Literatur und Kunst); в 1824 г. — Латышское литературное общество (
Lettisch-literärische Gesellschaft), в 1834 г. Общество истории и археологии Остзейских провинций (
Gesellschaft fur Geshichte und Altertumskunde der Osteseeprovinzen), а в 1838 г. — Ученое эстонское общество (
Gelehrte Estnische Gesellschaft). Несмотря на то что его литовский эквивалент — Литовское литературное общество (
Litauische Literärische Gesellschaft) — был создан намного позже, только в 1879 г., и в Восточной Пруссии, похожую роль сыграл Виленский университет, впоследствии закрытый российскими властями. Целью всех этих публикаций и обществ было в первую очередь информировать образованную часть общества, а не просвещать крестьянство; отсюда следует, что языками, на которых написаны эти работы, а также языками, используемыми учеными сообществами, были либо немецкий, либо польский. Формально эстонцев, латышей и литовцев никто не исключал ни из круга авторов, ни из состава таких обществ, но было само собой разумеющимся, что писать и участвовать в их работе они могут лишь используя один из «культурных языков».
Ученые занимали различные позиции относительно вопроса, связанного с онемечиванием и ополячиванием местного населения: они не могли прийти к выводу, следует ли считать людей крестьянского происхождения, получивших достаточное образование, изменившими также и свою национальную принадлежность. Эта тема активно обсуждалась среди немецкой интеллигенции (преимущественно духовенства) балтийских провинций (Эстляндии, Лифляндии, Курляндии), но консенсус так и не был достигнут. Более масштабная идея «духа времени» (Zeitgeist), порожденная подходами Гердера, а также такими интеллектуальными авторитетами, как И.Г. Фихте, к тому времени уже вобрала в себя взгляды на национальную идентичность как основу человеческой культуры. Но в Балтийском регионе эта точка зрения натолкнулась на надежды сотен тысяч эстонских, литовских и латышских крестьян, требовавших культурного равенства, в котором им отказывали высшие классы. Эти надежды можно было погасить путем систематического онемечивания тех, кому удавалось вырваться из рамок своего крестьянского сословия.
Поместья, господа и крепостные
К началу XIX в. правящие социальные классы Балтийского побережья все яснее представляли себе опасности, которые представляли для них события, происшедшие во Франции после революции 1789 г., а также реформаторские стремления царского правительства России. Впрочем они рассчитывали, что их большой опыт в переговорах с новыми государями снова позволит избежать значительных. Сохранение полного контроля над землей и проживающими на ней людьми было необходимым условием привычного образа жизни правящих классов. Насколько важными были в данном случае словесные обозначения, четко отражено в своде законов 1739 г., созданном ливонским ландратом О.-Ф. фон Розеном, где утверждалось, что «крестьяне принадлежат своему помещику телом и душой».
Подобные утверждения часто повторялись, пусть и не всегда дословно, многими единомышленниками Розена, несмотря на то что эти и сходные заявления использовали в конце XVIII в. такие враги крепостного права, как Меркель или Яннау, концентрируя на них свою критику. В XVII столетии правительство Швеции, не чуравшееся жестких политических мер в интересах государства, было, однако, потрясено той неограниченной свободой, которой пользовались эстонские и ливонские помещики по отношению к своим крестьянам. Попытки уменьшить своеволие помещиков сошли на нет к началу Северной войны, после которой Петр Великий заверил балтийских землевладельцев, что не будет вмешиваться в их отношения с крестьянами. Екатерина II также была шокирована самоуправством балтийских помещиков, хотя ее сын Павел предпочел удовлетворить их желания.
Критики крепостного права делали акцент на его эксплуататорской сущности, не обращая особого внимания на сложность и разнообразие земельных владений и сложившихся в них отношений. Поскольку основные принципы крепостничества внедрялись в индивидуальном порядке, в разных поместьях ситуация складывалась по-своему. В действительности было бы неправильно считать крепостное право некой системой, внедряемой по единому проекту. Если абстрагироваться от частностей, то в земельных владениях, где проживали крепостные крестьяне, существовали некие неписаные соглашения между человеком (или семьей), владеющим, сдающим или арендующим поместье, и крестьянами, постоянно проживающими в нем. Помещик был обязан защищать своих крестьян от внешних опасностей, поддерживать порядок, осуществлять правосудие и разрешать споры, предоставлять по необходимости материальную поддержку и следить за соблюдением принятых традиций. Со своей стороны, крестьяне обязывались платить помещику деньгами, трудом или продуктами труда; не покидать поместье без разрешения господина; не сопротивляться телесным наказаниям, когда помещик считает их необходимыми. В общем, классическая версия «поместья с крепостными» была довольно сильно похожа на средневековый манор, хотя все же многое изменилось. К началу XVIII в. земельные владения на побережье были нацелены на внешний и внутренний рынки, а не на ведение натурального хозяйства; в принципе, поместье стало довольно выгодным предприятием. Помимо всего прочего, это значило, что сельскохозяйственный труд стал в большей степени ориентированным на внешний мир, чем на нужды жителей поместья: более высокая продуктивность приносила помещику больший доход. В свою очередь, это давало владельцу поместья стимул, во-первых, расширять собственные пахотные земли, отнимая их у крестьян, и, во-вторых, максимально увеличивать рабочее время крепостных крестьян, насколько это возможно без значительного уменьшения их способности выращивать достаточное количество хлеба для собственных нужд. Логично, что помещики не хотели ослаблять крестьян слишком сильно, поскольку у них не было никакой другой рабочей силы. С течением времени землевладельцы приобрели другие права (в зависимости от региона): продавать части своих владений вместе с живущими там крестьянами; продавать отдельные крестьянские семьи; назначать местных священнослужителей; ограничивать права крестьян на охоту и рыбную ловлю в своих владениях; вмешиваться в браки крестьян; заставлять крестьян ремонтировать дороги и мосты, а также периодически вводить дополнительные трудовые повинности. Эти права, заявленные и осуществленные хотя бы один раз, имели тенденцию потом становиться постоянными, и к XVIII в. не существовало никакой внешней власти, которая могла бы ограничить жестокость и деспотизм, с которыми они воплощались в жизнь. Иностранцы, посещавшие побережье, приходили в ужас от безграничной власти землевладельцев, но любые негативные высказывания глохли — провинциальные парламенты (ландтаг в собственно балтийских провинциях и литовские сеймики) в вопросах привилегий обычно принимали сторону правящих классов.
К концу XVIII в., по оценкам, в балтийских провинциях (Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, Латгалии) и литовских землях было около 4700 поместий. В это число входили поместья, принадлежащие российской короне, отдельным лицам, не входящим в рыцарства, городам, представителям аристократии, священнослужителям, судебным чиновникам, а также благотворительным организациям. При этом право собственности на поместья отделялось от держания, и виды держаний подразделялись в соответствии с условиями пользования поместьем. Разнообразие было огромным: существовали рыцарские поместья (Rittergüter), являвшиеся наследственным имуществом одной и той же семьи на протяжении поколений; поместья, которые держали незнатные люди и царские чиновники; поместья, владельцы которых проживали в них, и те, которыми управляли в отсутствие владельца; собственные, арендованные и отданные в аренду поместья; части поместья, предназначенные для нужд местных и приписанных к приходу священнослужителей; аллодиальные поместья
