Снова ломились бандиты.
Снова мы их не пустили.
Но рано утром большая группа их стала решительно напирать на ворота. Они действовали с таким упорством, что дежурные жильцы потеряли всякую надежду отстоять ворота, и разбежались по своим квартирам.
Бандитам помог мальчик.
Он протиснулся под ворота.
И открыл их.
Надо заметить, что эти «мальчики» сыграли большую роль в погроме, — они указывали еврейские квартиры.
Бандиты ворвались, и с бранью и угрозами рассыпались по квартирам. Пришли и к нам. Нас было только 2-е: я и еще Л.
Снова угрожающее требование.
— Деньги!
Но, ни у меня, ни у Л., их не оказалось. Тогда они сказали:
— Идем за нами.
Они уже вывели нас на площадку, но нам удалось с большим трудом уговорить их оставить нас и взять себе из вещей все, что им понравится. Они перерыли все вещи, кое-что забрали и ушли. Они были еще во дворе, когда явилась государственная стража, кем-то извещенная.
Но она на грабителей не обратила внимания.
Она занялась расспросами:
— Кто звонил, из этого жидовского дома?
Вообще надо сказать, что на вызовы по телефону чаще всего отвечали:
— Помочь не можем, справляйтесь сами.
Иногда справлялись:
— Кто грабит, — чеченцы… кавказцы?
Давали понять, что с ними ничего нельзя сделать.
Были и издевательские ответы.
…Следующая ночь была особенно страшна.
К нам настойчиво стучались.
Угрожали:
— Лучше отворите… а то ворвемся… перережем всех.
Вот слышим: громят какой-то магазин.
Посылаем разведку в один из парадных подъездов узнать, где грабят магазин: в нашем фасаде или нет. Оказывается в соседнем.
В эту ночь были налеты на многие дома вокруг: Васильковская 62, Жилянская 3, Кузнечная 33…
Распространилась молва, что казакам дана воля только на 3 дня, срок исполнится в воскресенье.
В воскресенье немного успокоилось…
3-го октября утром, у дома на углу Большой Васильковской и малой Благовещенской улиц остановился какой-то конный отряд под командой нескольких офицеров, во главе которой был офицер в серой николаевской шинели, с рукой на белой перевязи. Отряд был под двумя знаменами: трехцветным и белым. В отряде лошадей было больше, чем людей. Отряд спешился у дома № 50 по команде офицера с рукой на перевязи. Так как мы все время находились у окон, выходящих на улицу, то ясно видели и слышали все происходящее. Еще приближаясь к углу, офицеры, находившиеся во главе отряда, глядели на наш дом и чему-то смеялись. Когда отряд спешился, то после какого-то разговора группы солдат с офицерами, один из офицеров махнул солдатам рукой.
И солдаты рассыпались по улице.
Одна из групп вошла в № 50.
Оттуда спустя минуты 3, солдаты вышли обратно с какими-то тюками и тут же на месте их поделили. По виду то была мануфактура.
При дележе присутствовал офицер.
Другая группа остановила проходящего юношу в студенческой форме, причем после минутной беседы студент снял пальто, снял и отдал солдатам тужурку, а пальто одел на рубаху, подобрал выпавшие из кармана бумаги и пошел дальше.
Солдаты все еще носили тюки из № 50.
Другие подбегали к следующим домам.
Часть же, числом до 30, принялась неистово стучать в парадную дверь дома № 43. Все это происходило на глазах спокойно стоявших и сидевших на лошадях офицеров. Так как парадная дверь № 43 в этот день была уже поломана, то один из жильцов вынужден был открыть ее. Произошел следующий быстрый разговор:
— Жид?.. русский?
— Русский.
— Все равно жид или русский.
В одну минуту у стоявшего в дверях были обшарены карманы. Затем грабители приставили револьвер к его виску и потребовали:
— Указывай, где жидовские квартиры!
Помчались вверх по лестнице. Начался грабеж.
Все это происходило в атмосфере крайней поспешности, так как лошади все время ждали седоков, и время было дано для грабежа краткое. Ограблены были квартиры врачей, адвокатов, техников и людей других, большею частью свободных, профессий. Всюду солдаты врывались, ломая двери, требовали денег, обшаривали карманы, срывали с рук кольца, с ушей серьги, с шеи медальоны и часы.
Забирали все, что попадалось на глаза.
