увязло среди озер прямо на юге от Потсдама. В конце радиограммы я написал: “Освобождение Берлина и возобновление доступа к нему с запада невозможно. Предлагаю прорыв через Потсдам к Венку, или, в качестве альтернативы, фюрер должен вылететь на юг. Ожидаю решения”.
Ближе к полуночи в Доббин прибыл фельдмаршал риттер фон Грейм, новый главнокомандующий германскими военно-воздушными силами. Его правая лодыжка была сильно перевязана; он вылетел из Берлина со своим старшим пилотом Ханной Рейч 28-го числа и благополучно приземлился в Рехлине; оттуда он выехал прямо ко мне, чтобы сообщить о произошедших в рейхсканцелярии событиях. Он рассказал мне об отставке Геринга и ее причине – которые я описывал ранее – и добавил, что ситуация в Берлине очень серьезная, хотя фюрер уверен и невозмутим. Он сказал, что у него с ним был долгий разговор, но, несмотря на их старую дружбу, было невозможно убедить его покинуть Берлин. Грайм добавил, что ему поручили связаться и обсудить со мной сложившуюся обстановку. Он должен будет вылететь в Берхтесгаден 30-го числа и там принять командование военно-воздушными силами.
30 апреля мы оставались в Доббине. Ответ от Гитлера так и не последовал; получение моей радиограммы было пословно подтверждено нашему радиопосту, так что в рейхсканцелярии она была принята правильно и передана фюреру. Растолковать отсутствие какого-либо ответа на мое последнее предложение я мог только как отказ» [229]..
Комендант Берлина генерал Гельмут Вейдлинг показал, находясь в советском плену: «Фюрер долго размышлял. Он расценивал общую обстановку как безнадежную. Это было ясно из его длинных рассуждений, содержание которых вкратце можно свести к следующему: если прорыв даже и будет успешным, то мы просто попадем из одного “котла” в другой. Он, фюрер, тогда должен будет ютиться под открытым небом, или в крестьянском доме, и ожидать конца. Лучше уж он останется в имперской канцелярии». Смерть в столице рейха казалась Гитлеру более почетной. Он писал в своем политическом завещании: [230]
«После шестилетней борьбы, которая, несмотря на все неудачи, войдет в историю как самое славное и отважное выражение жизненной силы немецкого народа, я не могу оторвать себя от того города, который является столицей Рейха. Поскольку силы наши слишком слабы, чтобы и дальше выдерживать натиск врага именно здесь, а собственное сопротивление постепенно обесценивается столь же ослепленными, сколь и бесхарактерными субъектами, я хотел бы, оставшись в этом городе, разделить судьбу с теми миллионами, кого уже постигла смерть. Кроме того, я не хочу попасть в руки врагов, которым, на потеху ими науськанным массам, нужен новый, поставленный евреями спектакль.
А потому я решил остаться в Берлине и здесь по собственной воле избрать смерть в тот момент, когда увижу, что резиденция фюрера и рейхсканцлера удержана больше быть не может. Я умираю с радостным сердцем, зная о неизмеримых деяниях и свершениях наших солдат на фронте, наших женщин в тылу, наших крестьян и рабочих, а также о беспримерном участии во всем этом молодежи, носящей мое имя». [231]
Первоначально Гитлер предполагал сосредоточить основные усилия на обороне Альпийской крепости в составе Австрии, Баварии, крайних северных районов Италии и Чехии. Туда фюрер планировал перебраться из Берлина, и здесь же была сосредоточена наиболее сильная группировка вермахта. Только уже после начала советского наступления на Берлин Гитлер, осознав безнадежность положения, предпочел смерть в столице рейха гибели в какой-нибудь безвестной альпийской деревушке.
По свидетельству Больдта, «узнав, что ждать помощи от армии Венка не приходится и что Гитлер в категорической форме отказался покинуть осажденный город, обитатели бункера впали в уныние, будто им уже мерещился конец света. Мы еще продолжали в поте лица трудиться, а большинство из них уже пытались утопить свой ужас перед неизбежным в алкоголе. Запасы изысканной еды, лучших вин и шнапса хранились в избытке в кладовых имперской канцелярии. В то время как бесчисленные раненые томились в подвалах и туннелях метро, умирая от голода и жажды в сотне метров от убежища фюрера, например, на станции “Потсдамерплац”, в самом бункере вино лилось рекой». [232]
После этой последней попойки произошел примечательный разговор между шеф-адъютантом Гитлера и, по совместительству, начальником управления личного состава ОКХ генералом Вильгельмом Бургдорфом и Мартином Борманом (оба покончили с собой 1 мая, правда, тело Бургдорфа так и не нашли). Генерал под воздействием винных паров обличал рейхслейтера:
«…Когда-то нужно об этом сказать. Через 48 часов будет, вероятно, уже слишком поздно. Наши молодые офицеры пошли воевать с великой верой и воодушевлением. Сотни тысяч из них погибли. И ради чего? За свою родину? За великую Германию? За наше будущее? За достойную жизнь немецкого народа? Сердцем, быть может, они верили в это, но в реальности все было иначе. Они умерли за вас, за ваше роскошное житье и вашу манию величия. Цвет немецкой нации проливал кровь на полях сражений повсюду, миллионы людей были принесены в жертву, а вы, руководители партии, в это время набивали карманы несметными богатствами, вы наслаждались жизнью: конфисковывали у побежденных великолепные поместья, строили сказочные дворцы, купались в роскоши, обманывали и угнетали народ. Вы втоптали в грязь наши идеалы, нашу здоровую мораль, нашу веру и наши души. Люди для вас были лишь средством удовлетворения вашей ненасытной жажды власти. Вы разрушили нашу культуру, имевшую многовековую славную историю, вы уничтожили немецкий народ. Вы ужасные грешники, и в нашей теперешней трагедии виноваты только вы!»
Последнюю фразу генерал прокричал, будто выступая на суде под торжественной присягой. В комнате рядом воцарилась мертвая тишина, было слышно лишь тяжелое дыхание Бургдорфа. Затем раздался голос Бормана. Выражался он сдержанно, осторожно, придерживаясь дружеского тона.
– Нет нужды переходить на личности, дружище, – сказал Борман. – Быть может, кто-то и разбогател внезапно, но я к этому непричастен. Клянусь всем, что есть у меня святого… На здоровье, старина! И он клялся всем, что есть у него святого! А я ведь точно знал, что Борман прибрал к рукам обширные поместья в Мекленбурге и в Верхней Баварии и построил роскошную виллу на озере Кимзее. И разве не он всего каких-то несколько часов назад обещал нам крупные земельные угодья? Такова была цена клятве главного руководителя – после Гитлера – Национал-социалистической рабочей партии Германии». [233]
Попрощавшись с Геббельсом, Борманом и другими соратниками, Гитлер пожал руку Гюнше и пожелал всем попасть в руки американцев или британцев, избежав встречи с советскими войсками. После этого фюрер вместе с Евой Браун, надевшей по такому случаю любимое платье Гитлера, уединились в одной из комнат. Гюнше закрыл за ними
