Ее симпатия к подобным взглядам была неподдельной, и вполне возможно, что Зорге удостоверился в этом, прежде чем позволил себе более серьезное, чем просто мимолетное увлечение, отношение с Ханако-сан.
Сама Ханако-сан заняла вполне реалистичную позицию в отношении связей Зорге с другими женщинами. «В конце концов, — замечает она, — он был холостяком, и вполне естественно для выдающегося человека иметь несколько любовниц, не так ли?»
Она была не в состоянии анализировать его истинные чувства к ней, но он всегда был щедр и нежен на продолжении всех шести лет их знакомства и был особенно заботлив, когда она болела. У него была сильная воля и он редко сердился. Единственный раз, когда она видела его потерявшим контроль над собой, это когда он узнал о нападении Германии на Советский Союз. В тот день он так рыдал, словно у него разрывалось сердце.
— Почему ты так расстроен? — спросила она.
— Потому что я одинок. У меня нет настоящих друзей.
— Но ведь у тебя есть посол Отт и другие хорошие немецкие друзья?
— Нет, нет, — ответил Зорге. — Они не настоящие мои друзья.
В конце апреля 1938 года генерал-майор Отт был назначен немецким послом в Японии вместо Дирксена, получившего назначение в Лондон. В то время Зорге собирался нанести краткий визит в Гонконг, поскольку у него скопилось много секретного материала, который он должен был передать там советскому агенту. Генерал Отт попросил Зорге выступить в роли курьера посольства, и Зорге, по его собственным словам, «был своего рода «двойным курьером» сначала в Манилу, а потом в Гонконг, везя документы «для обеих сторон».
Свое возвращение в Японию он отпраздновал в привычном стиле — в «Рейнгольде» с Урахом. В два часа ночи, когда бар, наконец, закрылся, Зорге уселся на мотоцикл, купленный им у Макса Клаузена. Машина доставляла ему массу удовольствия и некоторое беспокойство его друзьям, поскольку даже когда Зорге был трезвым, он гонял на ней с огромной скоростью по узким улицам города.
Усадив Ураха на заднее сиденье, Зорге помчался к «Империал-отелю». Он попросил Ураха сопровождать его в «налете» на квартиры тех жителей, которые известны были хорошими запасами спиртного в своих барах, однако на этот раз Зорге отправился на свою собственную квартиру, где выпил целую бутылку виски. А потом предложил другу отвезти его домой на заднем сиденье мотоцикла. (Это был один из вечеров, когда Ханако-сан не было в его доме.) Урах благоразумно отказался, и Зорге отправился один.
У Тораномон, за зданием офиса ЮМЖД он свернул влево с широкого проезда и, поддав газу, помчался вверх по улице вдоль стены, окружавшей американское посольство, — по дороге, если и отличавшейся от грязной грунтовой колеи, то ненамного. Он потерял контроль над машиной и врезался головой в стену.
К счастью для Зорге, место аварии находилось в пределах слышимости, если не видимости полицейского в будке у ворот посольства. С тяжелыми ранениями, истекающий кровью от ран на лице, Зорге, однако, не потерял сознания и сумел назвать полиции адрес Ураха. Полиция позвонила в «Империал-отель», и Урах тут же приехал на место происшествия. Когда он прибыл, Зорге едва мог говорить, но все же сумел прошептать: «Скажи Клаузену, чтобы он немедленно приехал». Клаузен поспешил в госпиталь Святого Луки, куда доставили пострадавшего Зорге. Что было дальше лучше, всего описывает сам Клаузен.
«Сильно побитый, но не потерявший самообладания, он протянул мне отчеты на английском и американскую валюту, находившиеся в его кармане, которые нельзя было показывать посторонним, и только освободившись от них, потерял сознание. Из госпиталя я прямиком отправился к нему домой, чтобы забрать все его бумаги, имевшие отношение к нашей разведывательной деятельности, прихватив и его дневник. Чуть позже сюда прибыл Вейс из ДНБ (чиновник германской службы новостей), чтобы опечатать всю собственность Зорге, чтобы никто не мог ничего тронуть. Я вздрогнул, подумав, что вся наша секретная работа выплыла бы наружу, приди Вейс раньше меня».
