Лиза сидела на постели Марка, на самом краешке, и смотрела мимо меня в окно. Почти в профиль ко мне. Так она была еще прекраснее! На ней было узкое черное платье с белым воротничком. Меня поразила линия ее шеи - от маленького розового уха до плеча. Я был потрясен. Лиза повернулась и встретила мой взгляд. Она невольно поднялась. Я бросился к ней, мы обнялись. Я стал целовать ее. Лиза горячо отвечала на поцелуи.
- Я люблю тебя,- твердила она,- я так тебя люблю! Ты вернешься? Мы еще увидимся?
- Ты будешь моей женой? - спросил я, чуть отстранив ее, чтобы видеть лицо, глаза.
- Буду!
В следующее мгновение я вытолкал ее за дверь... Где платок?.. Я схватил полотенце Марка и прижал его ко рту. Полотенце окрасилось кровью. Я лег навзничь.
Марк вошел в комнату... Увидел и бросился за .льдом.
Когда кровотечение улеглось, перепуганный Марк стал уговаривать меня не лететь.
- Тебе надо в больницу,- твердил он,- в больницу.
- Никому не говори. Я должен лететь. Может, я сохраню отцу жену.
Проводы и прощанье пришлось сократить. Бородачи геологи принесли подарок, тронувший меня до глубины души: коллекцию камешков и минералов с плато. Я не знал тогда, какую это впоследствии сыграет роль. Сколько раз она потом звала в путь, бередила душу, не давая успокоиться! А Марк отдал мне свои магнитофонные ленты с голосами птиц. Я не брал, но он заставил взять. Сердечно простился с Иннокентием Трифоновичем.
- Берегите Абакумова! - шепнул я ему умоляюще. Парторг усмехнулся:
- Ты хочешь сказать: дочь Абакумова! Сбережем!
- Нет, я сказал то, что хотел сказать. Не давайте Алексея Харитоновича в обиду. Он ведь очень...
Подошел Абакумов, и я замолчал. Мы обнялись на прощанье.
- Эх, парень! - только и сказал он.
Я вдруг заметил, как Алексей Харитонович постарел за последнее время. Волосы были по-прежнему густы и курчавы, но словно снегом их замело. Даже широкие кустистые брови поседели.
Валя Герасимова стояла рядом и горестно смотрела на меня, едва удерживаясь от слез.
- Сходи к моему отцу,- сказала она, прощаясь.- Сходишь? Дай слово!
Я удивленно поклялся, что схожу. Почти все просили меня сходить к их родным. Словно они оставались на Марсе. Лизе я махнул рукой издали. Марк ей все объяснит.
- Что мы все провожаем и провожаем! - грустно заметила Валя.
Пассажирский рейсовый вертолет опустился на плато. Марк и Леша помогли мне подняться. Мне было так плохо, что я даже не выглянул в окно.
Глава двенадцатая Я УЗНАЮ...
Бедный Михаил Михайлович, досталось ему за дорогу. Он не мог даже подремать. В Магадане медсестра сделала мне укол. А Михаил Михайлович на свой страх и риск дал снотворное, и я проспал всю ночь, пока мы летели на высоте десяти километров - над Великой тайгой.
Рано утром я проснулся освеженный и вне себя от нетерпения увидеть Москву, бабушку, маму. Не выдержал, взглянул в окно - мы уже снижались - и почувствовал приступ воздушной болезни. Тьфу!
На аэродроме нас ждали мама и бабушка. Расставаясь с Михаилом Михайловичем, я горячо поблагодарил его за все заботы и очень просил заходить. Бабушка тоже тепло поблагодарила его. Мама нетерпеливо кивнула головой. Мы сели в такси.
- Что с тобой? - испуганно спросила бабушка.- Ты болел?
- У меня была операция. Расскажу дома...
Мне было тяжело разговаривать в машине. Такси попалось старенькое. Очень трясло, и я боялся, как бы опять, чего доброго, не пошла кровь горлом. Но я не отрываясь смотрел на бабушку и не выпускал ее руки. (Мама села рядом с шофером.)
Бабушка ничуть не изменилась. Все такая же энергичная, живая, худощавая, насмешливая. Зеленые глаза блестят как прежде, нисколько не потускнели. И те же роговые очки, сквозь которые она видит насквозь всех людей. Только теперь она смотрела на меня с ужасом. Я успокаивающе сжал ее руку и отвернулся к окну.
Как я соскучился по бабушке, по маме! И как я стосковался по Москве! У меня комок в горле стал при виде ее улиц, таких знакомых и родных. Сколько новых домов, переходов. Москва все строится. Милая, дорогая моя Москва! Я подумал, что самое большое счастье на свете - возвращение в Москву. Где бы ты ни был, как бы далеко ни заехал, всегда возвращаться в Москву! Но воздух был тяжел. Придется привыкать заново.
- Ничего, бабушка, теперь уже все в порядке! - сказал я поспешно, потому что бабушка, кажется, собиралась заплакать.
