«Русские, — вспоминал пан Маскевич, — свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнём. Мы кидаемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами. Мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды, — они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитой своих городков стреляют в нас из ружей, а другие, будучи в готовности, с кровель и заборов, из окон бьют нас из самопалов, кидают камнями, дрекольем».
Отряд Пожарского «втоптал» неприятеля обратно в Китай-город и укрепил свои позиции у церкви Введения на Лубянке. О его острожек — наскоро возведенное полевое укрепление — разбивались все атаки интервентов. У Яузских ворот успешно сражался отряд воеводы Ивана Матвеевича Бутурлина. На Тверской врага били искушенные в боях стрельцы. Казачий голова Иван Андреевич Колтовский метким огнём пушек не позволил полякам переправиться в Замоскворечье и уже перенёс огонь артиллерии на Кремль.
«Мы не могли и не умели придумать, — говорит Маскевич, — чем пособить себе в такой беде». Тогда прибегли к последней мере. Кто-то из поляков закричал: «Жги дома!» Зажгли смолу и стали поджигать здания. Пожар заставил русских покинуть свои засады. Тем не менее поле битвы осталось за восставшими.
В отчаянии начальник польского гарнизона пан Александр Гонсевский приказал планомерно поджигать в Москве деревянные дома: «Видя, что исход битвы сомнителен, я велел поджечь Замоскворечье и Белый город в нескольких пунктах». Ночью польское командование, совместно с изменниками-боярами, выработало план: «не ожидая большой бури», выжечь Белый и Земляной город. Маскевич вспоминал, что «мы действовали в сем случае по совету доброжелательных к нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться».
Осуществление этого мероприятия было поручено двум тысячам немцев, в помощь к которым были присоединены два полка польской конницы и отряд пеших гусар. Город горел всю ночь. «Пламя охватило дома и, раздуваемое жестоким ветром, гнало русских. Уже вся столица пылала. Пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день, а горевшие дома имели такой страшный вид и испускали такое зловоние, что Москву можно было уподобить аду … Мы были тогда в безопасности: нас охранял огонь», — пишет Маскевич, сидевший в Кремле. Почти весь Белый город выгорел. В укреплениях Китай-города интервентам пришлось самим побороться с огнем, но и Пожарский сумел отстоять от огня Лубянку и Сретенку.
Со своей стороны, москвичи использовали ночь, чтобы укрепиться в Чертолье, ещё не пострадавшем от пожара. Там в угловой башне стены Белого города расположился отряд стрельцов из 100 человек. На следующий день сражение возобновилось с новой силой. В среду 20 марта, за два часа до рассвета, из трех ворот Кремля одновременно выехали отряды поджигателей. Посад был подожжен в нескольких местах. Пламя сплошным морем охватило скученные деревянные постройки и, раздуваемое сильным ветром, быстро распространилось во все стороны. Ночью было светло, как в ясный день. Строения с треском рушились. В тесных улицах, охваченных пожаром, шло избиение беззащитных жителей; отовсюду неслись вопли убиваемых, плач и крики женщин и детей.
Поляки наступали, укрываясь за стеной огня, который ветер гнал прямо на Замоскворечье. Колтовский и замоскворецкие стрельцы отступали перед стихией. С тыла, из-за Земляного города, их атаковал подошедший к Москве польский полк Николая Струся, который к вечеру соединился с комендантом Москвы Александром Гонсевским. Между тем князь Пожарский продолжал обороняться во Введенском острожке. Сосредоточив силы, неприятель навалился на укрепление Пожарского. Князь бился в течение всего дня, не давая жечь эту часть города: наконец, «изнемогши от великих ран, пал на землю». Тяжело раненного в голову князя холопы вынесли из пылающей Москвы. Дмитрия Михайловича доставили в Троице-Сергиев монастырь, а позже перевезли в родовое село Мугреево, между Шуей и Нижним Новгородом (ныне в Южском районе Ивановской области).
В последующие дни поляки и немцы продолжали жечь уцелевшую от огня часть города. «Смело могу сказать, — говорит тот же Маскевич, непосредственно участвовавший в поджигательстве, — что в Москве не осталось ни кола ни двора».
Враг на время и страшной ценой победил. До тяжко раненного Пожарского доходили вести, что уже через пару дней к оставшемуся от Москвы пепелищу подошли крупные конные, а затем и пешие отряды ополчения. После упорных боев враг был «с поля сбит». В ночь на 6 апреля россияне взяли почти все укрепления Белого города, заперев неприятеля в Кремле и Китае.
