Между тем в Риме множество людей стремится объяснить новому главнокомандующему, каким образом он сможет добиться успеха в этой затянувшейся и бесславной войне. Павел в комициях заявляет народу, что готов уступить свой пост любому из советчиков, но если командование будет доверено ему, то вмешательства в свои действия он не потерпит.
«Нет, я не из тех, квириты, — говорит он, — кто утверждает, будто полководцам нет нужды в советах. Клянусь, скорее спесивым, нежели мудрым, назову я того, кто во всем уповает на собственный ум. К чему я клоню? А вот к чему: прежде всего полководцев должны наставлять люди разумные, особенно сведущие и искушенные в военных науках, потом те, что участвуют в деле, знают местность, видят врага, чувствуют сроки, — словом, те, что в одном челне со всеми плывут сквозь опасности. И если кто-то из вас уверен, что в этой войне может дать мне советы, полезные для государства, пусть не откажется послужить ему и отправляется со мной в Македонию. Корабль, коня, палатку, подорожные — все он от меня получит. Ну, а кому это в тягость, кому городская праздность милее ратных трудов, тот пусть с берега кораблем не правит. В Городе довольно пищи для разговоров — пусть ею и насыщаются, а нам хватит и походных советов». (Там же. XLIV, 22)
Прибыв к армии, Павел решительными мерами пресекает грабежи и восстанавливает порядок. Еще раз на первый план Римской истории выдвигается сильная и достойная уважения личность, и это на время останавливает скольжение если не самого Рима, то римского войска в направлении к разложению и утрате былой доблести.
Исполненный решимости прекратить укоренившуюся и в войске порочную практику митингового обсуждения военных планов и приказов, он собирает воинов и обращается к ним:
«...на войне лишь полководец рассуждает и выносит решения — либо сам, либо с теми, кого позовет на совет, а уж кого не позвал, те суждений своих не выражают ни вслух, ни тайком. Воину положено думать только о трех вещах — чтобы тело было крепко и гибко, оружие сподручно, а еда приготовлена на случай неожиданных приказаний; о прочем за него позаботятся боги бессмертные и полководец. Не быть добру там, где воины рассуждают, а полководец, их слушая, мечется. Я, — сказал консул, — сумею дать вам случай отличиться — это мой долг полководца; а вы вперед не заглядывайте, ждите приказа и тогда покажите, какие вы воины».
С такими напутствиями он распустил сходку. Тут даже ветераны не стеснялись признаться, что они, словно новобранцы, впервые уразумели военный порядок». (Там же. XLIV, 34)
После того как дисциплина в легионах была восстановлена, Павел повел их на сближение с войском Персея. Решительное сражение состоялось 22-23 июня 168 года и, хотя проходило с переменным успехом, закончилось сокрушительным поражением македонян: 20 тысяч их пали на поле боя и 11 тысяч были взяты в плен. В сражении участвовал и шестнадцатилетний сын Павла, Публий. Еще два дня потребовалось для того, чтобы подчинить всю оставшуюся беззащитной Македонию. Война, тянувшаяся четыре года, была закончена на пятнадцатый день после прибытия консула к армии.
Персей со всем своим золотом скрылся на остров Самофракию. Римские историки упрекают его в жадности, из-за которой он, в частности, не воспользовался помощью 20-ти тысяч кельтских наемников, находившихся в соседней Иллирии. Римский флот подошел к Самофракии. Персей пытался бежать с острова, но неудачно и вслед за своим бросившим его окружением сдался римлянам. Его доставили в лагерь. Вот как описывает римский историк встречу Персея с Луцием Эмилием Павлом:
«Персей вступил в лагерь в скорбной одежде; сопровождал его только сын — никакой другой спутник и товарищ по несчастью не мог бы сделать более жалостным его вид. Толпа сбежавшихся на это зрелище не давала ему пути, покуда консул не отправил ликторов расчистить Персею путь к ставке. Консул, дав всем приказ сидеть, встал и шагнул навстречу входящему царю и подал ему руку; тот было пал ему в ноги, но консул поднял его, не дав коснуться своих колен, и ввел в палатку, приказав сесть напротив советников». (Там же. XLV, 7)
Затем, если верить Ливию, Павел обратился к македонскому царю со следующей речью:
«Когда бы юношей принял ты царство, не так удивительно было бы, что ты не знаешь, каков народ римский и в дружбе, и во вражде; но ты-то делил с отцом своим и тяготы войны, какую тот вел против нас, и заботы мира, за нею последовавшего, — мира, который мы пред отцом твоим верно хранили. Так что же ты думал, предпочитая не в мире жить, но воевать против тех, кто в войне тебе доказал свою силу, а в мире — честность?»
