Ознакомительная версия.
60
Весьма полезно также описание Англии XVII века и объяснение, почему национализм не встречался раньше, предложенное Гринфельд (Greenfeld 1992); с р.: Marcu (1975), Armstrong (1982).
Cм.: Blum (1986). Еще раньше обращение Монтескье (Монтескье 1999) к «духу» законов предвосхитило современный дискурс национальных культур и характеров.
См., например, проницательное рассмотрение того, как националистические идеологи пытались навязать определенные стандарты соответствующего сексуального поведения: Mosse (1985); Parker et al. (1992).
Резкую критику «аисторичности» см.: Walker Connor (1994: Ch. 7).
Например, в Индии слово «национализм» используется применительно к общеиндийским движениям и идеологиям, наследию антиколониальной борьбы и особенно программе Индийского национального конгресса. Другие подобные (и в широком смысле слова националистические) программы, выдвигаемые менее крупными группами, например сикхами, индуистами или мусульманами, называются «коммуналистскими».
Критику таких либеральных теорий с их невниманием к внутренним конфликтам и борьбе см.: Nairn (1977). Среди недавних попыток воскрешения и воссоздания либеральной теории см.: Tamir (1993).
От этого не были свободны и великие социологические теоретики. Макс Вебер на волне общего воодушевления в начале Первой мировой войны писал, что «независимо от исхода, эта война является по-настоящему великой и превосходящей все ожидания» (Marianne Weber 1988: 528). Вебер также выказывал энтузиазм по поводу «исторических задач немецкой нации» и считал самоочевидной идею о том, что «насущные интересы нации несомненно важнее демократии и парламентаризма» (Max Weber 1976: 1394, 1383). Конечно, Вебер не был наивным милитаристом и выступал против планов расширения за счет аннексии, выдвигавшихся сторонниками единства «Великой Германии». О Вебере и немецком национализме см.: Mommsen (1984); Beetham (1985).
Наличие этого «гражданского» измерения в немецком национализме позволило Юргену Хабермасу предложить «конституционный патриотизм» в качестве наиболее подходящего пути для Германии (и, возможно, Европы). Хабермас, по сути, предлагает пересмотреть немецкий национализм в сторону большей лояльности политическому государству и его конституции и ослабления его этнической составляющей. См.: Хабермас (1995, 2001, 2005).
Колониальный опыт XIX века изменил отношение к языку во Франции и Британии. Первые кафедры английского языка были основаны в индийских университетах, но вскоре распространились и в самой Британии. Французская академия стала органом языковой стандартизации (а не просто пантеоном живых литературных божеств) не только под влиянием Просвещения, но и под влиянием государственного строительства и реформы образования.
По иронии судьбы, именно успешная интеграция французского национального государства могла способствовать совершению во Франции целого ряда республиканских революций, которые не просто притязали на народную легитимность, но и стали возможными благодаря концентрации государственной власти в немногочисленных пространственно централизованных институтах, которые могли быть захвачены революционерами (Calhoun 1988).
Но Андерсон (Андерсон 2001: 71) напоминает нам, что в ранних националистических движениях представители латиноамериканских креольских элит говорили на одном языке с колониальной державой, против которой они выступали.
Цит. по: Le Monde, 1 October 1991.
Ср. заблуждения Барбера (Barber 1995), считающего ислам ограниченным и сравнительного гомогенным, а исламский фундаментализм простой реакцией на глобализацию, направленную главным образом на Запад, а не частью борьбы за характер и будущее самого ислама.
Как утверждает Андерсон (Андерсон2001), восприимчивость к параллельным историям отражала не только растущее осознание существования более широкого мира, но и более глубокое знакомство с письменными повествованиями, в том числе с историческими сочинениями и романами. Последние сыграли важную роль в распространении представления об одновременных событиях, происходящих в различных субповествованиях, то есть организованных вокруг различных сюжетных линий или вокруг различных героев.
