И далее в том же монологе:
"Забыли вы о правде. И клеймить Людей за их пороки не ошибка ль?.. Коли богов пример перед людьми Кто ж виноват? Учителя, пожалуй" (!!) (436–451) Орест в одноименной трагедии того же автора винит Аполлона в том, что он приказал ему убить родную мать. А в трагедии «Геракл» достается и вседержителю. Отчим Геракла, Амфитрион, упрекает Зевса, допускающего убийство жены и детей Геракла: "О Зевс! И это ты к моей жене Всходил на ложе, и отцом Геракла Тебя я звал — ты не был другом нам! Неужто олимпийца пристыдить Придется человеку! Амфитрион Не предавал врагам сирот Геракла, Как ты их предал, ты, верховный бог, Умеющий так ловко все препоны С пути к чужому ложу удалять". (338–345) Все это, естественно, заставляет Еврипида усомниться в самом существовании традиционных богов. В трагедии «Троянки» Гекуба — вдова троянского царя молитвенно произносит: "О ты, всего основа, царь земли, Кто б ни был ты, непостижимый, — Зевс, Необходимость или смертных ум, Тебя молю, — движеньем неприметным Ты правильно ведешь судьбу людей". (884–888) Здесь божество уже представляется непостижимым. Возможно, что сомнения и поиски нового бога с Еврипидом делили некоторые из его образованных современников. Но вряд ли такого рода колебания смущали большую часть афинских граждан. Традиционная вера предков всегда крепка в народной массе. Афиняне выслушивали дерзкие речи в театре, многие возмущались, иные сочувствовали, и все оставалось по-прежнему. Известно, что Еврипид, в отличие от его современника Софокла, популярностью не пользовался. Написав около 90 трагедий, он лишь четыре раза был удостоен первой награды. Сенека рассказывает, что однажды, когда один из героев Еврипида богохульствовал, возмущенные зрители потребовали прекратить представление. Еврипиду пришлось обратиться к публике и просить подождать конца трагедии, где безбожник понесет наказание. В конце 30-х годов V века до н. э., уже в просвещенный "Век Перикла", Народное собрание Афин приняло постановление, по которому люди, не признающие богов или рассуждающие о небесных явлениях, могли быть обвинены как государственные преступники. Однако безнравственность богов служила оправданием для безнравственных поступков людей. Об этом свидетельствует Аристофан. В комедии «Облака» происходит спор между Правдой и Кривдой. Обе стараются привлечь на свою сторону симпатии юного героя комедии. В монологе Кривды есть такие строки: "Влюблен ты, соблазнил жену, поспал, попался мужу Погиб ты насмерть, — говорить ведь не умеешь. Если ж Со мной пойдешь — играй, целуй, блуди, природе следуй! Спокоен будь! Найдут тебя в постели, ты ответишь, Что ничего не согрешил. В пример возьмешь тут Зевса: И тот ведь уступал любви и обаянью женщин. Так как же, чадо праха, ты сильней быть можешь бога?" (1076–1082) По замыслу автора симпатии зрителей должны быть на стороне Правды, но возражений по существу приведенной аргументации у нее в комедии нет. О смерти и душе Древние греки были твердо убеждены в существовании души. По их представлениям, душа была бесплотной, но не абстрактной субстанцией. Они ее воображали во всем подобной телесному облику человека. В XXIII песне Илиады Гомер так описывает явление дремлющему Ахиллу души погибшего в бою Патрокла: "Вдруг пред Пелидом душа Патрокла злосчастного встала, Сходная с ним совершенно глазами прекрасными, ростом, Голосом; даже в одежду была она ту же одета". (XXIII, 65) Ахилл медлит предать погребальному костру тело дорогого друга. Душа Патрокла умоляет его поторопиться, так как ее не пускают в Аид. Ахилл обещает, протягивает руку… "Но не схватил. Как дым, душа Менетида под землю С писком ушла. Ахиллес на песке поднялся, пораженный, Скорбно руками всплеснул и такое сказал себе слово: "Боги, так значит, какая-то есть и душа человека В домах Аида, и призрак; но жизненной силы в них нету Целую ночь напролет душа злополучного друга Передо мною стояла, рыдая и горько печалясь, Все говорила подробно, с ним схожая видом чудесно". (XXIII, 100) На загробный мир переносились и совсем земные представления о потустороннем существовании души. У Еврипида в трагедии «Алкеста» царь Адмет прощается со своей умирающей супругой и тут же дает ей поручение: "Ты будешь ждать меня? Не так ли? Дом ты Для нас там приготовишь, чтоб его Делить со мной, когда умру?" (365–368) Аид не представлялся древним чем-то ужасным. Там можно свидеться с душами ранее умерших родных и друзей и вести жизнь, похожую на земную, — только что не видеть света дня. Впрочем, для жителя солнечной Эллады это казалось, все-таки, немалым лишением. Вот как пересказывает Одиссей у Гомера свой разговор с душой Ахилла, которую он заклинаниями вызвал к порогу подземного царства: "Прежде тебя наравне почитали с богами живого Все мы ахейцы, теперь же и здесь, меж умерших, царишь ты Так не скорби же о том, что ты умер, Пелид благородный! Так я сказал. И тотчас же он, мне отвечая, промолвил: "Не утешай меня в том, что я мертв, Одиссей благородный! Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать, Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью". (XI, 485) Надо полагать, говорит он это "для красного словца". Зная из Илиады его гордость, мы не можем представить себе героя Ахилла в роли покорного батрака. В комедии Аристофана «Лягушки» Аид обрисован сочным перечислением житейских реальностей. Бог Дионис спускается в загробный мир, чтобы побеседовать там с душами недавно умерших Еврипида и Софокла. Одетый, подобно Гераклу, в львиную шкуру, он по дороге встречается с тенью великого героя, некогда, еще при жизни, посетившего подземное царство, и расспрашивает его о дороге: "В тебя переодевшись, я пришел. Прошу Друзей своих мне назови, с которыми Якшался ты, когда ходил за Кербером, Все перечисли: булочные, гавани, Ручьи, колодцы, перекрестки, тропочки, Мосты, местечки, бардачки, гостиницы Там, где клопов поменьше". (109–115) Геракл описывает Аид, и из этого описания мы узнаем, что души умерших, в зависимости от их образа жизни на земле, ожидает различная участь. В ходе рассказа он предупреждает Диониса: "………….. Дальше — грязь ужасная. Навоз бездонный. В нем закрыты грешники. Кто чужеземца оскорбил заезжего, Кто мальчика облапив, не платя удрал, Кто мать родную обесчестил, кто отца, По морде стукнул, кто поклялся кривдою". (145–150) Подробности, как и полагалось в комедии, прямо скажем, смачные, но наказание за столь великие прегрешения весьма умеренное — с геенной огненной не сравнишь! А вот описание времяпровождения душ праведных. Оно звучит весьма оптимистично: "А дале — флейт услышишь дуновения И свет увидишь дивный, как надземный день, И рощи мирт, и радостные сонмища Мужей и жен, и рук неисчислимых плеск". (154–157) Дионис спрашивает, кто же это такие, и Геракл отвечает: «Посвященные». Герой имеет в виду тех, кто еще при жизни позаботился о вечном будущем своей души, приобщившись к особым культовым действам — «мистериям». Об этом стоит рассказать подробнее. Древние греки верили, что душу в Аиде ожидает воздаяние за земную жизнь. Впрочем, задумывались об этом, по свидетельству Платона, обычно уже в старости. В первой книге «Государства» старик Кефал говорит Сократу: "Знай, Сократ, что кто близок к мысли о смерти, у того рождается боязнь и забота о таких предметах, о которых прежде он и не думал. Рассказываемые мифы о преисподней, что порочные должны там получить наказание, до того времени бывают им осмеиваемы; а тут в его душу вселяется мучительное недоумение, — что если они справедливы. От слабости ли, свойственной старику, или уже от близости к той жизни, он как-то более прозирает в загробное. Полный сомнений и страха, он начинает размышлять и рассматривать, не обидел ли кого как-нибудь. Находя в своей жизни много несправедливостей… он трепещет и живет с горькими ожиданиями. А кто не сознает в себе ничего несправедливого, тому всегда сопутствует приятная надежда, добрая питательница старости…".(I, 330 E) Была возможность заранее позаботиться о благополучии своей души в загробном мире. Для этого надо было пройти посвящение в мисты и принять участие в мистериях. К посвящению допускались все граждане без различия пола и возраста, не запятнанные преступлением. Мистерии совершались в разных местах Греции. но самые знаменитые — в Элевсине, близ Афин, в храме богини плодородия Деметры. Они состояли из серии обрядов, жертв, процессий, даже драматических представлений, повествующих о горестных странствиях Деметры в поисках ее дочери, Персефоны, похищенной Аидом. Важная роль в них отводилась и жениху Персефоны Дионису (Иакху). Связь этих богов с тайной жизни и смерти человека очевидна. Земля — источник всего живого и прибежище мертвых. Природа ежегодно умирает и воскресает вновь. В так называемых малых мистериях совершалось первоначальное нравственное очищение