Так как поспешность солдат была необычайна, то если шкаф или ящик были заперты, они его ломали шашками или прикладами.
Все это проделывалось почти бегом.
Одна группа вбегала за другой.
Переворачивала все вверх дном.
Бежала дальше.
Так ограблено было 11 квартир.
В каждой грабили минут 5–6, не больше.
При этом в квартире № 8 был шашкой в голову ранен Вайнштейн и шашками же в грудь избита его жена; в квартире № 7 избит Райзман, а на площадке избит сын Вайнштейна.
Пока грабили дом, другая группа громила гастрономический магазин и мастерскую портного. Из магазина ворвались во двор и спешно ограбили нескольких человек. Часть солдат ломилась во вторую парадную дверь нашего дома, но случайно проходивший помощник начальника милицейского района Нечович отогнал их.
Между тем, находившийся во главе отряда офицер, держа часы на руках, стал нервничать.
Он дал какой-то сигнал.
Тотчас все солдаты из разных мест начали кидаться к лошадям.
Отряд построился.
Медленным шагом двинулся дальше.
Уже на ходу его догоняли отдельные солдаты с узлами и вскакивали на коней. Солдаты эти бежали с разных концов Большой-Васильковской улицы.
Когда отряд скрылся, мы стали спрашивать у проходивших русских:
— Что это были за люди?
Нам отвечали:
— «Волчий отряд».
Мы уже знали, что так назывались волчанцы.
Нас уверяли, что население должно почитать себя счастливым, что все это происходило в атмосфере такой поспешности.
— Иначе нитки бы не оставили.
И сообщили нам еще, что в одном из домов неподалеку волчанцы убили студента-еврея за то, что он долго не отворял им. Имели эти солдаты вид необыкновенно дикий и дерзкий, и большею частью были кавказского типа.
Уже неделя погрома закончилась, наступило официальное успокоение, но преследования евреев продолжались. Их травил «Киевлянин» по всякому поводу, травили «Вечерние Огни», снова продолжая печатать сказки о стрельбе из окон, бросания ламп. Шульгин писал свои знаменитые статьи о «пытке страхом». Наконец стали появляться сообщения в военной сводке о стрельбе евреев по уходящим войскам в прифронтовых городах.
Словом политика определилась,
Маски спали.
Неясное стало ясным.
Но так как «просвещенные» генералы в Киеве стояли все-таки перед лицом Европы и Антанты, то соблюдались некоторая видимость приличия. Была назначена специальная комиссия для расследования правильности сообщений «Вечерних Огней» о стрельбе из окон, с таким позором опровергнутых «Киевской Мыслью». Комиссия работала долго, долго, но так и не окончила своей работы.
А пока что происходило следующее:
По всем дорогам евреев выбрасывали из вагонов.
Их вешали на придорожных столбах.
Расстреливали у заборов станций.
Ни один еврей не осмеливался выехать из Киева, вся торговля, вся промышленность замерла. Киев остался на зиму без дров. Создалась своеобразная военная «промышленность»: некоторые искусные офицеры, штабс-капитаны, полковники «спекулировали на жидах». За громадные деньги, за десятки тысяч рублей, они провозили в своих специальных служебных вагонах и теплушках евреев, которых необходимость принуждала ехать из Киева.
Шел разврат армии.
Развал ее.
Вскоре эта «армия» в триумфальном шествии на Москву для создания великой, единой, неделимой России, дойдя до Орла, быстрым аллюром, дикой ордой понеслась обратно, в задонские и кубанские степи, увозя с собою добро, награбленное в русских городах.
Тень убитых и замученных евреев преследовала ее.
А в это время в Киеве еще делали политику.
Шел разгром еврейских организаций.
Травили Комитет Помощи.
Официально этот Комитет назывался: «Комитет Помощи пострадавшим от погромов при Российском Обществе Красного Креста».
В помещение Комитета явились офицеры.
— Потрудитесь очистить помещение.
— Но здесь помещается Комитет помощи…
— Знаем. Нам необходимо это помещение для походной кавалерии. Потрудитесь очистить его в 24 часа.
— Но…
— Никаких разговоров!
Бросились искать защиты. Вступился священник Аггеев.
Но его заступничество только взбеленило офицеров.
— Мы выбросим вещи ваши на улицу, если вы по доброй воле не потрудитесь удалиться.
