в каждом поколении доживало до преклонных лет, — иммиграция на побережье была незначительной, — что, в свою очередь, указывает, по крайней мере, на стабильное, если не на улучшающееся качество жизни. Демографический подъем после губительных десятилетий Северной войны (1700–1721) был быстрым; когда побережье Балтики в конце XVIII в. вошло в состав Российской империи, ее население было больше, чем когда бы то ни было. Конечно, такая демографическая картина могла быть следствием развития навыков выживания крестьян, вынужденных мириться со своим зависимым положением. Приписываемые балтийским крестьянам непостоянство, хитрость и ненадежность — качества, на которые часто жаловались землевладельцы и ссылались иноземцы, — возможно, были необходимы для выживания в этой ситуации.
Однако, как бы ни отличались условия жизни крепостных крестьян на протяжении жизни многих поколений, большинство крестьянского населения побережья (хотя и не все население) относилось именно к категории крепостных. К началу XIX в. многие представители правящего класса соглашались, что аграрный вопрос (Agrarfrage) необходимо решать и что в этой сфере нужны реформы, однако не было согласия в том, что именно следует сделать. В среде рыцарств этот вопрос не очень активно обсуждался, а мнения, выражаемые в региональных парламентах, напоминали речи в защиту старых порядков. Отмечалось, что внешняя критика крепостничества «просвещенными» мыслителями Запада была лицемерной в контексте существования рабства и работорговли на берегах Атлантики. Но, поскольку автократии Восточной Европы зависели от одобрения их действий земельной аристократией, отменить крепостное право указом сверху казалась невозможным, как это отмечала Екатерина Великая в частной переписке.
Реформирование крепостного права
Как только Александр I в возрасте 24 лет в 1801 г. взошел на российский трон, он предложил несколько проектов реформирования крепостного права в России, но предложенные изменения оказались незначительными. Тем не менее он не оставил идею проведения определенных реформ и продолжал экспериментировать, решив, что некоторые аспекты отношений между землевладельцами и крестьянами проще изменить, чем другие. Крепостное право нельзя было просто провозгласить несуществующим: против этого были как российские землевладельцы, так и все разновидности землевладельческой аристократии на Балтийском побережье, от которых царское правительство зависело в управлении приграничными западными территориями. Однако можно было проводить частичные реформы, и поэтому на протяжении почти всего своего царствования (1801–1825) Александр уделял часть своего вниманию этому делу. Вопрос заключался совсем не в одном только умиротворении крестьянских волнений. Приходилось вести также постоянные переговоры с теми, кому принадлежала власть на побережье; значительным было и давление из Санкт-Петербурга, осуществляемое через представителей царской власти, назначаемых для управления приграничными территориями.
Какими же вопросами приходилось заниматься реформаторам? Для начала — налогообложением; если балтийское крестьянство несло тяжелое бремя налогов и повинностей — трудовых, денежных или в виде натурального оброка, должна ли российская корона, хотя бы в коронных владениях, избавить их от части этого гнета? Возможно ли установить нормы, ограничивающие максимальный объем трудовых повинностей, исполнения которых требовали землевладельцы? Как можно помешать помещикам повышать нормы принудительного труда и назначить новые повинности, не предусмотренные существующими правилами? Фактически, в Ливонии так называемый сверхурочный труд требовался от крестьян столь же неукоснительно, что и формально обязательные трудовые повинности.
Вопрос вызывало и разделение земли в поместьях на крестьянские наделы и землю, используемую для нужд помещика. Как можно было предотвратить вторжения на крестьянские наделы? Какими конкретно были права крепостных крестьян на наделы, которые они обрабатывали? Могли ли они завещать своим наследникам саму землю или же только право обрабатывать ее? Превосходили ли права владельца поместья все соглашения, заключенные по обычаю, что полностью отдавало крепостного крестьянина на волю помещика? Имели ли крепостные крестьяне какие-либо права на движимую собственность, нажитую тяжелым трудом, или же все движимое имущество на фермах принадлежало в конечном итоге поместью, в котором эти фермы располагались? Как насчет телесных наказаний — могли ли помещики свободно использовать их или нужны были какие-либо ограничения? И означал ли статус «наследственного рабства» то, что владелец крепостных мог продавать их, как любое другое движимое имущество, запрещать им жениться по своему усмотрению или, напротив, принуждать их вступать в брак и в остальном поступать с ними так, как если бы они ничем не отличались от домашнего скота? Наконец, вопрос состоял в том, имели ли землевладельцы право запрещать своим крепостным перемещаться: было ли это право абсолютным или существовала оговорка, что крепостной мог уйти, если он не был должен помещику?
Эти и подобные вопросы каждый раз попадали в поле зрение реформаторов, когда они ставили на повестку дня вопрос о взаимоотношениях помещиков и крепостных. Администраторы, действующие от имени и в интересах царя, как и сами землевладельцы, понимали, насколько сложной была эта проблема, — и поэтому процесс реформирования крепостного права на побережье Балтики затягивался. Местная землевладельческая аристократия предсказуемо изощрялась в проволочках, понимая: насколько быстро Александр I предложит замечательно выглядящие планы реформ, настолько же быстро он может от них отказаться. В то же время реформистски настроенные администраторы давали себе отчет в том, что Александр всегда проявляет определенный интерес к проектам реформ, проводимых его именем и в его интересах, и поэтому продолжали оказывать давление на землевладельцев, чтобы достичь некоторых очевидных результатов. Медленный ход реформ показал пределы абсолютной власти монарха, и, что еще более важно, на протяжении всего правления Александр постоянно испытывал искушение посвятить все свое время международной политике в масштабах континента.
Тем не менее с 1802 г. серией указов петербургского правительства были наложены некоторые ограничения на беспредельные доселе возможности класса землевладельцев, однако отмена крепостного права произошла на побережье Балтики только в 1816–1819 гг. (в Эстляндии, Лифляндии, Курляндии), а в остальной империи — лишь в 1861 г. (тогда же это коснулось литовских территорий и Латгалии. Меры, адресно направленные на реформирование отношений в аграрной сфере, перемежались событиями, которые подгоняли или тормозили этот процесс, и неуверенность, с которой была объявлена «свобода» для крестьян, снова показала, что петербургское правительство не воспринимало Прибалтику как единое целое и что одним регионам оно доверяло больше, чем другим. То, что реформы проводились и крестьяне освобождались в различных регионах побережья в разное время, также повлияло на усиление дифференциации социально-экономического развития этих регионов в будущем.
Как упоминалось ранее, незначительное количество балтийских землевладельцев, вдохновленных идеями Просвещения или собственной совестью, сами проводили реформы в своих поместьях, но их поступки практически не имели дальнейших последствий. Первой мерой, которая должна была затронуть все крестьянство провинции, стал новый закон, касающийся крестьян, предложенный ландтагом Эстляндии и принятый Александром I в 1802 г. Эта мера последовала за серией крестьянских выступлений в Эстляндии и Лифляндии и фактически была попыткой земельной аристократии предотвратить проведение реформ более широкого спектра. Закон 1802 г.
