помститься над можновладником Конецподьским за обычные в Украине обиды, и,
точно во сне, увидел себя победителем коронных гетманов. Новость и опасность его
положения между Татар и Руси, между бродяг и землевладельцев, между безхатников
Козаков и обладателей вооруженных замков, между православных и папистов, наконец
между Крыма, Москвы и Польши, озадачивала его, надобно думать, так сильно, что он
больше прежнего начал поддаваться козацкой привычке к беспробудному пьянству,
которое привело его к смерти задолго до периода старческой немочи.
Он окружал себя—то странствующими монахами, то колдуньями и ворожеями.
Лишь только занял он Белую Церковь, к нему хлынули чернецы и черницы за
милостынею, теперь, очевидно, не такою скудною, какую получал от жмаиловцев и
тарасовцев голодный киевский митрополит. Но это была монастырская чернь, имевшая
теперь так мало общего с „духовными старшими4*, как мужики с панами. Напротив то
духовенство, которое скиталец Филинович называл Могиляиамщ бежало из Киева
вместе с латинскими ксендзами, униятами, шляхтою, Жидами, Армянами и всем
зажиточным народом. Адам Кисель уведомлял об этом примаса из своей Гощи, от 31
(21) мая, среди важных сообщений и политических соображений, в таких словах:
„Хмельницкий объявил Киев своею столицей, и хотя все первенствующие люди, как
духовные, так и светские всех религий (unicujusque religionis) бежали, он приказал
оставшейся черни готовиться к его приезду
Наши историки, не стесняясь характером тогдашней церковной иерархии, пишут,
будто бы замысел Хмельницкого благословляли даже такие люди, как Петр Могила. Но
Хмельницкому стоило немалого труда остановить бегство духовных старших
насильством и обещаниями. Это бегство грозило уничтожить пущенную в народ молву,
что козаки поднялись на Ляхов за веру. Хмельницкий был на столько сметлив, чтобы
сохранить кажущееся согласие между цер-
.
'iSl
новью и козатчиной. Оп озаботился устроить при митрополите стражу, которая бы
охраняла его спокойствие среди революционного движения, но которая в сущности
держала его под надзором козацкой полиции.
Обезпечив себя с этой стороны, победитель коронного и панского войска послал в
Варшаву четверых старшин с оправдательным письмом к королю, как бы не зная еще о
его смерти.
Он жаловался на украинских старост и землевладельцев, которые де вот уже
столько лет отнимают у Козаков хутора, луга, сенокосы, ставы, млины, взимают
десятцну с козацких нчел, хоть бы и в королевских имениях; кому что у Козаков
понравится, тотчас берут силою, а самих обдирают, бьют, тиранят, сажают в тюрьмы, и
наделали много раненых и окалеченных в нашем товариществе; а козацкие
полковники, будучи их рукодаиными слугами, не только не обороняют нас от таких
угнетений, но еще помогают им в этом, и даже Жиды, надеясь на старост, чинят над
козаками великое самоуправство (wielkie zbytki), „так что и в турецкой неволе® (писал
Хмельницкий) „невероятно, чтобы христианство переносило такия беды, какие
причиняются нам, подножкам вашей королевской милости".
Но в чем состояло самоуправство, от которого страдало христианство в Украине,
Хмельницкий промолчал, и обратился снова к обидам, не касающимся религии.
„Мы знаемъ" (продолжал он), „что это самоуправство чинили они над нами в
противность вашей королевской милости. Всё бывало приговаривают: „„Вот вам
король! Ну, что? поможет вам король, сякие-такие сыны""? Поэтому, будучи не в силах
больше терпеть такия притеснения и безвинное мучение, не могли мы уже от своих
великих бед усидеть и в домах своих, а, покинувши жен, деток и всю убогую худобу
свою, были принуждены мы, часть нашего войска, уносить из великой неволи куда
можно головы свои только с душами, и некуда больше, как на обычные места наши, на
Запорожье, откуда предки наши с давних веков привыкли Польской Короне и вашей
королевской милости, нашему милостивому пану, отдавать верное подданство свое и
услуги".
Это письмо напоминает воззвание Павлюка к реестровым козакам самим тоном и
складом своим. Хмельницкий пел павлюковскую песню, которую, по всей вероятности,
он же, в звании войскового писаря, сочинял и для предыдущего бунта.