Жень означало народ или людей; чжунгожень — это нечто вроде «китайской нации (или государства), народа». Имеется множество других слов и словосочетаний, которые отражают китайское стремление выработать соответствующий словарь национальной идентичности. Например, слово миньцзу, происходящее от традиционного обозначения сородичей, было расширено и стало обозначать нацию в целом. Это могла быть «нация» говоривших на китайском языке чжунхуа миньцзу и политическая нация.
Также верно, что китайская идеология обычно преувеличивает степень этого единства. Речь идет не только о необычайном языковом многообразии среди ханьских китайцев, но и об этнических меньшинствах, численность которых довольно велика. Меньшинства составляют менее 10% китайского населения, но на них по-прежнему приходится свыше 80 миллионов человек. Численность некоторых крупных меньшинств превышает численность большинства европейских наций. Китайские коммунисты поначалу соблазняли национальные меньшинства разговорами о самоопределении, а затем — после прихода к власти — полностью изменили свое отношение, как показывает следующий текст, опубликованный в октябре 1949 года: «Сегодня следует прекратить разговоры о „самоопределении“ меньшинств. В прошлом, в период гражданской войны, чтобы поддержать противостояние меньшинств реакционному правлению Гоминьдана, мы выдвинули этот лозунг. Тогда он был уместен. Но сегодня ситуация коренным образом изменилась… Ради завершения великой цели объединения нашего государства, ради противодействия заговору империалистов и их прихвостней, направленному на раскол национального единства Китая, нам не следует выдвигать этот лозунг во внутреннем национальном вопросе и не следует давать возможность использовать его империалистам и реакционным элементам среди различных национальностей… Хань составляет большинство населения страны; более того, хань сегодня является главной силой в китайской революции. Победа демократической революции китайского народа во многом зависит от усилий ханьского народа во главе с Коммунистической партией Китая». (Цит. по: Gladney 1990: 70)
Фанон (Fanon 1965) утверждал, что именно через такую кровавую борьбу и должны были быть созданы постколониальные нации, потому что только общее кровопролитие способно было создать необходимое единство.
Несмотря на определенно имперский масштаб своих владений, «императоры» Китая — в той степени, в какой они были заинтересованы в создании единства между нацией и государством, — неверно описывались при помощи этого западного термина; у них было больше сходств с абсолютистскими монархами вроде Луи XIV, чем с императором Священной Римской империи или его римскими предшественниками.
Mann (1993); обобщая, Манн замечает: «…мы не можем предсказать, какие нации успешно появятся на основе простой „этничности“. Присутствие или отсутствие региональной администрации служит намного лучшим прогнозирующим параметром» (Mann 1995: 49–50).
Эритрея — сложный, но показательный случай. Эфиопская и исламская культуры веками боролись друг с другом на земле, занимаемой ныне Эритреей. Гористая местность страны ближе к христианским элитам Эфиопии, а низменности были преимущественно исламскими и включенными благодаря торговле в более широкий спектр международных влияний. С конца XIX века итальянское колониальное правление наделило страну территориальной определенностью и внутренней сплоченностью. Несмотря на некоторое сопротивление итальянцам, эритрейский национализм стал серьезным движением только после Второй мировой войны, когда Эфиопия провела успешную компанию по присвоению колонии поверженной Италии. Эфиопия претендовала на Эритрею, ссылаясь на исторические связи (преимущественно с горными областями), но на самом деле стремилась к власти в основном из-за эритрейских портов (находящихся в низине). Тогда эритрейские националисты состояли главным образом из мусульман и находились под влиянием международного дискурса арабского национализма. Позднее правители Эфиопии начали переход от более традиционной империи к национализму, который, однако, предполагал навязывание амхарского языка — языка правящей элитарной этнической группы остальной стране, включая Эритрею. Когда наряду с остальными был запрещен и язык тигринья — язык эритрейских христиан, проживавших в гористой местности, а сами они столкнулись с дискриминацией и деспотическим военным правлением, националистическое движение, которое раньше состояло в основном из мусульман, пополнилось новыми членами. Сближение этих двух групп на протяжении тридцатилетней войны за независимость способствовало созданию нового, более широкого чувства национальной идентичности. См.: Markakis (1987); Iyob (1995).
Ознакомительная версия.