- Как воняет бензином,- возмущенно заметила мама. Дома все блестело чистотой, натертый паркет желтел, как солнце. Стол они сервировали заранее. Вино, живые цветы. Пахло скипидаром, папиросами, пирогом, мамиными духами невыразимо приятный запах родного дома.
- Коленька, может, примешь сначала ванну? - спросила бабушка.
Ванну так ванну! Я наскоро вымылся, сберегая силы для разговора. Только бы не пошла кровь - перепугаешь их!
И вот мы сидим втроем за круглым столом, и бабушка заботливо подкладывает мне на тарелку всякую всячину.
Все же бабушка постарела, дома я разглядел. Прибавилось морщинок, прямые, черные, подстриженные "под горшок" волосы поседели на висках.
А мама... Мама помолодела. Никогда она еще не была столь красивой, обаятельной. На ней переливалось зеленое платье под цвет ее глаз. Она подчеркнуто не применяла никакой косметики, даже губы перестала красить. И шея у нее была нежная, белая - молодая. Сколько ей лет? Тридцать девять? Ей и тридцати не дашь.
- Коленька, что с тобой произошло? Краше в гроб кладут! - спросила опять бабушка дрогнувшим голосом.
- Что за операция? - поинтересовалась мама.
Я рассказал всю историю, начиная со встречи в зимовье. Пришлось кое-что убавить, так как они очень расстроились.
- Хорошо, хоть в армию теперь не возьмут! - сказала мама. (Она этому радовалась! "Ты теперь не солдат".)
- Поистине, нет ничего страшнее деятельного невежества! - сказала бабушка о Гусе.
- Хорошо сказано, я запишу!
- Запиши. Это слова Гёте.
Я действительно записал, не медля.
- Значит, на Север ты больше не поедешь...- проговорила мама с большим удовлетворением. Она теперь ненавидела Север, не могла простить "загубленные годы".- Надо устраиваться в университет.
- В университет не устраиваются, а поступают,- поправил я маму.
- Что же теперь делать? - сокрушенно вопросила бабушка. И, подумав, ответила сама себе: - Первым делом надо подлечиться. Завтра приглашу профессора, посоветоваться.
Мама посмотрела на крохотные золотые часики-браслетку, напряженно сощурив глаза. Тогда я не понял, хотя отметил эту напряженность. Но когда потом она просматривала новый номер журнала "Театр", я понял - у нее развивалась возрастная дальнозоркость, и она стыдилась этого и скрывала. Несмотря на/то что у нее от напряжения ежедневно болела голова, мама ни за что не хотела заказать себе очки.
Мама поцеловала меня и ушла. Она опаздывала на репетицию. Мы остались с бабушкой одни.
Прежде всего мы обнялись и расцеловались. При маме мы стеснялись проявлять свои чувства. Мама была ревнива и упрекала бабушку, что она отняла у нее сына. Затем мы уселись в уютной бабушкиной комнате на диван, и бабушка рассказала мне о семейном несчастье.
Начал я:
- Кто он такой? Наверно, артист? Бабушка с досадой покачала головой.
- Почему именно артист? И разве в этом дело? Столько лет создавала семью и теперь ее разрушает. Взрослый сын, Дмитрий так ее любит! Какая слепая жестокость. Отказалась говорить с ним по радио. Перед микрофоном выступали жены, дети. А у Дмитрия - теща. Я от стыда сгорала. А каково мне было на старости лет врать в микрофон, выгораживать ее?
- Бабушка... Все же я хочу знать, кто он такой? Бабушка окончательно расстроилась и прошлась по комнате.
- Я покурю,- сказала она. Взяла папиросы и вышла на кухню.
На ней был синий свитер и серая юбка, чуть ниже колен. Ноги были еще стройные, и шагала она легко. Просто пожилая женщина. А курить ей следовало бы бросить. Я пошел за ней.
- Тебе же нельзя - дым,- сказала она.
Бабушка сидела на подоконнике и курила. Я стал в дверях.
- Бабушка, у этого человека семья?
- Нет у него семьи! - с яростью сказала бабушка и затянулась.
- Я его знаю?
Она молчала. Почему ей так не хочется о нем говорить? Все равно же придется.
- Бабушка, я, наконец, желаю знать, кто этот человек.
- Ты же болен, Коленька. Тебе нельзя волноваться...- в отчаянии сказала она.- Лиля возвращается к своему первому мужу... Мы от тебя скрывали... Но все равно мама тебе расскажет. А ты совсем болен. Иди ляг...
Я действительно пошел и лег. Что-то мне стало нехорошо. Мутило. Бабушка всполошилась и заставила меня выпить виноградный сок и пустырник, который "успокаивает в четыре раза сильнее, чем валерьянка".
Потом она села возле меня.
- Прежде всего, Коленька, знай, что Дмитрий благороднейший человек. Ни у кого он не отбивал жену. Когда он познакомился с твоей матерью, Николая уже не было в Москве. Он был на Баренцевом море. В Кандалакшском заповеднике... Я вот иногда думаю. То, что Лиля ездила с Дмитрием по Северу, не было ли искуплением за ее предательство? Может, она хотела доказать себе самой и людям, что не боится суровых условий, что дело только в любви?
