25 февраля Жакмон оказался в лагере генерал-губернатора, который совершал инспекционную поездку по Раджпутане. Этот лагерь представлял собой целый город из походных шатров, в центре находился шатер генерал-губернатора, выделявшийся своей величиной. К нему примыкали несколько меньшего размера жилища видных чиновников и личных секретарей. Эти жилища образовывали центральную улицу импровизированного города. Улицу пересекали под прямым углом узкие прямые переулки, которые на почтительном расстоянии от центра вновь пересекались улицами из палаток. Расположение и размеры каждой палатки строго соответствовали месту ее хозяина в иерархии колониальной бюрократии. «Огромный лагерь перемещается в сопровождении нескольких полков и азиатского базара крайне медленно даже в самые погожие дни».
«Предшественник Бентинка лорд Амхерст, — писал Жакмон, — во время подобных поездок не делал ничего, кроме чтения романов, и лишь подписывал приказы, подготавливаемые государственными секретарями, правившими Индией от его имени.
Лорд Бентинк, который не курит, не читает, не пишет длинные письма своим друзьям, более расположен заниматься делами, что делает со страстью. Он работает со своими личными секретарями и оставляет государственным секретарям одно занятие — регистрировать свои приказы. Зато у них остается время посылать свои протесты против мероприятий губернатора в Совет Директоров».
Жакмон отмечал, что многие либеральные проекты Бентинка не выполнялись в результате упрямого сопротивления колониальной бюрократии. Часто решения, исполнения которых требовал элементарный здравый смысл, не проводились в жизнь, ибо главным делом чиновников была повсеместная оппозиция губернатору, Бентинк не всегда оставался объективным в оценке порой толковых предложений своих недругов. Эта постоянная вражда приводила к еще большим злоупотреблениям колониальных властей.
Английская власть порождала массу искусственных, ненормальных, единственных в своем роде явлений. Французский путешественник мог увидеть английский либерализм в колонии; с одной стороны, попытки ввести принципы свободы местной прессы, с другой — молниеносные и жестокие расправы с мятежниками. Поэтому Жакмон подчеркивал, что либеральная терпимость губернатора «уравновешивается его другими шагами, в которых проявляется крайняя нетерпимость».
От этих печальных мыслей Жакмона несколько отвлекла встреча с полковником Скиннером, «имя которого хорошо известно в Северной Индии». Его отец — английский офицер, мать — индианка. Когда Скиннеру исполнилось 15 лет, отец, дав сыну коня, кремневое ружье, щит и несколько рупий, предложил ему испытать судьбу.
Молодой человек был решителен. Он стал служить у одного из известных французских авантюристов, генерала Перрона, быстро выдвинулся и получил звание офицера, а когда Перрон покинул Индию, перешел на службу к британским властям. Командуя туземной кавалерией, Скиннер оказал англичанам столько услуг, что был награжден орденом Бани. У Скиннера также проявились коммерческие способности, полковник выгодно торговал индиго. Но деньги тратил как индиец, израсходовал огромные суммы на перестройку пагоды, мечети и христианской церкви. Каждое воскресенье он присутствовал на англиканском богослужении, а каждую пятницу молился в мечети.
Скиннер говорил и думал на трех языках: английском, фарси и хинди. В пятьдесят лет, будучи очень толстым человеком, он управлял своим телом, как хотел, стрелял на скаку всегда без промаха. «Я беседовал с ним полчаса, — писал Жакмон, — и через десять минут мне показалось, что знаю его давно, поскольку он оказался на редкость интересным собеседником. Он знает очень хорошо Индию и особенно положение сипайских войск. Если бы я был военачальником в Индии, я бы советовался с ним как можно чаще».
Жакмону представился случай присутствовать на встрече губернатора с раджпутским раджей. Он с интересом рассматривал знатных раджпутов, одетых в не очень удобные костюмы из золотой парчи, но босых. Раджа был к тому же в золотых панталонах, заправленных в старинные европейские ботфорты. Наиболее живописными французскому путешественнику показались старые раджпутские воины. «Их длинные седые бороды искусно раздвоены от подбородка и ниспадают на оба плеча, старые красные мундиры, превращенные в лохмотья, соседствуют с традиционными индийскими штанами, причем живот каждого воина обнажен. В довершение всего на головах красуются огромные треугольные шляпы времен лорда Клайва».
