Части немцев, расположенные в Калаче, не имели конкретного боевого приказа и занимали крайне невыгодные позиции. На западном берегу Дона находились четыре зенитные батареи, и еще два зенитных орудия были установлены на восточном берегу. Мост, по которому можно было попасть в поселок, охраняли двадцать пять солдат из полевой жандармерии. В самом Калаче находился лишь неполный батальон тыловиков.
Командующий 26-м танковым корпусом генерал-майор Родин приказал командиру 19-й танковой бригады подполковнику Г. К. Филиппову захватить мост, ведущий в Калач. Колонна танков Филиппова приблизилась к поселку с востока на рассвете 22 ноября. В 6.15 утра два трофейных немецких танка и бронетранспортер с включенными огнями, чтобы не вызывать подозрения, выехали на мост через Дон и открыли по охране огонь. Еще шестнадцать советских танков спрятались в густом кустарнике на берегу реки. Это было то самое место, с которого немецкие танкисты 2 августа смотрели на город.
Несколько танков Филиппова было подбито, но в целом дерзкий план себя оправдал. Отряд, захвативший мост, открыл дорогу «тридцатьчетверкам». Попытки немцев взорвать мост были предотвращены. Вскоре подоспела русская мотопехота и другие танковые соединения. Последовали две атаки, поддержанные огнем орудий и минометов с другого берега Дона. К полудню советская пехота ворвалась в поселок. На улицах царил хаос. Несколько тяжелых орудий, имевшихся в распоряжении сводного батальона, огня так и не открыли. То ли были неисправны, то ли не было боеприпасов. Взорвав ремонтные мастерские, немцы погрузились в машины и спешно покинули Калач, устремившись к Сталинграду на соединение со своими частями.
23 ноября в районе Калача встретились 4-й и 26-й танковые корпуса, наносившие удары с северо-запада, и 4-й механизированный корпус Вольского, шедший с плацдарма южнее Сталинграда. Сигнализируя друг другу зелеными ракетами, передовые части русских встретились в открытой степи около Советского. Позже эта встреча в пропагандистских целях была повторена и запечатлена кинокамерами. На кадрах кинохроники танкисты и пехотинцы празднуют успех, угощая друг друга водкой и колбасой. Интересно было бы узнать, как это происходило на самом деле.
В расположении немецких войск стремительно распространилась новость: «Мы окружены!» 22 ноября протестанты отмечали день поминовения усопших. Этот день, как писал Курт Ребер, священник 16-й танковой дивизии, стал днем «сомнений, смятения и ужаса». Правда, многие не слишком серьезно отнеслись к тревожным новостям. Окружения случались и в предыдущую зиму, но их быстро ликвидировали. Наиболее дальновидные офицеры понимали, что свежих частей, способных прийти им на помощь, просто-напросто нет. «Только сейчас мы осознали, в каком опасном положении оказались. Так глубоко в России, отрезанные от своих...» – вспоминал Фрайтаг-Лоригофен.
В сорока километрах западнее угасал последний очаг сопротивления румынских войск. В начале дня генерал Ласкар отклонил предложение русских о капитуляции. «Мы будем сражаться, не допуская мысли о сдаче», – заявил он. Но его войскам неоткуда было ждать помощи. Кроме того, боеприпасы подходили к концу.
Захват Калача советскими частями поставил 11-й армейский корпус Штрекера в опасное положение. В условиях полной неопределенности и хаоса корпус вел тяжелые оборонительные бои, отражая атаки сразу с трех стороной, имея в распоряжении крайне противоречивую информацию. Вся неразбериха этих дней отражена в дневнике немецкого артиллерийского офицера.
«20.11. Наступление заканчивается??! Меняем позицию, перемещаемся к северу. У нас осталось одно орудие, все остальные выведены из строя. 21.11. С раннего утра – вражеские танки. Снимаемся с позиций, отступаем. Наша пехота – мотоциклисты и саперы – нуждается в прикрытии. Сегодня еще больше румын, не останавливаясь, прошли мимо нас в тыл. Мы отходим. Русские напирают уже с двух сторон. Новые огневые позиции. Выстоять хотя бы немного, затем отступить. Строим блиндажи. 22.11. В 15.30 – тревога. Нас, артиллеристов, бросают в бой как простых пехотинцев. Русские приближаются. Румыны бегут. Мы не сможем удержать эту позицию. С нетерпением ожидаем приказа об отходе».
Во время отступления немецкие пехотные дивизии столкнулись с кавалерийскими частями противника. Поскольку лошадей в германской армии не хватало, немцы использовали вместо тягловых животных русских военнопленных. «Мы тянули повозки вместо лошадей, – вспоминал один советский ветеран. – Тех, кто не мог двигаться быстро, убивали на месте. Мы тащили телеги четыре дня без всякого отдыха».
