Теперь, переселившись в Москву, Исполнительный комитет вклинился в эту группу и, можно сказать, обескровил ее. Как члены Комитета Теллалов и Ошанина, составлявшие душу группы, изымались из нее — они должны были всецело отдаться центральной деятельности. К тому же Теллалов в июле был переведен Комитетом в Петербург. Кроме них из группы выбыли Мартынов и Лебедев, которые были взяты в члены Комитета; Гортынский, посланный в качестве агента Комитета для организационной работы в Киев; Андреев, с той же целью отправленный в Саратов, а член группы Фриденсон, взятый Комитетом из Москвы раньше других, был арестован в Петербурге еще в январе 1881 года. Все это не могло не ослабить местной организации.
В Петербург кроме Теллалова были направлены два только что принятых члена Комитета — Романенко и Стефанович, приехавшие из-за границы. Все трое раньше в качестве членов «Народной воли» в Петербурге не работали, личных связей там не имели, а в Москве старые члены «Народной воли» в свою очередь являлись новоселами. Это тоже был неблагоприятный для деятельности момент. Но важнее всего было то, что с перемещением центра Петербург в революционном смысле низводился на степень провинции: отныне там должна была существовать только местная группа, а Москва превращалась в революционную столицу, но без тех духовных и материальных ресурсов, которыми обладал Петербург.
Велика была перемена, найденная мною в численном и качественном составе Исполнительного комитета. Нечего было скрывать от себя: Комитет 1879 года был разбит. Странно, но никто из нас не говорил об этом; мы сходились, обсуждали различные вопросы и расходились, как будто не замечая отчаянного положения нашего центра. Или, быть может, все мы были людьми, которые видят несчастье, но не говорят о нем. Лишь однажды в беседе с Грачевским наедине я высказала ему свои опасения за будущее и горестные мысли о настоящем. Но он был другого мнения или не хотел сознаться, что положение дел катастрофическое. Из 28 человек[213], бывших основоположниками «Народной воли» и членами Исполнительного комитета, принятыми до 1 марта, на свободе оставалось только восемь: три женщины — Корба, Ошанина (совсем больная) и я — и пять мужчин. То были: 1) Грачевский, который до тех пор был техником по типографии и приготовлению динамита, человек энергичный и фанатически преданный революционному делу; старый народник начала 70-х годов, он занимался пропагандой среди московских рабочих вместе с членами московской организации Бардиной и Джабадари, судился по «процессу 193-х», был в ссылке в Архангельской губернии и бежал оттуда. Испытанный, практичный и очень работоспособный, но в «Народной воле» занятый техникой, он до 1 марта в организационных работах активного участия не принимал; 2) П. А. Теллалов, выдающийся деятель, пропагандист и агитатор, создатель московской группы, по своему пребыванию в Москве не мог принимать участия в деятельности Комитета как всероссийского центра; 3) Юрий Богданович, обаятельный товарищ, пропагандист в деревне в начале 70-х годов, прежний «чайковец», человек опытный, мужественный в деле, но очень мягкий в сношениях с людьми, при образовании «Народной воли» находился в Пермской губернии для устройства побега Бардиной и был принят в члены Комитета прямо на должность сыроторговца на Малой Садовой, а после 1 марта по поручению Комитета совершил поездку в Сибирь для организации «Красного Креста»[214], имевшего главной целью помощь побегам политических ссыльных; 4) Савелий Златопольский, одессит, принятый в Комитет по рекомендации Фроленко и Колодкевича, знавших его в Одессе; мягкий, добрый, он не был импонирующим и влиятельным человеком; и наконец, 5) Лев Тихомиров, наш признанный идейный представитель, теоретик и лучший писатель, уже в 1881 году отличавшийся некоторыми странностями и, быть может, носивший в душе зачатки психологического переворота, который привел его к полному изменению прежней идеологии и сделал из революционера и республиканца монархиста, из атеиста религиозного ханжу, а из социалиста — единомышленника Каткова и Грингмута. Еще в мартовские дни в Петербурге он изумлял нас. Так, после 1 марта он явился к нам с траурной повязкой на рукаве, какую носили военные и чиновники по случаю смерти Александра II. В другой раз он сообщил, что ходил в церковь и принес присягу новому императору. Мы не знали, чем объяснить эту комедию, но, по словам Тихомирова, это было необходимо, чтобы легализовать его в глазах дворника, который так любознателен, что забирается в квартиру, когда хозяев нет дома. Шпиономания, по-видимому, овладела им. Так, в Москве, живя в меблированных комнатах, он вообразил, что соседи сделали отверстие в стене и подслушивают разговоры в его помещении. Тотчас он оставил эту квартиру и отправился на богомолье в Троицко-Сергиевскую лавру, чтобы, прописавшись там, засвидетельствовать этим свою благонадежность для дальнейшего проживания в Москве. На такие махинации никто из нелегальных не пускался до него ни при каких обстоятельствах.