В честь британского губернатора раджпутский раджа устроил кулачный бой, и англичане, большие любители бокса, до темноты наблюдали ожесточенные схватки между пенджабскими мусульманами и индийцами из разных каст. Бои происходили на песчаной арене. Побеждали, как правило, северяне, хотя и не без длительной борьбы. Кулачный бой иногда переходил в самую беспощадную драку. Бойцы вцеплялись руками в нос и губы друг друга, катались по земле до тех пор, пока надзиратели палками не заставляли их вновь принять надлежащие позы.
Путешествуя по княжествам Раджпутаны, Жакмон мог сравнивать жизнь крестьян во владениях «независимых» махараджей и на землях, принадлежавших Компании. Безусловно, индийская деревня страдала от произвола махараджи, но когда отдельные княжества или, что, конечно, чаще, джагиры переходили под власть британских чиновников, налоговый пресс душил крестьян настолько, что хозяйства разрушались. Сотни людей, обслуживавших бывшего раджу и джагирдара, пополняли и без того многочисленную армию нищих.
Жакмон поделился этими наблюдениями со своим высокопоставленным другом — генерал-губернатором Бентинком. «Я выразил ему свое удивление неспособностью многих правительственных чиновников и отсутствием у них активности». Старый виг со вздохом согласился. Единственное, чем он мог утешить француза, это во время обеда в походном шатре среди раджпутской пустыни приказать своему придворному оркестру исполнить его любимые оркестровые пьесы. «Оркестр исполнил несколько увертюр из опер Россини. Эти мелодии мне были очень хорошо знакомы и пробудили во мне много воспоминаний… Я не знаю, — замечает Жакмон, — для чего нужны подобные дорогостоящие поездки генерал-губернатора по стране. Генерал-губернатор — своего рода монарх, и он абсолютно ничего не выигрывает, более того, он разрушает свой престиж у индийцев, которые теперь видят, что английский правитель не полубог, а обыкновенный человек».
1 марта Жакмон прибыл в Джайпур. Несколько дней он рассматривал город. Особенно его заинтересовали развалины древнего Амбера. «Печальная красота руин», где можно найти лишь несколько брахманов. Зато новый город оживлен более, чем Дели. Нынешний раджа платит Компании четвертую часть своего дохода — семь лакхов рупий. Современному повелителю Джайпура 14 лет, княжеством правит рани, вернее, ее фаворит Джута Рам, «мужчина лет 40, крепкого сложения, о умным, но грубым лицом, а юный раджа тем временем развлекается стрельбой из лука, также курит опиум и пьет крепкий ликер. Есть все условия, чтобы этот подросток превратился в слабоумного человека». Подобное вырождение Жакмон мог наблюдать здесь довольно часто.
Истинный правитель Джайпура Джута Рам сказал Жакмону, что у него на службе французские офицеры, «но при ближайшем рассмотрении эти люди оказались португальцами или топасами». Португальские офицеры, чьи предки уж не одно столетие жили в Индии, смуглые, как туземцы, по мнению англичан, не обладали статусом европейцев, их третировали, как индийцев.
Джайпур более, чем Дели, сохранил облик индийского города, английское присутствие здесь почти не чувствовалось. «Когда европеец гуляет по Дели, каждый богато одетый индиец считает своим долгом приветствовать сахиба. В Джайпуре подобного подобострастия не чувствуется».
Вазир Джута Рам пригласил своего гостя на торжественный пир. За годы пребывания в Индии Жакмон так и не почувствовал красоты здешней музыки, но танцы всегда вызывали у него известный интерес и весьма подробно описаны в дневнике.
«Я внимательно наблюдал за танцами и заметил, что одна из баядерок танцует великолепно. Содержание ее пантомимы заключалось в изображении парящего в воздухе оленя. Сначала она создавала образ плененного животного, робкого и неуверенного в своих движениях, затем олень освобождался от веревки и как бы стремительно летел вверх, тело танцующей выражало чувство свободы и счастья. Она как бы уносилась вдаль и становилась еле видимой. Выражение лица танцующей постоянно менялась, чувства тревоги, гордости и радости точно соответствовали каждой ее позе. Сочетание движений тела с бесконечной переменой выражения лица составляло тонкий поэтический язык большой изобразительной силы. Эта женщина была черна, как негритянка, и некрасива, но я сначала этого не заметил, ибо был полностью заворожен ее игрой; ее платье, очень широкое, свободно облегающее фигуру, могло образовывать бесконечное число складок, похожих на мраморные изгибы тоги античных статуй. Даже во время медленных, плавных движений танцовщица благодаря искусному незаметному вращению тела создает сотни новых рисунков своей одежды».