и приобщение посвящаемых. В беседах с глазу на глаз особые жрецы сообщали им основы учения о загробной жизни, готовили к главному этапу посвящения — Великим мистериям, которые в V веке происходили раз в пять лет, а позже — ежегодно. Церемония длилась 12–14 дней: сначала в Афинах, потом — в Элевсине, куда, после омовения в море, с пением и танцами направлялась процессия посвящаемых. В храме Деметры постились, слушали произносимые жрецами священные формулы, узнавали тайные имена богов. Посвящаемые долгое время пребывали во мраке, брели в подземельи к залу, где перед ними, молча, жрецы разыгрывали сцены мифа о Персефоне. Молчание нарушалось только криками Деметры, зовущей дочь. Из глубины святилища ей отвечал звук трубы. Живые картины оставляли сильное впечатление. Зрители были глубоко взволнованы, их мысль обращалась к смерти, загробной жизни, заботе о ней. С мистериями, по-видимому, были связаны некоторые нравственные нормы — не столь личного, сколько общественного характера. В «Лягушках» Аристофана описывается процессия посвящаемых. Описание начинается следующим обращением предводителя процессии (хора): "Пусть молчат нечестивые речи! Пусть наши пляски святые оставит, Кто таинственным нашим речам не учен, не очистился в сердце и в мыслях, Непричастен к высокому игрищу Муз, не плясал в хороводах священных. Кто дурацкими шутками тешится рад, недоступный высокому смеху, Кто смирить не стремится борьбу и мятеж, не желает отчизне покоя, Кто раздоры растит, раздувает вражду, для себя прибылей добиваясь, Кто лихву вымогает и взятки берет, правя городом в годы ненастья, Кто корабль или крепость врагу передал…" (351–362) Далее в комедии звучат удивительные (учитывая цель следования) по жизнерадостности песни хора мистов. Вот несколько фрагментов: "Пусть все прилежно пляшут Стуча ногой о землю, Топча святые травы В ночных лугах. Шутите, тешьтесь, смейтесь, Набив живот досыта! Пляшите, песней громкой Спасительницу нашу Воспойте и прославьте!"………………….. (372–379) Хор пляшет. Появляется юноша Иакх. Песня продолжается: "Плясунья, быстроногая подружка Красавица, одежду растрепала Из лоскутов Глядит девическая грудь Цветком розоволистым. Иакх, владыка плясок, Проводи меня!"………………….. (411–417) Сцена заканчивается такими словами: "Сияет солнце нам одним, Для нас лишь горний пламень дня. Священные мисты — мы, Мы чисто сквозь жизнь идем, Союзу друзей верны И милых сограждан". (451–456) Однако для обеспечения благополучия души за гробом недостаточно было очищения в мистериях. Чрезвычайно важная роль отводилась обряду погребения умершего. Греки верили, что без должного погребения душа не сможет попасть в Аид, а будет вечно скитаться и страдать. Верили и в то, что она время от времени прилетает из подземного царства к месту захоронения тела за «подкреплением», что она нуждается в пище (или символе пищи). Поэтому ближайшие родственники в дни поминовения клали на могилу плоды или лепешку, проливали вино (считалось, что от людей посторонних душа пищу не примет). Услаждали душу игрой на лире. Рассказывали ей о своих делах. Души умерших могли быть покровителями своих живущих родственников, а иногда — мстителями, если те не заботятся о могиле или медлят покарать убийцу. В трагедии Эсхила "Жертва у гроба" Орест пересказывает обращенные к нему слова Аполлона (понуждавшего отомстить за убитого отца): "Он мне сказал: коль гневаются мертвые, Живую их родню одолевает хворь, Короста, язвы, как клыки звериные Впиваясь в кожу, точат человечью плоть, А голова совсем седой становится. Еще он говорил мне об Эриниях, Которых шлет на землю кровь убитого, О том, что и во мраке неотступный взор Ослушника находит: смутный страх ночной, Тоска, безумье — это стрелы черные, Летящие от кровных из подземных недр. Терзает, мучит, гонит плетью медною Сынов и дочерей мертвец поруганный, Им нет у чаши места, возлияния Запретны им. Незримый гнев родительский От алтарей их гонит. Ни пристанища, Ни состраданья горьким не найти нигде, Всем ненавистны, всеми презираемы, Они зачахнув, жалкий свой кончают век". (277–295) К душе умершего обращались с просьбой о помощи, суля ей за это воздаяние. В той же трагедии Орест и его сестра Электра, склонившись над могилой Агамемнона, говорят: Орест "Не царской смертью умер ты родитель мой. Так дай же сыну в этом доме царствовать! Электра И я молю, отец мой, и меня услышь: Дай мне убить Эгиста. Жениха мне