Из сделанного перечня видно, что оставалось от прежнего Комитета. Главных столпов нашей организации, инициаторов и создателей «Народной воли», укрепивших новое направление и совершивших деяния, на которых «останавливался зрачок мира», в нашей среде уже не было — они сошли с революционной арены, были осуждены или ждали сурового осуждения. Уж не было Квятковского, пламенного революционера и хорошего организатора, имевшего особенную способность привлекать людей к делу. Он был арестован еще в 1879 году и казнен; не было Зунделевича, мастера по части доставки всевозможных технических средств; ни Морозова, который был одним из первых горячих глашатаев народовольческого направления, — он уехал за границу уже через полгода после основания «Народной воли» и не видел всего расцвета ее. Не было ни Александра Михайлова, этого «недреманного ока» организации, истинного «хозяина» ее; ни олицетворявшего террор, мрачного, молчаливого красавца-силача Баранникова; ни нашего хранителя от полицейских набегов Клеточникова. Не было Желябова, Перовской, Колодкевича и Фроленко, этих несравненных деятелей слова и практики. Выбыли из строя техники: Исаев, Якимова, Ширяев, Софья Ивановна; не было энтузиаста Суханова; членов Комитета Тригони, Лебедевой, Ланганса и только что принятого Жебунева. Погибли агенты: Кибальчич, Саблин, Геся Гельфман, Терентьева и многие другие товарищи из интеллигенции и рабочих, необходимые для общего дела и разнообразием своих талантов и способностей поддерживавшие гармоничность различных отраслей деятельности нашей организации. Теперь была пустыня недоставало ни умов, ни рук, ни главенствующих инициаторов, ни искусных выполнителей. В 1879 году Исполнительный комитет соединил в себе все революционные силы, накопленные предшествующим десятилетием и уцелевшие от разгрома этого периода. Он бросил их в политическую борьбу и, совершив громадную работу, в два года истратил весь капитал. Теперь, к концу 1881 года, оставалась небольшая группа, а за нею те, кого на моем процессе 1884 года присутствующие защитники характеризовали словом «ученики».
Так Исполнительный комитет по существу кончил свое бытие, и в данный момент центр партии «Народная воля» уже не был в состоянии играть прежней роли. На арене борьбы с самодержавием почти не оставалось имен, известных всей свободомыслящей России. Вместе с утратой людей боевая способность Исполнительного комитета исчезла. Оставалась пропагаторская и организаторская работа; надо было думать о собирании сил во что бы то ни стало. Но условия деятельности сильно усложнились: шпионаж и сыск усовершенствовались, появились виртуозы этого дела, люди честолюбивые, способные и с широким размахом, как Судейкин, а революционные требования к личности сравнительно с 70-ми годами повысились. В интеллигенции и в рабочей среде надо было искать элементы более зрелые. Но именно их-то и было мало. Рядовые работники находились довольно легко среди молодежи: для работы в провинции, в местных группах они были вполне пригодны, но к кандидатам в центр мы предъявляли иные требования, меряя той меркой, которая была при основании «Народной воли», и под эту мерку подходили лишь немногие.
С распадом прежней организации, исчезновением большого числа товарищей ослабел общественный контроль над личностью. Я заметила это еще в апреле, когда проезжала через Москву на юг. Несколько губительных арестов произошли оттого, что отдельные лица рисковали собой, пренебрегая мерами осторожности. Якимова, изумительная по своей смелости, находчивая в опасности и беззаветно преданная революционному делу, Якимова, которую надо было беречь как зеницу ока, отправилась в Киев, хотя он считался по своим полицейским условиям столь же опасным, как и Петербург. Там в скором времени она была арестована с Лангансом и Морейнис. То же самое произошло и с Лебедевой. Матери Фроленко, женщине простой и никогда не бывавшей в Петербурге, Лебедева хотела помочь получить свидание с сыном и постоянно виделась с ней, несмотря на очевидный риск быть прослеженной. Так оно и случилось: Лебедева была арестована; как участница в покушении на цареубийство, она была осуждена на каторгу, как и Якимова, и умерла на Карийских рудниках в Сибири. При Александре Михайлове и Желябове, когда налицо был весь коллектив, такого риска и проявления личной воли общественное мнение не допустило бы. Да и арест самой Перовской, а потом Суханова — разве он произошел бы, если бы, как это было в лучший период деятельности Комитета, строгий контроль организации сдерживал и, когда нужно, подчинял личность революционной дисциплине, допуская риск собой только по решению коллектива для общественно необходимого дела[215].
