Так случилось, что репрессированные табуны погнали в Грузию. Но Туган ночью увел своих кобылиц обратно. Поймать жеребца не смог никто, так и одичал он на осиротевшей Родине…
Десятилетиями восстанавливали потом карачаевцы свою гордость — породу вороных, которой нет равных в горах. И не только в горах, но и на кроссовых скачках.
— Почему у вас ценятся кони черной масти? — спросил я.
— Светлая масть — признак изнеженности, — ответили на конезаводе. — Нам с такими делать нечего.
У меня было много встреч с карачаевцами. Люди, говоря о чем-то, здесь уточняют: до или после ссылки. Те страшные годы не вспоминают специально, но и никогда не забывают. За что же наказали народ?
Лишь в Теберде, глядя на горы, я начал догадываться, вспомнив восточную мудрость: «Если в доме жена — красавица, семье не будет покоя».
У карачаевцев слишком красивый дом. Нашлись завистники, они и придумали о народе всякие небылицы. Повторять неприятно…
В 1956 году народу разрешили вернуться из ссылки, но прежние земли не вернули. И оправдали только в 1991 году, но никто не извинился за клевету, за горе, за смерти, за слезы, которыми до сих пор плачут женщины… Об этом очень трудно и тяжело рассказывать. Настоящее варварство XX века.
Приведу лишь факт, поразивший меня: Советская власть продавала дома (собственные, родные дома!) их хозяевам, прибывшим из ссылки. Нет денег — дом ломали, а землю продавали другому.
И еще один факт, но ему я не удивился. Выселять карачаевцев помогали… сами карачаевцы. Я встречался с двумя такими пособниками. Они даже не понимали глубины своего преступления, рассказывая, как составляли списки на выселение. Оба были известными общественными деятелями, аксакалами, воспитателями молодежи. Один со званием профессора. Громче всех заботились они о судьбе народа… Баламуты, как известно, всегда были и среди тюрков.
Им верят в первую очередь.
Не хочется вспоминать об этом. Куда приятнее рассказать об Ибн-Баттуте, его наблюдениях в 1335 году. Этот араб писал о старике, страдающем подагрой, его везли в Бештау — город, известный своими целебными водами. «Беш» — по-тюркски «пять», «тау» — «гора». О Пятигорске речь! Уже тогда он был знаменитым курортом.
Город славился и христианскими храмами, один из них сохранился поныне, правда, его переделали в концертный зал. Кавказцы не всегда были мусульманами. Прежде их объединяла Римская католическая церковь. Из Рима назначался епископ Кавказа.
Об этих малоизвестных страницах истории рассказал в своей книге монах-путешественник Рубрук.
От него я узнал много неожиданного о духовной жизни Великой Степи. Любопытно данное им описание храма степняков: «Увидев дом, над которым был крестик, я вошел с уверенностью и увидел алтарь, убранный поистине красиво. Именно по золотой материи были вышиты или настланы изображения Спасителя, Святой Девы, Иоанна Крестителя и двух ангелов, причем очертания тела и одежд были расшиты жемчугом. Здесь же находился серебряный крест с драгоценными камнями по углам и в середине и много других церковных украшений, а также перед алтарем горела лампада, имевшая восемь светилен».
Кому принадлежал этот храм? Где он стоял? Чьи изображения были в нем на самом деле? О вере сказать вот так, сразу, трудно.
Да, католичество было на Северном Кавказе, знали о нем и намного восточнее. Рубрук пишет, как однажды к нему подошел молодой человек и «приветствовал латинской речью». Или такой штрих — в далекой Азии «они расспрашивали о великом папе, так ли он стар, как они слышали. Именно они слышали, что ему пятьсот лет».
Фразы, вроде бы брошенные вскользь, убеждают: религиозные искания кипчаков явно разнообразили их жизнь… Так что говорить о духовном единстве Великой Степи нельзя. Трещины в ней были большими и малыми, глубокими и едва заметными, они были всегда.
Не о них сейчас речь. Заметки европейцев интересны тем, что отмечают порой предметы, сути которых авторы не знали и не понимали. Вот, например, приведенное описание храма. Он явно не католический. И у греков не могло быть такого! Так чей же он? Свой, кипчакский.
Потому что тот, которого Рубрук назвал «Спасителем», тюрки называли Тенгри, «Святую деву» — Умай. И Джарган, или Гюрджи (святой Георгий, которого монах-европеец принял за Иоанна Крестителя). Других святых Степь не признавала. Их и не было, о чем сообщает Рубрук.
Христиане, мусульмане, тенгриане населяли Степь. Их отличала веротерпимость. Все равны перед Богом — с этой мыслью жил наш народ.