В лагере для военнопленных возле Вертячего немцы отбирали самых здоровых узников и увозили с собой. Оставшиеся, больные и беспомощные люди, были брошены на произвол судьбы. Когда к лагерю подошли части 65-й армии русских, из девяноста восьми пленных в живых осталось только двое.
Фотографы сделали снимки, от которых кровь стыла в жилах. Впоследствии фотографии были опубликованы, что дало советскому правительству дополнительный повод обвинить нацистов в военных преступлениях.
376-я пехотная дивизия Эдлера фон Даниэльса понесла большие потери. После упорных боев в дивизии осталось всего 4 200 человек. Атаки русских следовали одна за другой. 22 ноября бойцы Даниэльса отходили по западному берегу Дона на юго-восток. Два дня спустя дивизия переправилась через Дон по мосту возле Вертячего. В том же направлении двигался и один из танковых полков 16-й танковой дивизии. Полк переправился через Дон, надеясь примкнуть к 11-му армейскому корпусу. 23 ноября танкисты попали в засаду. Советские пехотинцы в белых маскхалатах были вооружены противотанковыми ружьями. Опасаясь встречного боя и испытывая острую нехватку горючего, полк отступил.
Ситуация складывалась хуже, чем в декабре 1941 года, когда немцы отступали от Москвы. Только теперь вермахт отходил на восток, возвращаясь назад к Сталинграду. Тяжелые уроки прошлого года не пошли впрок. У многих солдат не оказалось зимней одежды. Большая часть румынских, да и немецких солдат не имели на себе ничего, кроме коричневой формы. Стальные каски выбрасывались за ненадобностью. Лишь немногие счастливчики, в основном офицеры, укрывали головы шапками из овчины. На обочинах дорог стояли сожженные автомобили и даже зенитные орудия. Их взорванные стволы напоминали лепестки чудовищных цветков. Ближе к переправе через Дон начиналось кладбище грузовиков, штабных автомобилей, машин связи.
На мосту у Акимовского разыгрывались просто безобразные сцены. Солдаты пихали друг друга, дрались и даже стреляли, стремясь прорваться на восточный берег, слабых и раненых затаптывали насмерть. Офицеры угрожали друг другу оружием, споря о том, чья часть пройдет первой. Отряды полевой жандармерии, вооруженные автоматами, даже не пытались вмешаться. Некоторые солдаты, чтобы избежать давки, пробовали перейти Дон по льду. Однако лед был относительно крепок только у берега, ближе к стремнине смельчаков подстерегали коварные полыньи. Провалившиеся под лед были обречены, но никто и не думал протянуть им руку помощи. На ум невольно приходило сравнение с переправой наполеоновской армии через Березину.
Один офицер, такой же небритый, как и окружающие его солдаты, все же смог прекратить безобразия на переправе. Используя пистолет в качестве средства убеждения, он сколотил небольшой разношерстный отряд и навел на мосту относительный порядок. Затем из танкистов и артиллеристов он организовал несколько групп прикрытия. Для этого пришлось вновь прибегнуть к угрозам, но в конце концов позиции были заняты и немцы стали ждать, не появятся ли из ледяного тумана советские танки или кавалерия.
Деревни на восточном берегу Дона заполонили немецкие солдаты, отбившиеся от своих батальонов. Все они были заняты поисками пищи и хоть какого-нибудь укрытия от жуткого холода. Измотанные, истощенные румыны, которые отступали уже целую неделю, не могли рассчитывать на помощь и участие со стороны немцев. Один германский офицер записал в своем дневнике: «Мы заставили румын разбить бивак подальше от нас». По пути отступления солдаты натыкались на склады снабжения, но это лишь усиливало хаос. Офицер-танкист позже докладывал о беспорядках в районе Песковатки. Особенно разнузданно вели себя зенитчики из Люфтваффе. Они без разбора взрывали и поджигали здания и технику. Все склады, обнаруженные отступающими, были разграблены. Горы консервов перекочевали в солдатские рюкзаки. Специальных консервных ножей, конечно, ни у кого не было, и бойцы в нетерпении вскрывали банки штыками, зачастую даже не зная, что в них находится. Если там оказывались кофейные зерна, их тут же высыпали в каску и дробили. Многое просто выбрасывалось. Снабженцы сжигали абсолютно новую амуницию, а те, у кого не было зимней одежды, старались выхватить из огня хоть что-нибудь для себя. Почтовики тоже жгли письма и посылки, во многих из них находилась провизия, присланная солдатам из дома.
