— Дан нам приказ 3 дня резать и убивать жидов. Алор, ме се не рьен, пусть живут, среди жидовочек есть много хорошеньких.
Покончив с ногтями, он занялся сортированием и перекладыванием из кармана в карман толстых пачек денег, считал их; любовался, рассматривая, разными ювелирными изделиями, очевидно наспех где-то захваченными.
Около часа продолжался грабеж.
Были открыты век шкафы, комоды, ящики. Были выворочены все карманы.
Все ценное, все что понравилось, что только не попалось на глаза в закоулках квартиры, было забрано, расквартировано по карманам, сакам и походным мешкам. Руководивший всеми этими операциями старший офицер все время горячился и говорил о коммунистах, бомбах, каких-то выстрелах из окон.
— Жиды губят Россию, — кричал он.
И старательно укладывал в карманы драгоценные вещи из комода.
Рылся в шкафу и негодующе говорил:
— Всех жидов надо уничтожить!
Остальные работали молчаливо. А поручик все возмущался.
— Перевешать всех… перестрелять… как собак.
Возмущение его достигло высшей точки, когда выяснилось, что у присутствующих не хватает 10.000 рублей, что бы округлить собранные им около 50.000.
Был поставлен ультиматум.
— Через 10 минут — 10.000 рублей… или 10 молодых жиденят будут расстреляны здесь же.
Несколько молодых людей были загнаны в отдельную комнату в качестве заложников.
Требуемая сумма была доставлена.
Заложники освобождены, кроме одного из них — Перлиса. Неизвестно чем бы кончился этот визит, так как, уже не предвидя денежной добычи, начались со стороны гостей самые замысловатые придирки то к одному, то к другому еврею или еврейке.
Но с улицы раздалось:
— Семеновцы… соберитесь!
Группа быстро оставила квартиру.
И, невзирая на плач и мольбы, ничем не мотивируя, она забрала с собою упомянутого Перлиса.
…Труп его был найден потом среди других жертв около Собора на Подоле…
Не успели еще закрыть двери за ушедшими, как опять вошло 4 военных. Один из них, в золотых капитанских погонах, с красным пьяным лицом, страшно озверелый, вломился с ручной гранатой в руке.
И заорал:
— Вот они жиды!
Махал рукою на своих.
— Уйдите, ребята… взорву их бомбой.
Но тотчас передумал и приказал всех согнать в одну комнату.
Разбойничье поведете солдат, грубо и зверски толкавших людей, пьяный рев капитана, отсутствие денег, — все предвещало неминуемую гибель.
Пронесся еле внятный шепот:
— Эти убьют.
Женщины, вконец изведенные, стали рыдать. Все кричали в смертном смятении.
— Нас только что окончательно обобрали… денег нет… берите вещи… все, все берите, что осталось…
Иные уверяли:
— Мы честные люди… мы не коммунисты.
Раздалась команда:
— Раздавайтесь!
Мужчины стали раздаваться и складывать в общую кучу вещи.
Но капитан крикнул:
— Я не за деньгами пришел, денег хватит мне на всю жизнь… я офицер русской армии должен исполнить свой долг. Отдан приказ резать жидов, я его должен исполнить.
Ревел к солдатам:
— Ребята… начинай!
Шашки обнажились.
Сверкнули в воздухе, никого не задавая.
— Котлет наделаем достаточно, — хвастнул один.
И, чтобы показать степень остроты своей шашки, ударил ею о тумбу и расколол пополам.
Еще сверкали и свистели шашки над склоненными головами обезумевших людей, разрезая воздух. Должно быть, это и была та пытка страхом, о которой впоследствии так сочувственно писал «благородный» Шульгин. Проделав еще несколько раз эти упражнения с шашками, и насытившись, по-видимому, вдоволь произведенным впечатлением, капитан вдруг изменил тон.
Он уже ухмылялся.
— Я тоже человек, — бормотал он, — зачем еще убивать. Отдавайте все, что имеете.
Все были обысканы до голого тела.
Все, что солдаты нашли для себя подходящим, было забрано, снята обувь, одежда. Было также найдено немного денег.
Солдаты удалились.
Истомленные смертной пыткой, евреи долго перебывали в неподвижности там, где их оставили; сидели с остановившимся взглядом, полуголые… босые.
Все понимали:
— Но и это еще не конец.
…Прошло несколько часов тягостного мучительного ожидания. Эти страшные «3 дня воли», о которых говорили все солдаты и их начальники, впивались в душу, как жала змей. Всем ясно было, что существование многих из нас лишь временное. Никто не защитит, денег для выкупа нет. Тек в безнадежном, предсмертном томлении ждали.