Через Карачай катит воды Кубань. Сюда, как улицы к проспекту, тянутся едва ли не все горные ручьи и речки. Здесь, по долине, когда-то шли караваны, здесь были фактории и караван-сараи, оживленное место на «шелковом пути». Казалось бы, что — путь? Прошел караван, и след простыл. Однако нет, след остался.
Как караваны связывали далекие страны, я увидел в Теберде, в маленьком музее, который, как и все музеи, держится на энтузиазме сотрудников. Там на стенде висели шелковые платки, китайские и карачаевские. Если бы не китайская вышивка, не отличить, где чей. Тончайшая работа. И самое любопытное, платки абсолютно такие, как наши, кумыкские.
Вот и думай, кто научил китаянок? Наши мастерицы? А может быть, наоборот, наши переняли их искусство?.. Тысячи километров — не расстояние для культурного обмена.
От караванщиков жители Северного Кавказа узнавали о новинках Европы и Востока. Все-таки «перекресток дорог»… Вроде бы избитая фраза. Но когда сам стоишь на этом «перекрестке», сам пальцами трогаешь Время, спрятанное в шелковой вышивке, то совсем по-другому ощущаешь величие Истории.
Это — наука, по точности сравнимая с математикой, а по последствиям — с взрывом.
…О тех «шелковых» временах напоминают и храмы, которые я видел в Кубанской и Тебердинской долинах. Они давно брошены, но роспись кое-где осталась. В начале XX века здесь велась служба, неподалеку жили монахи, их запечатлел какой-то неизвестный фотограф, его любительская фотография заботливо хранится в музее.
Как же умело выбирали место для храма! На гребне скалы. Ближе к Богу. И чтобы все видеть. Сильные души были у людей, изображенных на фото…
Ночью 6 мая, в день святого Георгия, в заброшенном храме, что над городом Карачаевском, все оживает. Сюда, как мне рассказывали, приходят люди. Кто они? Неизвестно, ночь скрывает их лица. Но во тьме загораются свечи, и тайные паломники, словно тени минувших поколений, молятся своему покровителю — Гюрджи.
По примете, которая жива в народе, во вторник тюркам нельзя начинать важное дело. Тяжелый день! Древнюю примету кавказцы помнят и незаметно для себя стараются не нарушать запрет. Откуда примета? Точно не знаю. Видимо, память о каком-то тяжелом событии, которое пришлось на вторник. Возможно, казнь святого Георгия… Потому что карачаевцы и кумыки называют вторник «гюрджиев день».
…Вот что еще писал Рубрук о кипчаках: «Я спросил: «Как они веруют в Бога?» Они ответили: «Мы веруем только в единого Бога». И я спросил: «Веруете ли вы, что Он дух или нечто телесное?» Они сказали: «Мы веруем, что Он дух». Тогда я спросил: «Веруете ли вы, что Он никогда не принимал человеческой природы?» Они ответили: «Никогда». Тогда я спросил: «Почему же вы делаете для него телесные изображения и в таком количестве?» Тогда они ответили: «Мы не представляем в них изображение Бога, а когда какой-нибудь богач умирает, то или сын его, или жена приказывают сделать изображение умершего и ставят его здесь, а мы чтим его, в память его»».
Из сказанного видно, что «каменные бабы», которых много было в Степи, никакого отношения к религии не имели. Потому что вера у степняков не была примитивной!
Подобных штрихов в исторической литературе много… Вот они, религиозные искания!
Во второй половине XIX века русские полностью овладели Кавказом, и там в ответ утвердился Ислам, религия протеста. Но люди долго не прощались и со своей старой верой. То были годы двоеверия. Добай Музуевич Джукуев рассказал мне о них.
— В аул приехали кумыки и сказали нам об Аллахе, которому теперь надо поклоняться. Потом закололи всех свиней и сожгли их. Приезжие были вооружены, они сами приспособили под мечеть один дом и заставили всех ходить туда. Не пришел — штраф рубль… Так мы стали мусульманами.
Рассказчику можно верить, слава Богу, ему было 107 лет, когда мы разговаривали. Для него это не история, а воспоминания детства. Он даже место показал, где жгли свиней.
Аксакал! Честное слово, настоящий аксакал, как же приятно было с ним беседовать. Добай-ага сидел на зимней веранде, когда мы пришли к нему, и грелся у электропечи, думая о чем-то своем.
— Давно не был у вас в Дагестане, — сказал он. И добавил, потирая руки, видно, вспомнив что-то, — в молодости ходил к вам коней угонять.
Быстро выяснилось, что ходил он к нам в Аксай. И угонял коней моего прадедушки… А что делать? Традиция. Говорил аксакал с сочным акцентом, красивыми получались слова. Но куда громче говорили его выразительные глаза. Не глаза, а два бездонных колодца… Что аксакалу надо, кроме внимания?