У Зорге оказалась сломанной челюсть и выбиты почти все передние зубы. Лицо, если и не было изуродовано, однако несло на себе следы аварии, что весьма заметно на фотографии, снятой в марте 1938 года. По словам одного очевидца, «шрамы на лице Зорге делали его похожим на японскую театральную маску, придавая его лицу почти демоническое выражение»[81]. Когда Зорге вышел из госпиталя, супруги Отт были особенно добры к нему, а фрау Отт даже пригласила его пожить у них, пока он окончательно не поправится.
В июне 1938 года, когда Зорге только-только оправился от несчастного случая, советский генерал Л ушков перешел маньчжурскую границу и сдался в плен японской Кван-тунской армии, имея информацию высочайшей важности об усилении советского военного присутствия на Дальнем Востоке. Его показания могли оказать решающее воздействие на политику Японии в отношении Советского Союза.
Лушкова отправили в Японию и принялись допрашивать в штаб-квартире Генерального Штаба. Лушков был из числа высших офицеров ГПУ, одной из военных функций которого была охрана границ Советского Союза. Предательство генерала было вызвано разворачивающимися по всей стране чистками оппозиционных групп, проводившимися Сталиным, которые затронули и ряды самого ГПУ. До своего побега Лушкову удалось благополучно переправить семью в Европу.
На первых допросах Лушков подробно объяснил японцам структуру внутренней оппозиции в Сибири и подготовил большой отчет о состоянии дел на внутриполитической советской сцене.
Эту информацию японцы передали полковнику Шоллю, который показал ее Зорге. Разоблачения произвели сильное волнение в германском посольстве, и Шолль даже радировал в Берлин, прося срочно прислать в Токио специалиста по Советскому Союзу, чтобы допросить Лушкова по вопросам, представляющим особый интерес для германского правительства. В то же самое время Зорге отправил серию радиосообщений в Москву с изложением предварительных результатов показаний Лушкова.
Московский Центр, как обьино, хранил угрюмое молчание.
Когда прибыл специальный посланник адмирала Кана-риса, полковник Грелинг из военной контрразведки, вновь принялись допрашивать Лушкова. В результате появился меморандум объемом около сотни страниц, озаглавленный «Отчет о встрече между Лушковым и специальным германским посланником и полученная в результате этого информация».
Шолль одолжил этот документ Зорге, который тут же сфотографировал большую его часть, пропуская те места, где Лушков, в частности, излагает свою собственную политическую позицию, после чего радировал в Москву, в довольно резкой форме попросив инструкций относительно того, стоит ли ему брать на себя труд пересыпать этот меморандум в Москву. По тону ответного послания можно было судить о том значении, которое Москва вынуждена была придать этому событию. В документе, датированном 5 сентября 1938 года, читаем следующее:
«Сделайте все возможное и используйте все доступные средства для получения копий документов, полученных специальным посланником Канариса от японской армии или копий документов, полученных лично посланником от Лушкова. Доложите немедленно о получении всех подобных документов».
Микрофильм был отправлен с курьером, и его содержимое продемонстрировало Советам ту степень опасности, которую представляли показания Лушкова, и, соответственно, тот резонанс, который они могут вызвать на самом высоком уровне.
Главный тезис, основанный на детальном анализе документов, заключался в том, что из-за широкого недовольства в Красной Армии и существования сильной оппозиции в Сибири советская военная машина на Дальнем Востоке немедленно рухнет в случае японского вторжения.
Кроме того, Лушков выдал расположение соединений Красной Армии в Сибири и на Украине и информацию о применяемых военными радиошифрах'. Вся техническая информация, сообщенная им, была очень подробной, особенно в отношении соединений Красной Армии в Сибири. Местоположение, организация и вооружение каждой дивизии, которых по утверждению Лушкова было двадцать пять, все было им подробно изложено.
Должно быть, и японской, и германской военным разведкам сразу стало ясно, что данные, предоставленные Лушковым, были отражением широких чисток в рядах и в руководстве Красной Армии, последовавших за судом над маршалом Тухачевским и другими высшими офицерами, и были поразительно важны для оценки влияния этих событий на военную мощь России. Зорге [82] отнюдь не преувеличивал, когда позднее так прокомментировал это событие: «Одним из следствий показаний Лушкова была опасность совместных японо-германских военных действий против Советского Союза». А главная задача Зорге состояла в том, чтобы, насколько позволяли возможности разведывательной миссии, способствовать избежанию подобных катастроф.
