объяснить позицию Т. Моммзена и А. Момильяно. Возможно, здесь сказалась искушённость обоих выдающихся историков в политической жизни современной им эпохи. В любом случае такое восприятие Полибия представляется нам совершенно неоправданным.
С формальной точки зрения, казалось бы, мы действительно можем обвинить Полибия в «сотрудничестве» с римскими оккупантами Греции. Однако слишком многие факты и аргументы не позволяют прийти к такому выводу.
Полибий, вне всякого сомнения, был патриотом Эллады. Однако, как один из лидеров Ахейского союза, как действующий и опытный политик, он хорошо знал реалии своего времени и должен был понимать, что Греция оказалась в политическом тупике. Федеративное движение в Греции существовало, некоторые исследователи даже полагают, что оно могло привести к объединению греков. Тем не менее очень многие историки категорически возражают против такого утверждения [1103], и, очевидно, они правы. Для Греции время полисов «окончательно миновало» [1104]. По мнению Аристотеля, эллинство могло бы править миром, если бы добилось единого государственного устройства (Pol. IV. 6). Но беда заключается в том, что греческий федерализм имел исключительно узкорегиональный характер: существовали Этолийский, Ахейский, Беотийский и другие союзы, но ни один из них не стремился объединить всю Грецию и даже не ставил перед собой такой цели. Для столь далеко идущих планов мелкие федерации просто не располагали необходимыми силами. Более того, своими непрерывными раздорами они лишь разоряли Грецию и ослабляли её ещё больше. Ведь после только одного своего похода в Лаконику угнали в рабство 50 000 человек (Plut. Cleom. 18. 7).
Греция находилась в глубоком упадке – политическом, экономическом, даже демографическом (Polyb. XXXVII. 9). Македония претендовала на господство над Элладой, хотя и не очень успешно. Но в любом случае это было бы не объединение, а подчинение. Подавляющее большинство греческих полисов отвергало такой путь консолидации. К концу III в. до н. э. Ахейский союз оказался в зависимости от Македонии, и лидеры союза воспринимали это довольно болезненно.
Можно согласиться с мнением Т.В. Блаватской – катастрофическое положение федеративной Греции, которую опустошали армии различных неприятелей, со всей остротой поставило вопрос о самом существовании эллинского народа [1105]. Наиболее губительным было физическое уничтожение населения страны на протяжении почти двух веков, т. е. времени жизни шести-семи поколений [1106]. Очевидно, что сама Греция собственными силами не смогла бы добиться объединения и политической стабильности.
Воочию убедившись в военной силе Рима, Полибий отмечал и другое: по его мнению, стандарты личной честности намного выше у римлян, чем у его греческих современников (VI. 51; XVIII. 34–35). Безусловно, он уважал римлян, отмечая, что «для них нет ничего постыднее, как поддаться подкупу или обогащаться непристойными средствами» (VI. 56. 2). Богобоязненность у римлян составляет основу государства (VI. 56. 7). «Если у других народов редки честные люди, для которых общественное достояние неприкосновенно, то у римлян, наоборот, редки случаи изобличения в хищении» (VI. 56. 15). Он отмечает мудрость, справедливость и скромность римлян (VI. 10. 10–13; VI. 14. 7–9; IX. 10. 1.), их неподкупность и верность долгу (XVIII. 35. 1–2). Мы бы не стали говорить о «восторженном отношении самого Полибия к Риму» [1107], хотя его восхищение римским порядком, дисциплиной, разумным государственным устройством Республики совершенно искренне. И это неудивительно – по сравнению с тем хаосом и анархией, которые царили в Греции, действительно, «Рим предстает в описании Полибия государством с идеальной формой правления» [1108]. В римском характере проявляются громадная целеустремлённость, дисциплинированность, организационные способности; в Риме была чёткая организация и иерархия, которой не было у греков [1109], – всё это Полибий должен был заметить и оценить. Естественно, такие качества могли его только восхищать. Одобрял автор и главную цель римского воспитания, направленную на развитие гражданской и воинской доблести, система наказаний и поощрений вызывает полное одобрение Полибия, являвшегося противником всякого уравнительного принципа [1110]. Конечно, надо учитывать, что Полибий писал и для римлян тоже, да и положение его было достаточно двусмысленным. Какая-то доля пристрастности или комплиментарности, безусловно, здесь присутствует. Критическое отношение к словам самого автора необходимо, но ведь он отмечал и то, что ему в квиритах не нравилось (см. ниже), и у нас нет оснований сомневаться в уважении автора к римлянам или упрекать его в неискренности. Кто был «морально чище», – греки или римляне, – это отдельная проблема, и мы её здесь касаться не будем, но отметим лишь, что, по мнению Полибия, это были римляне. Они были достойны владычества над Грецией. Если уж быть зависимыми, то лучше подчиняться сильному, который прекратит непрерывные смуты и усобицы на Балканах. Полибий пишет не столько для римлян, сколько для греков [1111], он «стремится доказать греческому читателю, что Рим – наилучшее из государств и что поэтому римское завоевание – благо» [1112].
Отсюда чисто научный интерес Полибия к римлянам: почему именно они смогли покорить так много народов? Цель его труда – показать, как мир попал в руки римлян. Чтобы ответить на этот вопрос, требовалось личное общение с самими римлянами. Кроме того, такое общение было нужно Полибию не только «в научных целях». Образованный грек лишился привычного круга общения, и его влекло к мыслящим представителям нобилитета – необходимо было заполнить духовный вакуум, и не вина ахейца, что другого общения, кроме как с римлянами, он получить не мог. Зато в Риме ему было с кем поговорить, и дело он себе придумал – писать историю, чем и заслужил уважение образованных римлян и снял с себя всевозможные подозрения: если занялся наукой, значит, с политикой покончил навсегда.
Общался Полибий, очевидно, со многими, но дружил – с лучшими представителями римской аристократии, образованными и благородными («интеллигентными») людьми. Они сумели разглядеть в изгнаннике личность, оценили образованность и незаурядные личные качества Полибия. Сам историк сообщает, что его знакомство со Сципионом Младшим началось с передачи ему нескольких книг и беседе о них (XXXII. 9). Так впервые встретились два умных человека, и на почве взаимного уважения зародилась их долгая дружба. Это – типичный пример тесных отношений между «интеллектуалом» и римлянином, готовым у него учиться [1113].
Их дружба была крепкой (XXV. 9. 3–4), и Полибий явно гордился ею. По его словам, дружба с ним «была Сципиону дороже всего» (XXXII. 9. 12), историк сравнивает её с дружбой между отцом и сыном (XXXII.11.1). Здесь не было расчётливости, чувствуется, что ахеец глубоко уважал и ценил своего молодого друга, несколько страниц его труда – это настоящий панегирик Сципиону (XXXII. 8—16; XXV. 4; 5; XXXVI. 8. 1–5). Отнюдь не склонный к восторженности Полибий о Сципионе отзывается восторженно [1114].
К началу III Македонской войны Ахейский