дай. Орест Тогда твой гроб достойными даяньями Почтут живые. А не то без пышных жертв, Без дыма поминального останешься. Электра И я тебе в день свадьбы уделю, отец, Обильный дар из моего приданного: Твою могилу прежде всех могил почту". (477–487) Во всей Элладе свято соблюдался обычай свершения погребальных обрядов для воинов, павших в бою. Сражение прерывали на день, противники уносили с поля битвы тела убитых, сжигали их, а потом останки доставляли в город для торжественного погребения. О том, сколь серьезно к этому относились, свидетельствует рассказ Плутарха (из биографии афинского полководца Никия). Никий победил коринфян в сухопутном сражении, после чего отплыл в Афины, увозя прах погибших в бою. Вдруг выяснилось, что два тела остались неразысканными. Вот, что сообщает по этому поводу Плутарх: "Случилось так, что афиняне оставили там непогребенными трупы двух воинов. Как только Никий об этом узнал, он остановил флот и послал к врагам договориться о погребении. А между тем существовал закон и обычай, по которому тот, кому по договоренности выдавали тела убитых, тем самым как бы отказывался от победы и лишался права ставить трофей — ведь побеждает тот, кто сильнее, а просители, которые иначе, чем просьбами, не могут достигнуть своего, силой не обладают. И все же Никий предпочитал лишиться награды и славы победителя, чем оставить непохороненными двух своих сограждан".(Никий, VI) В мирных условиях похоронная церемония была строго регламентирована. Тело обмывали, натирали благовонным маслом, одевали в белое и клали на сутки в первой от входа комнате дома. На голову возлагали венок. Приходили родственники, друзья и все желающие оплакать покойного. У дверей стоял сосуд с водой — выходя из дома, который посетила смерть, совершали обряд очищения. Выносили покойного рано утром — погребение должно было завершиться до восхода солнца. Богатых людей везли на колеснице — головой вперед, с непокрытым лицом. Во главе погребального шествия женщина несла сосуд для возлияния на могиле. За умершим следовали родственники в темных одеждах с подстриженными в знак траура волосами. Мужчины — впереди. Если умерший был убит, то ближайший родственник нес копье — угроза убийце. Женщины плакали и били себя в грудь. Были и наемные старухи-плакальщицы. Сзади шли флейтисты. Кладбище располагалось вблизи городских ворот. Тело или урну с прахом после сожжения хоронили в саркофаге (бедняков — прямо в земле). В могилу помещали также украшения, посуду, глиняные бутылки с питьевой водой, лампу, терракотовые фигурки неясного назначения. У женщин — только женские, у мужчин — мужские и женские примерно поровну. За щеку умершему клали медную монету для уплаты Харону за перевозку через Ахеронт. После захоронения на могиле приносили жертвы, совершали возлияние вином. На 3-й, 9-й и 30-й день после смерти приносили погребальную трапезу и опять совершали возлияние. То же — по истечении года. О своем погребении и уходе за могилой афинянин заботился и сам, еще при жизни — ведь дело касалось обеспечения вечного существования души. Смерти боялись меньше, чем лишения погребения. Самым ужасным наказанием преступника была не казнь, а запрет на погребение после казни, — когда тело бросали на растерзание хищникам за пределами государства. Представление о возможности обеспечения более или менее приемлемого характера загробной жизни путем приобщения к мистериям и выполнения похоронных обрядов позволяло древним грекам не очень страшиться смерти. Условие высоконравственной жизни в этом представлении, как и во всей их религии, явным образом не фигурировало. Тем не менее, потребность в каких-то нравственных нормах божественного происхождения, видимо, ощущалась. В трагедии Софокла Эдип царь" у хора есть такие слова: "Дай, Рок, всечасно мне блюсти Во всем святую чистоту И слов и дел, согласно мудрым Законам, свыше порожденным! Им единый отец — Олимп Породил их не смертных род И вовеки не сможет в сон Их повергнуть забвенье. В них живет всемогущий бог Никогда не старея". (840–849) В конце V века потребности в нормах достойной жизни будет отвечать учение и деятельность Сократа. Однако во времена Софокла афиняне никаких "свыше порожденных" нравственных законов не знали. Религия древних греков не участвовала в формировании нравственной основы общественных отношений. Это — главный вывод, весьма существенный для понимания событий, описанных в этой книге.
