Dahl, 1999).
Стабилизация собственной власти и возвышение Гитлера позволили Муссолини перейти к более агрессивной внешней политике. Он начал агрессивную войну против Ливии и Эфиопии. Однако, как показывает Маллет (Mallett, 2000), достаточно рано Муссолини понял, что Великобритания и Франция не позволят Италии стать настоящей колониальной державой. Для борьбы с ними он после прихода к власти Гитлера заключил союз с Германией. Ко времени вступления Италии во Вторую мировую войну Муссолини уже развернул программу строительства надводного и подводного флота, призванного оспорить британское господство в Средиземном и Красном морях. Однако экспансионистские стремления Муссолини, четко обозначенные еще в статье 1932 г., принесли катастрофические плоды, хотя сам Муссолини, по-видимому, признавал, что война сулит Италии лишь два возможных исхода: поражение или подчинение Германии (Ceva, 2000).
Удовлетворяя запросы различных фракций, обеспечивая порядок и ощущение экспансии, режим завоевал немалую популярность. Выборы 1924 г. были не вполне свободными, однако неожиданно разгромная победа фашистов выглядит по большей части неподдельной. В ней отразилось всеобщее облегчение от того, что в стране наконец-то восстановлен порядок. Крепко утвердившись во власти, приблизительно с 1926 г., режим, по-видимому, достиг широкой, пусть и не очень горячей народной поддержки и почти перестал нуждаться в насилии. Введение особых судов и тайной полиции не привело к террору: 80 % обвиняемых по политическим статьям были оправданны, а большинство приговоренных получили сроки не более трех лет. С 1927 по 1940 г. было совершено всего девять политических казней. Еще двадцать два смертных приговора было вынесено во время войны. Интересно, что большинство казненных были словенскими националистами. За все время Второй мировой войны фашистский режим приговорил к смерти лишь девяносто двух итальянских солдат: можно сравнить с 40 тысячами смертных приговоров, вынесенных его либеральным предшественником в Первой мировой войне, или с 35 тысячами смертных приговоров у его союзников, в германском вермахте (Payne, 1995: 117; Knox, 1996: 128). Все это свидетельствует о низком уровне репрессий. Нам известны случаи недовольства местных партийных боссов, однако о недовольстве рабочих, крестьян или других классов сведений практически нет.
По мнению Де Феличе (De Felice, 1974: гл. 2), это свидетельствует об активной поддержке режима простыми итальянцами. Режим пережил Великую депрессию (хоть и не так успешно, как обещал). Утвердил положение Италии как великой державы — вплоть до того, как совершил роковую ошибку, вступив во Вторую мировую войну. Интервью Пассерини (Passerini, 1987) с пожилыми итальянцами открывает более сложную картину, чем простое «одобрение» или «недовольство». Их шутки и анекдоты — о режиме, о его песнях и лозунгах, о собственных, порой сомнительных компромиссах с ним — указывают на двойственное отношение к фашизму. Фашистские профсоюзы, женские, молодежные, досуговые организации становились частью жизни множества людей — и заполняли их жизнь своими ритуалами. Березин (Berezin, 1997) пишет, что фашистские ритуалы становились практиками повседневной жизни, присваивали и усиливали обычный патриотизм, привлекали к своей работе католическую церковь, вплоть до сельских священников. Пусть даже фашизму не удалось «заново освятить» итальянское государство и нацию — он все же вошел глубоко в жизнь народа и воспринимался как своя, нормальная, вполне итальянская часть жизни. Вторая мировая война усилила его радикализм и снизила популярность. Из полицейских рапортов видно, что начиная с 1943 г. многие итальянцы воспринимали бомбежки и нехватку продовольствия как последствия идиотской войны, навязанной слабому режиму более сильной Германией (Abse, 1996). Дальше Италия раскололась: многие восстали против фашизма, а остатки фашистского режима радикализировались. Но до этого несколько тысяч старых фашистских бойцов и множество примкнувших к ним оппортунистов, по-видимому, правили страной спокойно, без чрезмерного насилия.
Фашизм убил демократию — вместе с несколькими тысячами итальянцев. Агрессия его была скорее политической, чем этнической, прежде всего потому, что страна обладала прочными и надежными территориальными границами. Лишь неспокойные границы на северо-востоке искушали фашистов направить свою агрессию против «враждебных» этнических меньшинств. За исключением Африки и последнего года войны (о том и о другом я поговорю в следующем томе) итальянский фашистский режим был самым умеренным из всех, описанных в этой книге. Быть может, поэтому в наше время в Италии вновь появились самопровозглашенные неофашисты.
Фашизм возник как ответ на кризис, связанный с войной и массовой мобилизацией. В системе великих держав Италия была слабейшей, и война расколола итальянскую нацию. Расколола она и политические партии — и создала пространство для новых. Позднее, когда послевоенные кризисы итальянского общества обострили капиталистическую классовую борьбу и влили новую энергию в молодежное парамилитарное движение, несколько сотен фашистов сменились тысячами. Парамилитаризм начали воспринимать как средство разрешения классового конфликта. Однако видеть в итальянском фашизме просто парамилитарную организацию, действовавшую в интересах капиталистов, — значит чрезмерно упрощать ситуацию. Здесь, как и в других местах, имущие классы обратились к силе оружия слишком рано, когда ни их собственности, ни прибыли ничто по-настоящему не угрожало. Чтобы объяснить эту чрезмерную реакцию, необходимо вспомнить о политическом и идеологическом кризисах, в это же время сотрясавших дуалистическое государство. Крепкого и сплоченного «старого режима» в Италии не было. Церковь была сильна, но противостояла государству. Либеральные и консервативные элиты, правившие страной до войны, не имели глубоких общественных корней, а эффективно мобилизовать националистические чувства государству не удалось. Парламентская половина государственной власти, быстро переходившая к всеобщему избирательному праву для мужчин, противостояла двум новым «массовым армиям»: быстро радикализирующейся социалистической партии и непоследовательным католическим популистам. Исполнительная половина власти, обладавшая монополией на военную силу, была развращена мечтами о более мощном, мобилизующем национализме и этатизме. В стране, где старый режим не мог толком воспользоваться собственным авторитаризмом, фашизм завоевал популярность очень рано. Вот почему слишком рано включилась в дело и репрессивная функция фашизма. Однако сама непосредственная близость друг к другу этих событий — Первой мировой войны, послевоенной классовой конфронтации, попыток слабого государства расширить демократию и подъема молодого фашистского движения — не позволяет установить относительный причинно-следственный вес каждого из четырех кризисов.
Итальянские фашисты предложили вполне разумные пути выхода из кризиса. Они обещали преодолеть классовую борьбу — обещание особенно привлекательное для тех, кто не принадлежал ни к жителям рабочих кварталов, ни к торгово-промышленной сердцевине капиталистического класса. Они обещали развивать общество путем национал-этатизма — обещание, привлекательное для тех, кто ощущал тесную связь с нацией или страной. Избранное ими средство — парамилитарное насилие — особенно привлекало молодых демобилизованных мужчин, ибо совпадало с их военно-мачистскими ценностями. Именно воинственность тысяч фашистов привела фашизм вплотную к власти. Элиты также одобрили репрессивные методы подавления классового протеста: отчасти потому, что политический кризис сузил пространство альтернативных мер, а также потому, что идеал фашистского национального государства пришелся им по душе. Именно их переход на сторону фашистов позволил фашизму
