Ознакомительная версия.
42
Бьёрн звался исландец, который поехал с ними, и Гарда-Кетиль, и муж, который звался Аскель, и двое Тордов. – Вполне вероятно, что в этой фразе перечислены те скандинавы (а среди них есть как минимум два исландца – впрочем, Р. Кук [Cook 1986: 71] полагает, что все пятеро были исландцами), которым удалось донести до Исландии рассказ о событиях на Руси. Что касается исландца Бьёрна, то Финнур Йоунссон высказал мнение, что это Бьёрн Богатырь из Хитдалир (989–1024 гг.) – герой «Саги о Бьёрне», родовой саги, где рассказывается, что в юности он был на Руси у «Вальдамара конунга» (см.: Finnur Jónsson 1923: 780).
Рассказ о переодевании Эймунда (нищенская одежда и козлиная борода) имеет две параллели: в «Пряди о Торлейве Скальде Ярлов» и в «Саге о Хромунде Грипссоне». Р. Кук, однако, усматривает здесь заимствование не из литературного текста, а из исландской устной традиции (Cook 1986: 74).
При третьем столкновении с Бурицлавом Эймунд использовал сложную и весьма остроумную военную хитрость: безошибочно угадав место, на котором должен был быть поставлен шатер Бурицлава, Эймунд со своими людьми наклонил к земле большое дерево и, привязав к его вершине канат, закрепил конец внизу; ночью, после того как шатер уже был установлен, Эймунд привязал вымпел шатра к верхушке дерева; по сигналу Эймунда люди перерубили веревку, державшую дерево, и шатер был заброшен распрямившимся деревом в лес; тут Эймунд убил конунга Бурицлава.
Убийство при помощи согнутого дерева (деревьев) – мотив, восходящий к античности: оно упоминается в «Метаморфозах» Овидия (VII. 440–442), рассказ о нем содержится у Аполлодора («Библиотека» III. 16. 2). О таком убийстве (также приуроченном к Руси) говорит и датский хронист Саксон Грамматик («Деяния данов», кн. VII). Византийский историк X в. Лев Диакон (6.10) сообщает об убийстве Игоря при помощи деревьев: «он был… привязан к стволам деревьев и разорван надвое». Д. С. Лихачев полагает, что в словах древлян, адресованных сбросившей их в яму Ольге, также содержится «намек… на какую-то мучительную смерть Игоря» (ПВЛ: 27, 434). Анализ этого сюжета см.: Cook 1986: 82–84. По мнению этого исследователя, история убийства Бурицлава в «Пряди» – полноценный «варяжский рассказ», в терминологии А. Стендер-Петерсена. Как и мотив выставления напоказ драгоценностей, использованный автором «Пряди» в нестандартной форме, так и мотив согнутого дерева имеет здесь особую модификацию, поскольку описанные действия не ведут к убийству уникальной жестокости. Оба мотива трансформированы в «Пряди» так, чтобы показать Эймунда мудрым стратегом. В обоих случаях речь идет не о реальной истории, отразившейся в «Пряди», а о литературном вымысле. И в том и в другом описании бродячий, южный по происхождению, мотив видоизменяется и превращается в Kriegslistanekdote. Для древнескандинавской литературы в целом победа обманом совершенно не типична, да и вообще северные саги редко выказывают интерес к военным хитростям. Поэтому Р. Кук усматривает здесь безусловное византийское влияние, хотя и отдает себе отчет в том, что не только византийцам были известны военные хитрости. При этом он подчеркивает, что контакты Скандинавии и Византии, осуществлявшиеся через Русь, были многочисленны, что действие «Пряди» происходит на Руси и материал должен был быть принесен в Скандинавию в этом направлении, что, наконец, рассказ отражает чисто византийское отношение к искусству войны (Cook 1986: 85–86).
Е. А. Рыдзевская отмечает, что гибель Бурицлава от рук варягов Ярицлейва описана не так, как гибель Святополка в «Повести временных лет» под 1019 г. «Интересно, что по саге выходит, что гибель Бурислафа от руки дружинников бросает тень на него самого, как на братоубийцу, и является к тому же фактом, показательным для чрезмерного усиления норманнов в окружении Ярослава» (Рыдзевская 1940: 70). Версия «Пряди» об убийстве Бурицлава-Святополка варягами Ярослава принимается многими исследователями, причем ей даже отдается предпочтение перед летописным рассказом (в статье 6527 г.) о смерти Святополка, где говорится о неудачной для Святополка битве на р. Альте, последовавшем за ней бегством и смертью его в пустынном месте между Польшей и Чехией (ПВЛ: 63–64; см.: Лященко 1926: 1081, 1086; Cook 1986: 70; Милютенко 2006: 124–133).
По «Саге об Ингваре» (в отличие от «Пряди об Эймунде»), между Эймундом и Бурицлейвом было пять битв, в последней из которых Бурицлейв был пленен и ослеплен (но не убит и обезглавлен), после чего привезен к конунгу Ярицлейву.