„Но и тут на Запорожье (продолжал он, очевидно, списывая написанное за
Порогами) „не давая нам покоя, и не обращая
182
ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИЯ ОТ ПОЛЫПИ.
внимания ни на какие привилегии, которые мы имеем от вашей королевской
милости, нашего милостивого пана, наши войсковые вольности и самих нас обратили в
ничто. В том сам Господь Бог нам свидетель, что мы, будучи в верном послушании
вашей королевской милости, не учинили никакого своевольства и не заслужили
никакой кары (ani na nic zиego nie zarobili). Но его милость, пан Краковский, о котором
не думаю, чтоб он был добрым приятелем вашей королевской милости, нашего
милостивого пана и, вероятно, с его позволения делались над нами такия тиранства,—
наступил и туда на нас на Запорожье с войском своим, а Украину опустошил, с
намерением, как видно, искоренить и наше козацкое имя, или прогнать и с земли. Но
мы не желаем, пока живы, отрешиться от благоволения вашей королевской мплости.
Мы по неволе, видя, что, против воли и повелевия вашей королевской милости, нашего
милостивого пана, наступили на нашу жизнь с великими войсками, должны были
воспользоваться помощью крымского хана, который помог нам в этом случае, помня,
что мы им также несколько раз помогали в таких несчастиях и спасали от неприятелей.
Так должно было случиться по Божию Провидеяию, что при сухих дровах и сырым
досталось. Кто тому причиною, пускай сам Господь Бог судит. А мы, как до сих пор
были верными подданными вашей королевской милости, так и теперь не преминем и
готовы на всякой службе Речи Посполитой против каждого неприятеля жертвовать
жизнию своею за достоинство вашей королевской милости, нашего милостивого пана.
И Крымская Орда до сих пор, заключив с нами договор, ни под каким видом не
вторгается в государство вашей королевской милости. Посему униженно просим вашу
королевскую милость, нашего милостивого пана, чтобы, явив над нами, нижайшими
подножками своими, отеческое милосердие и невольный сей грех нам отпустив,
благоволили повелеть—оставить нас при давнишних наших правах и вольностях,
якобы сами священною особою своею, и мы бы, нижайшие слуги вашей королевской
милости, не терпели больше этой неволи. Мы же снова при верном подданстве нашем,
с униженными служебниками, под ноги маестата вашей королевской милости, нашего
милостивого пана, нижайше и покорнейше отдаемся®. *)
*) 8та косвенная прокламация, подобная павлнжовской, так точно уничтожает
апокрифический универсал Хмельницкого из-под Белой Церкви, как цавлюковская —
фальшивый универсал Остряницы, включенный в Летонись Ве-
.
183
Б виду того, что предшествовало этой манифестации и что за нею последовало,
стоит вникнуть в смиренное и покорное оправдание козака, наступившего панам на
горло. Она была подписана так:
„Вашей королевской милости, нашего милостивого пана, нижайшие подножки и
верные подданные. Богдан Хмельницкий на это время старший Запорожского Войска
вашей королевской милости".
Вместе с оправдательным письмом послы Хмельницкого представили панам и свою
инструкцию. Опа сохранилась и в кратком, и в более пространном изложении. В ней
частию повторяется сказанное в самом письме. Но следует обратить внимание на то,
что оправдательное письмо было писано 12 (2) июня и подано примасу, как видно из
пометы, die 7 Julii, тогда как „Пункты Инструкции", в кратком изложении, помечены 9-
м июля, а в более пространном не помечены вовсе. Дело в том, что важнейший и самый
тяжкий для панов пункт о религии помещен в самом конце инструкции, тогда как об
этом важном предмете вовсе не упомянуто в петиции к королю. Читателя,
наслушавшагося от историков сказок о козацкой борьбе за церковь и веру, поражает в
этом пункте посольской инструкции то, что козаки умалчивают о „Козацкой Украине",
и хлопочут о тех провинциях, где козачество вовсе не существовало. Вот этот пункт:
„Касательно же нашего духовенства стародавней греческой религии усердно
просим, чтобы она была ненарушима, и те святые церкви, которые насильственно
взяты под унию, как в Люблине, в Красном Ставе, в Саноке и в других местах
приневолены, чтобы оставались при давнишних вольностяхъ".