Но царь не отвечал ни на вопросы, ни на упреки, и Эмилий Павел повел речь дальше: «Впрочем, явился ли причиною случай, неизбежность или заблужденье ума человеческого, не падай духом. Снисходительность римского народа царями многими и народами испытана в трудный час, а потому ты можешь не только питать надежду, но, пожалуй, быть прямо уверен в своей безопасности».
Все это консул говорил Персею по-гречески; потом продолжил и по латыни, уже к своим. «Вот вам прекрасный пример превратности людского жребия. Я говорю это прежде всего ради вас, юноши. Знайте, не должно в счастии быть надменным и не должно насильничать, полагаясь на сегодняшнюю удачу, — неведомо, что принесет нам вечер. Лишь тот сможет зваться мужем, кого попутный ветер не увлечет, а встречный не сломит». (Там же. XLV, 8)
Павел не обманул Персея. Тот не был казнен, а умер своей смертью в италийском плену. Решением сената жителям Македонии была сохранена свобода, но царская власть упразднялась. В сенатском постановлении без лишней скромности было сказано:
«...чтобы все народы видели: римское оружие не рабство свободным несет, а рабствующим — свободу, и чтобы все свободные племена под опекой народа римского чувствовали себя в вечной безопасности, а подвластные царям племена знали бы, что эти цари стали мягче и справедливее из почтенья к народу римскому, и если цари их затеют войну с римским народом, то кончится это для римлян победой, а для подданных царских — свободой». (Там же. XLV, 18)
Прекрасные слова! Но интересно было бы увидеть, как их слушали те греки, которые совсем недавно терпели произвол и насилие римской солдатни. Впрочем, правительственные декларации всегда прекрасны. Кстати, свобода свободой, а Македонию, ради ее ослабления, было решено разбить на четыре округа, чтобы каждый из них имел собственное правление и собрание народа, а Риму выплачивал дань, правда, равную лишь половине той, что с этой области взимали македонские цари. Кроме того, все родственники царя, его придворные и военачальники были отправлены в Италию в качестве заложников, а все сокровища царской казны, разумеется, конфискованы.
Хотя в Риме уже были избраны новые консулы, Эмилий Павел был оставлен в Македонии на 167-й год для организации нового управления и приведения в порядок дел, расстроенных войной. Непосредственные союзники Персея в войне по прямому указанию сената были жестоко наказаны. Павел отдал на разграбление легионерам семьдесят городских округов в Эпире, а местных жителей, в числе 150 тысяч человек, продал в рабство. Что же касается греческих городов и граждан, которые сочувствовали Персею или даже поддерживали его, то римляне не стали их преследовать. Впрочем, если быть точными, одно наказание на Грецию было наложено. Во избежание возможного участия греческих городов в каких-либо новых антиримских коалициях, было приказано отправить в Рим 1000 заложников из знатных семей согласно списку, составленному уполномоченными сената не без помощи тех греков, которые в войне держали сторону Рима. В числе этих заложников был и сын одного из стратегов Ахейского союза, Полибий — наш будущий римский историк.
Павел был эллинистически образован и, в отличие от Катона, питал живой интерес к греческой культуре. С небольшой свитой и сыном он объехал всю Грецию... «...он не делал попыток вызнать чьи-либо настроения — явные или тайные — во время Персеевой войны, он не желал, чтобы в душах союзников поселились какие-нибудь страхи». (Тит Ливий. История Рима. Т. 3, XLV, 28) Напротив, он старался облегчить участь народа, оделяя греков хлебом и маслом из военных запасов Персея. Опровергая расхожее представление о примитивности душевного склада и грубости римлян, Луций Павел выказал себя подлинным ценителем высокого искусства греков. По свидетельству Полибия:
«Давно уже мечтал он о том, как бы увидеть Олимпию, и теперь спешил туда... Луций Эмилий вошел в священную рощу в Олимпии и, очарованный при виде статуи, сказал, что, по его мнению, один Фидий верно воспроизвел гомеровского Зевса, ибо действительность превзошла даже высокое представление, какое он имел об этом изображении». (Полибий. Всеобщая История. XXX, 10)
Во время своего путешествия Павел задумал и подготовил торжественные игры на греческий лад, которые и состоялись по окончании всех дел в македонском городе Амфиполе.