Вероятное заимствование из литературного текста Р. Кук видит в сцене, где Эймунд возвращается к Ярицлейву с отрубленной головой Бурицлава, а Ярицлейв краснеет при виде головы брата. Одной из параллелей является рассказ в «Саге о Харальде Суровом Правителе» Снорри Стурлусона (гл. 49) о том, как Хакон Иварссон убивает Асмунда, племянника и воспитанника датского конунга Свейна, и приносит Свейну отрубленную голову Асмунда: «Хакон подошел к столу, положил голову Асмунда перед конунгом и спросил, узнаёт ли он ее. Конунг не отвечал, но густо покраснел» (Круг Земной: 430; см.: Cook 1986: 74). Н. И. Милютенко на основе русских, немецких, польских и скандинавских свидетельств, а преимущественно «Пряди об Эймунде», пришла к выводу, что Святополк был убит варягами Эймунда по распоряжению Ярослава. Соответственно, по ее мнению, в летопись было добавлено упоминание о болезни Святополка, предположительно, автором Начального свода, который посчитал, что «намеки на это событие, подразумевавшие участие в деле Ярослава, нежелательны» (Милютенко 2006: 131; 238–239). Как справедливо указывает Ю. А. Артамонов, «автор излишне доверчиво относится к рассказу скандинавского источника об убийстве Бурицлава. Дело в том, что сюжет убийства с отрубанием головы и ее демонстрацией брату, содержащийся в “Пряди об Эймунде”, вероятнее всего, имеет литературное происхождение. Сюжетно и текстуально он совпадает с рассказом “Саги о Харальде Суровом”, в котором викинг Хакон убивает Асмунда, бывшего воспитанника и приближенного конунга Свена. Поэтому есть основания полагать, что рассказ об убийстве Бурицлава “Пряди об Эймунде” представляет собой набор “традиционных мотивов, а его кульминация является переложением фрагментов более ранней и известной саги”» (Артамонов 2008; последняя цитата – из кн: Древняя Русь 1999: 522).
В историографии существует и такая точка зрения, что Ярослав был причастен к убийству – но не Святополка, а Бориса. Основывается она на анализе летописи, «Хроники» Титмара и «Пряди об Эймунде». Автором этой гипотезы традиционно считается Н. Н. Ильин (1957). Одним из основных его аргументов выступает утверждение, что «описание в саге этого события в ряде существенных подробностей совпадает с убиением Бориса, как о нем повествует “Сказание [страсти и похвала святых Бориса и Глеба]”, а за ним и летопись» (Ильин 1957: 160–161). С. М. Михеев, однако, обнаружил, что первым, кто указал на сходство рассказов об убийстве Бориса и Бурицлава, был С. В. Руссов, написавший, что «сказочники, не заботившиеся об истине, употребили имя Бурицлава вместо Бориса убиенного самим Святополком и погребенного довольно похоже на то, что в сказках (т. е. в «Пряди». – Т. Д.) говорится о Святополке» (Руссов 1834: 92; см.: Михеев 2009: 198). «Столь кардинальное переосмысление событий, связанных с гибелью первых русских святых, прежде всего Бориса, стало в последние десятилетия весьма распространенным, можно сказать модным, получив отражение как в специальных исторических исследованиях, так и в популярных работах», – пишет в достаточно популярной, но глубоко источниковедчески фундированной работе А. Ю. Карпов (2001: 101). Число сторонников этой гипотезы велико (Grabski 1966; Členov 1971; Алешковский 1971, 1972; Головко 1981, 1988; Хорошев 1986; Котляр 1989 (с некоторыми вариациями); Юрганов 1998: 9; Данилевский 2001; Прiцак 2003; Михеев 2009), но также имеются и решительные ее противники (Джаксон 1994а; Древняя Русь 1999; Назаренко 2001; Карпов 2005; Милютенко 2006; Мельникова 2008б).
Для доказательства того, что, говоря об убийстве Эймундом Бурицлава, «Прядь» повествует об убиении Бориса варягами, подосланными Ярославом, исследователям приходится проделывать весьма сложные манипуляции с именем Бурицлав, утверждая, что это – «какое-то собирательное имя», поглощающее «всех тогдашних врагов Ярислейфа» (Ильин 1957: 95, 141), настаивая на путанице в «Пряди» «с именами князей» (Алешковский 1972: 110), либо заявляя, что «введение дополнительного персонажа, имя которого (Борис) в скандинавской транскрипции весьма близко к собирательному имени Бурислейф, могло внести путаницу, и Бориса включили в тот же собирательный образ (Бурислейф)» (Хорошев 1986: 29; ср. Назаренко 1993: 167: «скорее всего, это – контаминированный образ, в котором слиты черты исторических Святополка, Болеслава Польского… и, возможно, Бориса…»). Дальше прочих в «имятворчестве» пошел О. Прицак, чей «коллективный Бурiцлав» складывается из двух персонажей, действующих в различных частях «Пряди»: «Бурiцлав = Болеслав + Святополк» (два человека, скрытых под одним именем) и «Бурiслав = Борис + Глiб» (два имени, соединенных в третьем, поскольку якобы Leif(r)=Глiб) (Прiцак 2003: 192). А. Ф. Литвина и Ф. Б. Успенский пишут, что, «если допустить вслед за целым рядом исследователей, что под именем Бурицлав (Búrizlafr) скрывается Борис Владимирович, то оказывается, что скандинавы снабжают элементом -слав даже те княжеские антропонимы, которые на русской почве изначально его не содержат» (2003: 157, примеч. 20; 2006: 52, примеч. 39). Однако если не делать этого допущения, то элемент -слав при передаче средствами чужого языка тех славянских имен, в которые он входит изначально (таких, как Ярослав, Болеслав и проч.), можно воспринимать всего лишь как их составляющую. Для С. М. Михеева, к сожалению, гипотеза Литвиной – Успенского уже не «допущение», а «точка зрения», отталкиваясь от которой, он нагромождает новые многочисленные допущения, приводящие еще к одному предположению («возможно, Борис в скандинавской среде еще при жизни звался Буриславом» – Михеев 2009: 211), позволяющему ему прочно встать в ряд сторонников Н. Н. Ильина.
Ознакомительная версия.
