Если бы их посещения не были относительно дороги, они не могли бы посвящать храмам такие дорогие подарки, о которых мы говорили, хотя бы иногда, о чем опять-таки мы читаем в «Палатинской антологии». Симонид, если эта эпиграмма действительно принадлежит ему, говорит о двух гетерах, которые посвятили храму Афродиты пояса и украшения; поэт разговаривает с ремесленником и остроумно замечает, что его кошелек знает, откуда появились эти дорогие безделушки.
Известно о посвятительном даре гетеры Приапу, что и понятно, поскольку он был божеством чувственной любви. В соответствии с эпиграммой неизвестного автора, красивая Алксо в память о священном ночном празднике посвятила Приапу венки из крокусов, мирра и плюща, обвитые шерстяными лентами с надписью «милому Приапу, который ласкает, как женщина». Другой неизвестный поэт рассказывает, как гетера Леонтида после долгой ночи, проведенной с «драгоценным» Сфением, посвятила лиру, на которой она играла, Афродите и музам. Или, может, Сфений был поэтом, в чьей поэзии она находила удовольствие? Возможно, верны оба толкования, словоупотребление оставляет вопрос открытым.
Другой, к сожалению, неизвестный поэт оставил прелестную эпиграмму о гетере Нико, которая принесла в дар Афродите вертишейку (см. с. 167), способную «привлечь мужчину из-за далекого моря, а юношу выманить из скромной спальни, она художественно украшена золотом и дорогим аметистом и обвита мягкой шерстью ягненка».
Косметика в самом широком смысле слова, безусловно, играла большую роль в жизни гетер, и из огромного числа античных авторов, писавших об этом, я отобрал лишь некоторые примеры. Например, эпиграмма Павла Силенциария (Ант. Пал., v, 228) рассказывает о том, что молодые люди, собираясь на свидание с гетерой, очень тщательно выбирали одежду. Волосы красиво завивались, ногти были аккуратно подстрижены, и сделан маникюр, а из одежды предпочтение отдавалось пурпурным нарядам. Лукиан высмеивает старую гетеру: «Погляди-ка внимательно, взгляни хоть на ее виски, где только и есть ее собственные волосы; остальные – густая накладка, и ты увидишь, что у висков, когда выцветает краска, уже много проседи». От Луциллия осталась едкая эпиграмма: «Многие говорят, Никилла, что ты красишь свои волосы – но эти иссиня-черные ты купила на рынке». Фрагмент из Аристофана перечисляет множество средств, которые женщины используют для привлечения:
Ножи, притирки, бритвы, мыльце, ножички.
Парик с начесом, ленточки, повязочки,
Белила, пемза, масло, сетки, вышивки,
Передник, пояс, перебор каемчатый,
Фата, подкраска, «смерть мужчинам», пластыри,
Сандалии, ксистиды, каларасии,
Налобник, чемеричка, ожерелия,
Рубашка, венчик, гребешки. Роскошницы —
Но это все не то.
– А что же главное?
– Ушные кольца, серьги, серьги гроздьями,
Заколки, пряжки, шильца, шпильки, туфельки,
Цепочки, перстни, перевязи, шапочки,
Олисбосы, сфендоны, налодыжники —
Всего не перечислишь[113].
Комедиограф Алексид в юмористическом отрывке описывает, как искусные в своем ремесле гетеры пользуются косметикой, выгодно оттеняя природные данные и восполняя несуществующие.
Профессия гетеры требовала не только умелого использования косметики, но и умного поведения, знания мужских слабостей и не меньшей осторожности в использовании этих слабостей, чтобы мужчина готов был заплатить как можно больше. Можно сказать, что с течением времени вошли в употребление регулярные правила поведения гетеры, которые вначале распространялись устно, а затем были записаны. Не сохранилось ни одного учебного пособия для гетер, однако античные авторы оставили нам ясное представление о подобной вспомогательной литературе. Хорошо известно стихотворение Проперция (iv, 5), где сводница перечисляет способы, с помощью которых можно вытянуть наибольшее количество денег у любовника: «Верность отринь, богов прогони, да царствует лживость, / Пусть разорительный стыд прочь отлетит от тебя! / Выгодно выдумать вдруг соперника: пользуйся этим; / Если отсрочила ночь, – жарче вернется любовь. / Если ж тебе волоса он растреплет в злобе – на пользу: / Тут-то его и прижми, пусть он заплатит за мир. / Если им куплен уже восторг продажных объятий, / Ври ему, будто настал праздник Изиды святой. / …Шею держи в синяках от недавних как будто укусов: / Он их сочтет за следы страстной любовной борьбы. / Бегать не вздумай за ним, подобно срамнице Медее / (Знаешь, ведь как презирать стали за это ее), / …Вкусу мужчин потакай: если песню твой милый затянет, / Вторь ему, будто и ты тоже, как он, напилась, / …Пусть и солдат тебе не претит, для любви не рожденный, / Или матрос, у кого деньги в корявой руке… / Надо на деньги глядеть, не на руку, дающую деньги!.. / Пользуйся! – завтрашний день щеки засушит твои»[114].