И пришло самое страшное.
Наступил уже поздний вечер.
Вошел тот же, уже знакомый, капитан с дюжиной солдат. Большинство из них полупьяные, иные с обнаженными шашками, иные с винтовками в руках.
Нечеловечески разъяренный, заорал капитан:
— Теперь вам конец!
Площадная ругань взбороздила воздух. Капитан орал:
— Стреляйте! Солдаты выстрелили.
Все упали на пол, истерически рыдая.
Капитан распоряжался:
— Встать, жидовские морды… немедленно встать! Вставать, вам говорят!
Все поднимались как автоматы.
А капитан орал о жидах-коммунистах, о том, что жиды стреляли из окон, бросали горящие лампы.
— Спасение России, — орал он, — требует уничтожения всех жидов!
И логически неминуемый вывод:
— 50.000.
— Но у нас нет, — стонали несчастные евреи, — у нас ничего нет, все уже забрали.
Багровое лицо капитана принимало радужные оттенки от искусственной ярости.
— Что? Нет? Даю вам 15 минут, чтобы собрать, в противном случае все будете изрублены и расстреляны.
Стали просить разрешения пойти к соседям-христианам — одолжить у них эту сумму. Капитан сначала отказал, так как у христиан брать не приказано, однако убедившись, что иным путем ему денег не получить, согласился.
2 еврея пошли за деньгами.
Их сопровождали солдаты.
А в ожидании их возвращения над оставшимися начались издевательства. То капитану, то солдатам приходили на ум разные капризы, которые должны были немедленно исполняться под угрозой смерти. Капитан потребовал, что бы молодая девушка сняла ему сапоги.
— У меня ноги запотели, потри-ка их, жидовка, свежими портянками.
А в это время солдат, размахивая шашкой над головами и цинично ругаясь, требовал, что бы были доставлены лакированные дамские ботинки на высоких каблуках.
Сыпались угрозы:
— Вот… сейчас приступаем кромсать… ну!
И звериная ругань:
— Так… так… так…
И все это заканчиваюсь неожиданным требованием:
— Давай подтяжки… у кого хорошие.
Требовали и забирали, — и все это под страхом расстрела и во имя спасения России, — карманные зеркальца, расчески, перчатки, серебряные карандаши…
Так до сбора 50.000 нас продержали в атмосфере смерти около часа.
Получили 50.000.
Забрали с собою на чердак молодую девушку.
Ранили одного из присутствующих очередным прощальным выстрелом.
Ушли.
…Но и это еще не было концом…
Еще около 10 налетов пришлось нам пережить, со стрельбой и угрозами обнаженными шашками, причем все грабители говорили одно и то же, — о приказе резать жидов, о том, что стреляли из окон и т. д. В результате этих налетов, некоторые жильцы остались в одном лишь нижнем белье, а от накопленного годами труда имущества не осталось и следа.
Об ужасе, пережитом жителями этого дома, можно судить хотя бы по тому, что у двоих помутилось сознание.
Между прочим, сошла с ума женщина.
Был налет чеченцев.
Выстрелы, истерические крики юных девушек, грубая ругань, угрозы смертью.
— Вы губите Росою… давайте десять… сто тысяч… белье давайте — наливку… девок…
Женщина была средних лет, с высшим образованием, муж ее известен в городе, как один из виднейших общественных деятелей.
Она выбежала во двор.
С горящими глазами, пеной у рта, разметавшимися волосами, произнося непонятные звуки, она стала бешено отплясывать перед солдатами.
Тем это пришлось по вкусу.
Они ей хлопали от удовольствия.
Кричали:
— А ну, еще… жарь… ай да танцорка!
Это, однако, не помешало им потом снять с ее плеч теплую кофту и угостить нагайками при общем хохоте верховых и пеших.
…А соседи-христиане в это время мечтательно разглядывали небо…
Наш дом, — рассказывает одна из пострадавших, — хорошо выкрашенный, с изящно оштукатуренным фасадом, не избег участи и всех прочих домов с густым еврейским населением этого района.
…Плач, рыдания, вопли…
Стоголосый вой отчаяния и жути смерти перемешивался с треском разбиваемых дверей, мебели, циничными выкриками, отдельными выстрелами. Партия громил и разбойников сменялась другой, все в военной форме, все с одинаковой программой действий с теми же зазубренными фразами о кипятке, бомбах, приказе резать жидов, с неминуемыми грабежами, насилиями, угрозами, избиениями.
