскошно будет убран конь». Под победителем цзинлюэ имел в виду себя, но эту мечту таил глубоко и потому о победителе сейчас подумал как о безликом, безымянном существе.
Посещение кумирни — не просто праздная прогулка. Тут встречные — не люди, но божества и свита их. Они не только внимания, а и почтения достойны. Вот Чжоу Цан, оруженосец верный Гуаньди. Своею преданностью господину своему Чжоу Цан прославился. «Он словно Чжоу Цан», — так говорят, когда хотят в пример поставить кого-нибудь из верных слуг.
Старый знакомый Чжоу Цан, как показалось цзинлюэ, каким-то был сегодня необычным. В его глазах с огромными белками тревога, вроде, затаилась. Он словно чем-то в этот раз напуган, хоть с уст немых ни слова не слетит. Взор отведя от глаз недвижных Чжоу Цана, Ян Хао шаг прибавил, но чувствовал спиной тяжелый взгляд безжизненных зрачков.
Весь преисполнясь благодарности за то, что хорошо поход начался, Ян Хао, не жалея свеч, возжигал их на алтаре пред Гуаньди. Колени преклони, Ян Хао молча молился и просил безгласно бога не оставлять его своим расположением. Недвижным оставался Гуаньди, держа в руках окаменевших дощечку из нефрита и век не поднимая. Но поглядев ему в лицо, с колен поднявшись, цзинлюэ был неприятно поражен: лицо у бога обычно золотого цвета багровым показалось, а лоб весь потемнел. Такой был вид у Гуаньди, что словно он разгневан чем-то. И от него попятился цзинлюэ.
Как будто подняло все внутренности кверху, и оттого кровь в голову пришла. Сдавило горло, и чтобы воздуха хватить, пальцами рвал Ян Хао ворот. Но ткань не поддавалась, и цзинлюэ мерещилось, что это шелковый шнурок ему сжимает горло неотступно. Полный разгром… Доверили ему такое войско! И нет больше его… Словно примчавшийся тайфун всех разметал, устлав телами землю.
Вот, вроде отпустило, дышать вдруг стало легче, Ян Хао откинулся назад. Да нет, еще потеряно не всё, он встрепенулся,