Подобный свод правил мы встречаем и в «Науке любви» Овидия (1, 8), где старая сводня наставляет девушку: «…Смотри-ка, богатый любовник / Жаждет тебя и узнать хочет все нужды твои… / Ты покраснела. Идет к белизне твоей стыд, но на пользу / Стыд лишь притворный, поверь: а настоящий – во вред. /Если ты книзу глядишь, потупив невинные глазки, / Думать при этом должна, сколько предложат тебе. / Смело, красотки! Чиста лишь та, которой не ищут; / Кто попроворней умом, ищет добычи сама. / …Полно скупиться, поверь, красота без друга хиреет… / Только один-то не впрок…Да маловато и двух… / Если их много, доход верней… Да и зависти меньше/ …Платы проси небольшой, пока расставляешь ты сети, – / Чтоб не удрал. А поймав, смело себе подчиняй. / Можешь разыгрывать страсть: обманешь его – и отлично. / Но одного берегись, даром не дать бы любви! / В ночи отказывай им почаще, на боль головную / Иль на иное на что, хоть на Изиду, сошлись. / Изредка все ж допускай, – не вошло бы терпенье в привычку: /Частый отказ от любви может ослабить ее. / Будь твоя дверь к просящим глуха, но открыта – дающим. / Пусть несчастливца слова слышит допущенный друг. / А разобидев, сама рассердись на того, кто обижен, / Чтобы его вмиг растворилась в твоей. / Но никогда на него сама ты не гневайся долго: / Слишком затянутый гнев может вражду породить. / Плакать по мере нужды научись, да как следует плакать, / Так, чтобы щеки твои мокрыми стали от слез. / …Кстати раба приспособь, заведи половчее служанку, / Пусть подскажут ему, что покупать для тебя. / Перепадет тут и им. У многих просить понемножку – / Значит по колосу скирд мало-помалу собрать. / … А коли поводов нет потребовать прямо подарка, / Так на рожденье свое хоть пирогом намекни, / Да чтоб покоя не знал, чтоб были соперники, помни! / Если не будет борьбы, плохо пойдет и любовь, / …Вытянув много, скажи, чтоб он не вконец разорялся. / В долг попроси, но лишь с тем, чтоб никогда не отдать./Лживою речью скрывай свои мысли, губи его лаской: / Самый зловредный яд можно в меду затаить…»[115] Невольно подслушав эти наставления сводницы, автор заканчивает стихотворение: «В эту минуту едва руки я мог удержать, / Чтобы не вырвать волос седых, и этих от пьянства вечно слезящихся глаз, не расцарапать ей щек!»
Последние строки заставляют меня воспринять латинский источник как перепевы источника греческого. То, что здесь нам предоставили два римских поэта (Проперций и Овидий), обычно относилось к сценам из греческой жизни, было ее отражением, они были характерны для комедии, затем стали сюжетами любовных элегий александрийской поэзии, и, наконец, их переняли римские поэты. У меня уже была возможность рассмотреть кодекс поведения греческой гетеры на примере Геронда (сс. 54–56); мы также уже упоминали «Разговоры гетер» Лукиана, которые предоставляют огромный материал для нашей темы. Например, в шестом диалоге мы встречаем наставления матери, обращенные к дочери:
«Кробилла. Ну вот, теперь ты знаешь, Коринна, что это не так уж страшно, как ты думала, сделаться из девушки женщиной, проведя ночь с цветущим юношей и получив целую мину, как первый заработок. Я тебе из этих денег теперь же куплю ожерелье.
Коринна. Хорошо, мама, и пусть в нем будут камни огненного цвета, как у Филениды.
Кробилла. У тебя и будет такое. Послушай только, что тебе нужно делать и как вести себя с мужчинами. Ведь иного пути для нас нет, дочка, и ты сама знаешь, как прожили мы эти два года после того, как умер твой отец. Пока он был жив, всего у нас было вдоволь. Ведь он был кузнецом и пользовался большой известностью в Пирее; послушать надо было, как все клялись, что после Фелина уже не будет такого другого кузнеца. А после его смерти сначала я продала клещи, и наковальню, и молот за две мины, и на это мы просуществовали месяцев шесть, а потом то тканьем, то прядением, то плетением едва добывала на хлеб, но все же я растила тебя, дочка, в единственной надежде.
Коринна. Ты имеешь в виду эту мину?
Кробилла. Нет, я рассчитывала, что ты, достигнув зрелости, и меня будешь кормить, и сама легко приоденешься и разбогатеешь, станешь носить пурпурные платья и держать служанок.
