Но когда Карно перебросил на фронт верных Коммуне канониров – дальше выжидать было нельзя. И вечером первого термидора Сен-Жюст пришел к Робеспьеру.
…Долгий ночной разговор.
Сен-Жюст убеждал Робеспьера помириться с комитетом. Сен-Жюст утверждал, что Барер и Билло-Варен пойдут на то, чтобы выдать Робеспьеру Тальена, Фуше и Камбона. При едином правительстве террор будет не нужен. Террор и сейчас практически бессмыслен. Отмена террора положит конец произволу местных властей, пресечет ревностных доносчиков – и страна вздохнет свободно. Надо дать простор частной инициативе, тогда у мелких торговцев, крестьян, ремесленников появится материальный стимул, уйдет угроза голода. Мятеж в Вандее почти подавлен, все порты возвращены Франции, на французской земле нет больше ни одного интервента, армия крепка и надежна. Есть все условия для постепенного введения принципов конституции 93-го года. Только таким путем мы сможем построить государство, о котором мечтали, ради которого пролито так много крови.
Но Робеспьер непреклонен. Как, простить предателей? Войти в соглашение с теми злодеями, которые его, Робеспьера, обвиняют в контрреволюции и в диктаторстве? Да и где гарантия, что Вадье, Тюрио и им подобные не будут составлять новые заговоры? Как отменить террор, когда контрреволюция поднимает голову? Наоборот, надо сейчас сокрушить заговорщиков.
Сен-Жюст: – Прекрасно. Значит, повторить 2 июня? Призвать Коммуну? Ударить в набат? Восстать против Конвента?
Но Робеспьер молчит.
Сен-Жюст: – В руках комитета власть и армия. Какую реальную силу мы можем противопоставить? Без союза с комитетом мы не справимся даже с теми заговорщиками, которые реально угрожают нашей жизни
Нет, Робеспьер категорически против компромиссов.
Сен-Жюст: – Как же ты собираешься действовать?
Робеспьер: – Если они нападут на меня, то тем самым выроют себе могилы. Но они не посмеют. Ведь народ прекрасно знает, что я сделал для Франции и революции.
На лице Сен-Жюста невольная усмешка: «Они не посмеют!» Точно так же говорил Дантон.
Робеспьер: – Я же не сплю. Я тоже действую. Я выгнал Фуше из Якобинского клуба.
Сен-Жюст: – И чего ты добился? Фуше нечего терять. Вот-вот заговорщики выступят. Я отвечаю за свои слова.
Теперь Робеспьер пристально смотрит на Сен-Жюста. Сен-Жюст понимает, что Робеспьер достаточно хорошо знает его и предполагает, что раз он, Сен-Жюст, пошел на такой разговор, то у него явно есть еще и другой план.
Сен-Жюст не ошибся. Последовал тихий вопрос:
– Так что ты предлагаешь?
…Вот он, решающий момент. Теперь главное – заставить Максимилиана выслушать Сен-Жюста, не испугать, иначе Максимилиан сразу взовьется и будет слушать только самого себя, а все доводы Сен-Жюста разлетятся… Сен-Жюст выдерживает паузу и начинает издалека.
– Ты прав. Все то, что я предлагаю, это, конечно, компромисс и полумеры. Мы с тобой не раз убеждались, что люди, которые в свое время шли за революцией, помогали ей, потом становились ее врагами. Вернио и Бриссо тоже когда-то двигали революцию вперед, но ведь потом их пришлось убрать! А разве у Эбера и Дантона не было заслуг? Но если бы победили Эбер и Дантон, революция давно бы погибла. Наступила бы или анархия, или царство спекулянтов. Немногие люди способны довести революцию до конца. Значит, надо передать власть именно этим людям (…Хватит тянуть, – приказал себе Сен-Жюст, – пора поставить точку, все равно придется произнести это слово…) – нужно установить диктатуру.
Он ожидал, что Робеспьер вскочит, забегает по комнате, закричит, но Максимилиан только засмеялся. Максимилиан смеялся крайне редко, и его смех не предвещал ничего хорошего.
– Мой милый Антуан, если бы я тебя не знал, как себя самого, я бы подумал, что сейчас со мной говорит мой злейший враг. Ты предлагаешь мне исполнить мечту всех врагов революции! Ведь их обвинения сводятся к тому, что я диктатор, что я честолюбец, что я Кромвель. И вот наконец я сам иду им навстречу.
– Мне кажется, Максимилиан, что таков закон революции. Наступает момент, когда власть должна оказаться в руках человека, который один способен вывести народ к свободе и к счастью.
– К свободе и счастью через диктатуру? Хороший путь!
