в Антверпене в 1491 году в возрасте двадцати пяти лет. Однако святой Лука вряд ли одобрил бы «Пир Ирода», где Иродиада отрезает резным ножом отрубленную голову Крестителя, и «Погребение Христа», где Иосиф Аримафейский вырывает сгустки крови из волос бескровного трупа. Дважды женившись и похоронив семерых детей, Массис не утратил ни стального чувства, ни кислоты в маслах. Так, он ловит куртизанку, пытающуюся выманить у старого ростовщика его монету, а в более мягком настроении показывает банкира, пересчитывающего свое золото, в то время как его жена смотрит на это со смешанным чувством благодарности и ревности. И все же Мадонны Массиса более человечны, чем Мемлинга; одна из них (в Берлине) целует и ласкает свое дитя, как это сделала бы любая мать; а ярко-синие, пурпурные и красные цвета ее одежды подчеркивают ее красоту Когда дело дошло до портретов, Массис смог проникнуть за лицо к характеру более успешно, чем Мемлинг, как в замечательном Этюде для портрета в Музее Жакмар-Андре в Париже. Именно к Массису обратился Питер Гиллис, когда (1517) захотел послать Томасу Мору верные сходства Эразма и себя. Квентин хорошо справился с Гиллисом, но его Эразм имел несчастье последовать за Эразмом Гольбейна. Когда Дюрер (1520) и Гольбейн (1526) приехали в Антверпен, именно Массису они оказали свое высокое уважение как декану фламандского искусства.
Тем временем в Брабанте появился самый оригинальный и абсурдный художник во фламандской истории. То тут, то там на картинах Массиса — в оскаленной толпе на картине «Христос, явленный народу» (Мадрид) или уродливых лицах на «Поклонении волхвов» (Нью-Йорк) — появлялись такие же шишковатые и жестокие головы, какие Леонардо рисовал в сатирической игре своего пера. Иероним Босх сделал успешный бизнес на подобных гротесках. Он родился и провел большую часть своей жизни в Буа-ле-Дюк (в северном Брабанте, ныне южная Голландия) и стал известен под своим фламандским именем Хертогенбош, то есть Босх. Некоторое время он писал обычные религиозные сюжеты, а в некоторых, таких как «Поклонение волхвов» в Мадриде, он граничил с нормальностью. Но чувство смешного стало доминировать в его воображении и искусстве. Возможно, в детстве его пугали средневековые сказки о бесах и привидениях, о демонах, появляющихся из-за любого камня или прорастающих из дерева; теперь он карикатурно изображал этих хобгоблинов в лечебной сатире и смеялся над ними до потери сознания. С чувствительностью художника он возмущался недостатками человечества — причудливыми, уродливыми, деформированными — и изображал их с мрачной смесью гнева и ликования. Даже в таких идиллических сценах, как «Рождество Христово» (Кёльн), он отводил первый план носу коровы; в «Поклонении волхвов» (Нью-Йорк) крестьяне подглядывали через окна и арки за Богородицей и ее Младенцем. Однако на последней картине он с непревзойденным мастерством изобразил величественного Святого Петра и негритянского короля, чье величественное достоинство отодвигает в тень остальные фигуры. Но когда Босх перешел к рассказу о Христе, он омрачил картины зверскими лицами, свирепыми глазами, огромными носами, мрачно выпяченными и прожорливыми губами. Перейдя к легендам о святых, он изобразил удивительно нежного святого Иоанна Евангелиста на фоне необычного пейзажа с островами и морем, а в углу поместил созерцательного дьявола в монашеской мантии, с крысиным хвостом и энтомологическими лапками, с нетерпением ожидающего, когда он унаследует землю. В «Искушении святого Антония» он окружил отчаявшегося анчоуса куртизанками и странными фантазиями — карликом с ногами, вросшими в плечи, птицей с ногами козла, кувшином с ногами коровы, крысой, запряженной ведьмой, менестрелем, увенчанным лошадиным черепом. Босх взял гротески из готических соборов и создал из них целый мир.
Он не был реалистом. Время от времени он рисовал сцену из жизни, как в «Блудном сыне», но и там он преувеличивал уродство, нищету и страх. Его «Сенная прогулка» — это не веселье в мае, а горькая иллюстрация того, что «всякая плоть — трава».19 На вершине все идеально: юноша играет музыку для девушки, которая поет; позади них двое влюбленных целуются, а ангел преклоняет колени; над ними в облаках парит Христос. Но на земле убийца закалывает павшего врага, сводница приглашает девушку к проституции, шарлатан продает панацеи, толстый священник принимает подношения от монахинь, колеса телеги раздавливают неосторожных празднующих. Справа компания чертей, которым помогают обезьяны, тащит проклятых в ад. Филипп II, король Испании и мрака, повесил эту картину в своем Эскориале. Рядом с ним он поместил картину-компаньон «Наслаждения мира». Вокруг бассейна, в котором купаются обнаженные мужчины и женщины, движется процессия обнаженных людей на животных, частично зоологических, частично фантасмагорических; шипы и колючки входят в картину со всех сторон; на переднем плане двое обнаженных людей сжимают друг друга в вальсе, а огромная птица смотрит на них в философском умилении. В одном затворе изображено сотворение Евы как источника зла, в другом — мучения и терзания проклятых. Это чудо композиции, искусного рисунка, больного воображения — неподражаемый Босх.
Может ли быть так, что даже на заре современности существовали миллионы простых и впечатлительных христиан, которым снились подобные кошмары? Был ли Босх одним из них? Вряд ли, ведь на его портрете в библиотеке в Аррасе он изображен в преклонном возрасте, в полной бодрости духа и остроте взгляда; это человек мира, переживший свой сатирический гнев и способный смотреть на жизнь с юмором человека, который скоро выберется из этой передряги. Он не смог бы так искусно изобразить эти уродливые фантазии, если бы они все еще владели им. Он стоял над ними, не столько забавляясь, сколько злясь на то, что человечество когда-либо их вынашивало. О том, что современники наслаждались его работами скорее как живописными шалостями, чем как теологическими ужасами, свидетельствует широкий рынок, на котором продавались гравюры, сделанные с его работ. Поколение спустя Питер Брейгель изгонит этих дьяволов и превратит хобгоблинов в здоровую и веселую толпу; а четыре века спустя художники-невротики будут отражать неврозы своего времени, рисуя саркастические фантазии, напоминающие Иеронима Босха.
Завершает эту главу фламандской живописи более традиционная фигура. Ян Госсарт, родившийся в Маубеже и носивший там же имя Мабузе, приехал в Антверпен в 1503 году, вероятно, после того, как научился своему искусству у Давида в Брюгге. В 1507 году он был приглашен ко двору герцога Филиппа Бургундского — одного из эротических побочных продуктов Филиппа Доброго. Ян сопровождал герцога в Италию и вернулся с изяществом кисти, а также со склонностью к обнаженной натуре и языческой мифологии; его «Адам и Ева» впервые во фламандском искусстве