Разнородные отряды Первого ополчения объединились под командой очень разных по характерам и взглядам людей: боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, казачьего атамана Ивана Мартыновича Заруцкого и думного дворянина Прокопия Петровича Ляпунова. Они возглавили «Совет всея земли» для восстановления законной власти в стране, учреждали центральные ведомства-приказы.
Однако летом 1611 г. вести становились все тревожнее. После 20-месячной героической обороны от поляков пал Смоленск. Король Сигизмунд не скрывал своих намерений занять Московский престол. «Совет всея земли» обещал казакам земли и денежные оклады (которых не хватало дворянам и стрельцам). Только Прокопий Петрович Ляпунов крепко стоял против грабежей, требовал исключить из казаков и вернуть хозяевам беглых крестьян и холопов. Разгневанные на воеводу казаки, получив из занятого интервентами Кремля подложную грамоту Ляпунова с призывам «бить и топить» казаков-разбойников, изрубили оклеветанного вождя.
Первое ополчение неотвратимо распадалось. Большая часть дворян покинула войско. На севере холоп Иван Шваль сдал шведам Новгород, а местные власти вели переговоры о призвании на царство шведского королевича{118}. Шведы растеклись по русской земле, но на востоке их натиск уперся в твердыню Соловецкого монастыря, а на западе — в мощные стены Пскова и Печерский монастырь. В земском войске под Москвой начался голод, многие брели из него по домам. Однако интервенты и изменники рано радовались.
Пётр Сапега, пришедший в середине лета с подмогой и припасами для осажденных, опрометчиво устремился к Кремлю через Покровские ворота Белого города, над которыми ещё с апреля развевалось знамя князя Фёдора Ивановича Волконского. Из Кремля на вылазку столь же опрометчиво пошел Александр Гонсевский. Оба были побиты и отступили с уроном. Вразумившись, Сапега на другой день прошёл в Кремль с незащищенной стороны, через Москву-реку, а Гонсевский отыгрался на казаках, отбив у них несколько башен Белого города. Впрочем, бой с Волконским не прошел Сапеге даром: недолго проболев, он в Кремле и умер.
Осенью к Москве пришел литовский гетман Ян-Карл Ходкевич с воеводой Яном Потоцким и искушенными в битвах хоругвями. Правда, в них насчитывалось едва 2000 человек. Уже к зиме князь Волконский беспрерывными атаками на польский лагерь и отряды фуражиров заставил неприятеля отступить от Москвы. Но нашествие Ходкевича крайне обеспокоило россиян. 6 октября духовные власти Троице-Сергеева монастыря призвали всех православных без промедления спешить на подмогу ополчению.
«Пришел к Москве, — писали троицкие монахи, — а литовским людям на помощь Ходкевич … чтоб… к боярам, воеводам и ратным людям, которые стоят за православную христианскую веру, никаких запасов не пропустить и голодом от Москвы отогнать, и нас, православных христиан, привести в конечную погибель. А бояре, воеводы и всякие ратные люди стоят под Москвою крепко и неподвижно, хотят за православную христианскую веру по своему обещанию пострадать и смертью живот вечный получить. А каширяне, калужане, туляне и других замосковных городов дворяне, и дети боярские (младший дворянский чин. — А.Б.), и всякие служилые люди к Москве пришли. А из северских городов Юрий Беззубцев со всеми людьми идет к Москве же наспех. А на другой стороне (от Москвы) многих городов дворяне, и дети боярские, и всякие служилые и ратные люди собираются теперь в Переяславле Залесском и хотят идти к Москве же».
Получили эту грамоту и в Нижнем Новгороде. В городах Поволжья давно была установлена своя собственная выборная власть, а московская и казацкая не признавалась. Вот что писали казанцы в Пермь после убиения Ляпунова: «Митрополит, мы и всякие люди Казанского государства согласились с Нижним Новгородом и со всеми городами поволжскими… с татарами и луговою черемисою (марийцами. — А.Б.) на том, что «им быть всем в совете и соединенье, за Московское и Казанское государство стоять, друг друга не побивать, не грабить и дурного ничего ни над кем не делать … Новых воевод, дьяков, голов и всяких приказных людей в города не пускать и прежних не переменять … Казаков в город не пускать же. Стоять крепко до тех пор, пока Бог даст на Московское государство государя. А выбрать бы нам на Московское государство государя всею землею Российской державы. Если же казаки станут выбирать государя по своему изволенью, одни, не согласившись со всею землею, то такого государя нам не хотеть (выделено мной. — А.Б.)».