– Да, через диктатуру. Ты сам знаешь, что народ, привыкший жить в рабстве, не способен самостоятельно перейти к демократическому правлению. Разве у нас сейчас не диктатура? Диктатура многих, начиная от национальных агентов в департаментах и кончая членами комитета. Но среди них масса подлецов и интриганов, корыстолюбцев и злодеев. (Робеспьер почему-то развеселился. Как только Сен-Жюст замолкал, чтобы перевести дыхание, Робеспьер быстро вставлял одно и то же имя: Кромвель. Следовала еще одна пауза, и Сен-Жюст опять слышал: Кромвель, – после чего Робеспьер потирал ладони и разражался тихим смешком, хотя Сен-Жюст говорил о вещах совсем не веселых.) Вся власть сосредоточена в руках Конвента и верных нам агентов. Толпы бедняков, счастьем которых мы озабочены, разве они могут отстаивать свои интересы? У них в крови привычка слушаться доброго короля. Таким добрым королем будет ловкий демагог, человек, который их одурачит и подчинит себе армию. Когда могущественная государственная машина, которую мы создали, когда победоносная армия, которую мы сформировали, окажется в его руках, он использует эти силы для своих честолюбивых целей. И с революцией будет покончено. Опять Кромвель? Правильно. Почему мы думаем, что наша революция чем-то отличается от другой? Очевидно, революциями движут одни и те же законы. Приход Кромвеля был естествен. То же самое произойдет и у нас. На какой-то период нужен диктатор. Но в Англии им стал коварный генерал. У нас им будешь ты, Неподкупный. Как древний пророк Моисей, ты выведешь народ из пустыни…
– Когда-то я тоже думал о пророке, – перебил его Робеспьер, – но ты уверен, что народ хочет, чтобы его за уши тянули к неясному для него светлому будущему?
– Впоследствии народ поймет, что ты был прав. Только путем диктатуры мы можем провести в жизнь вантозские декреты. Только путем диктатуры мы сможем уничтожить Карно, Вадье, Колло д'Эрбуа и прочих изменников.
Вот когда вскочил Робеспьер, вот когда он заходил по комнате, закричал:
– Кровь, опять кровь! Когда мы судили Бриссо и Вернио, мне говорили: «Отрубим головы изменникам, и революция восторжествует». Потом наступила очередь Эбера, потом пришел черед Дантона. Теперь Колло д'Эрбуа, Карно, а затем последуют Билло-Варен, Барер? Кто же следующий? Когда все это кончится? Я устал, я не хочу больше крови.
– Ты сам себе противоречишь. Ты сам говорил, что надо расправиться с предателями.
– Да, если они нападут первыми.
– Кровь прольется. Это будет наша кровь. Кровь наших друзей, лучших патриотов, кровь революции.
– Если суждено небом, пусть будет так. Я верю в наши идеалы, я верю в победу разума. Но я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы в памяти народной Робеспьер – человек, который всю жизнь отдал революции, – вдруг остался диктатором. Если мне придется умереть, я погибну, но пусть моя смерть будет примером того, как в революции всегда надо оставаться честным.
И Робеспьер еще долго говорил о том, что революционер скорее должен взойти на эшафот, чем пожертвовать своими принципами, что на их истории, истории французской революции, будет учиться все человечество.
– И надеюсь, дорогой Антуан, что я тебя убедил и ты выбросил из своей светлой головы все мысли о диктатуре с чьей бы то ни было стороны.
Сен-Жюст встал.
– Не надо так подчеркивать последние слова, Максимилиан. К сожалению, я все понял. Без тебя нет и меня. Но горько сознавать, что все-таки я прав, и в моей правоте ты убедишься очень скоро.
…Сен-Жюст возвращался по пустынным ночным улицам Парижа и чувствовал себя человеком, который один бодрствует, когда все кругом спят, – нет, не сейчас, ночью, спят, а вообще спят. Вероятно, то же испытывает путник, который один смог подняться на неприступную вершину и с нее разглядеть скрытый для всех оставшихся внизу верный путь. Это чувство было и радостным и вместе с тем походило на боль, он знал, что стоящие внизу ему не поверят, что ему, поднявшемуся выше всех, придется спуститься и вместе со всеми тупо идти по другой дороге, которая, как он увидел, ведет к пропасти. Если же все кругом спят, то он, полный сил и решимости продолжать борьбу, тоже вынужден заснуть, а неприятель подступает к городу.
– Вся трагедия, – думал Сен-Жюст, – состоит в том, что Робеспьер устал, что он уже не способен идти дальше. А без Робеспьера не может продолжать свой путь и Сен-Жюст. Через два года Франция пошла бы за Сен-Жюстом, но сейчас – нет, безнадежно. Если прав Робеспьер, если их миссия состоит в том, чтобы достойно умереть, то умрут они достойно. Тут нет сомнений. Но хоть перед смертью Робеспьер убедится в том, как дальновиден был Сен-Жюст.
