это воровство: «Мы не можем сказать ничего, кроме того, что уже было сказано; композиция и метод принадлежат только нам».52 Он признается, что знает мир только по книгам и по новостям, которые поступают в Оксфорд:
Каждый день я слышу новые новости, и эти обычные слухи о войне, чуме, пожарах, наводнениях, кражах, убийствах, резне, метеорах, кометах, спектрах, чудесах, явлениях, о взятых городах, осажденных городах во Франции, Германии, Турции, Персии, Польше и т. д., ежедневные сборы, приготовления и тому подобное, что позволяют эти бурные времена, сражения, столько людей убито… кораблекрушения, пиратство и морские бои; мир, лиги, стратагемы и новые тревоги. Огромная путаница клятв, пожеланий, действий, эдиктов, прошений, исков, ходатайств, законов, прокламаций… мнений, расколов, ересей… свадеб, маскарадов, маммерий, развлечений, юбилеев… погребений.53-
И ему кажется (как и Торо), что, прочитав новости одного дня, он может считать их само собой разумеющимися в течение всего остального года, просто меняя имена и даты. Он сомневается в том, что человек прогрессирует, но «я создам свою собственную Утопию… в которой буду свободно властвовать», и описывает ее в причудливых деталях; на самом деле, однако, он предпочитает спокойный просмотр в своем кабинете или на берегу Темзы тому, чтобы отправиться на исправление человечества. Тем временем все авторы мира приносят сладости на его пир. Он заваливается цитатами, снова становится унылым и после 114 толстых страниц решает разобраться с причинами меланхолии, которыми являются грех, распутство, невоздержанность, демоны, ведьмы, звезды, запоры, венерические излишества… и ее симптомами, среди которых «ветер, гремящий в кишках… кислые отрыжки… тревожные сны».54 Закончив двести отступлений, он предписывает средства от меланхолии: молитвы, диеты, лекарства, слабительные, мочегонные, свежий воздух, физические упражнения, игры, представления, музыка, веселая компания, вино, сон, кровопускание, ванны; а затем он снова отступает, так что каждая страница — это разочарование и восторг — если бы время остановилось.
Теперь, в поэзии, сонетисты уходят на второй план, и приходят «метафизические поэты»: Ричард Крэшоу, Абрахам Коули, Джон Донн, Джордж Герберт, которые с нежным изяществом выражали мир и благочестие англиканского пастората. Сэмюэл Джонсон назвал их метафизическими лишь отчасти потому, что они склонялись к философии, теологии и аргументации, а главным образом потому, что они переняли у Лили, Гонгоры или Плеяды стиль, состоящий из языковых новинок и затей, словесных острот и оборотов, классических отрывков и вымученных неясностей. Все это не помешало Донну стать лучшим поэтом эпохи.
Подобно Джонсону и Чепмену, он пережил три царствования. При Елизавете он писал о любви, при Якове — о благочестии, при Карле — о смерти. Воспитанный католиком, получивший образование у иезуитов, в Оксфорде и Кембридже, он знал, что такое гонения и что такое задумчивость и скрытность. Его брат Генри был арестован за укрывательство запрещенного священника и умер в тюрьме. Иногда Джон питал свою меланхолию мистическими сочинениями Святой Терезы и Луиса де Гранады. Но к 1592 году его гордый молодой ум отверг чудеса веры, и третье десятилетие его жизни прошло в военных приключениях, эротических похождениях и скептической философии.
На какое-то время он посвятил свою музу откровенному распутству. В элегии XVII он прославил «Любви сладчайшую часть — разнообразие».
Как счастливы были наши предки в древние времена, Кто не считал множественность любви преступлением!55
В элегии XVIII он плыл «по Геллеспонту между Сестосом и Абидосом ее грудей». В элегии XIX, «Своей госпоже, ложащейся в постель», он поэтично раздевает ее и просит «лицензировать мои блуждающие руки». Он смешивал энтомологию с любовью и утверждал, что, поскольку блоха, укусив обоих, смешала его кровь с ее, они теперь женаты по крови и могут заниматься спортом в безгрешном экстазе.56 Затем, пресытившись поверхностями, он беззлобно порицал щедрых женщин, забывал об их датированных прелестях и видел лишь уловки, которым они научились в бессердечном мире; он испепелял свою Юлию яростным литанием порицаний и советовал своему читателю выбрать себе домашнюю подругу, поскольку «любовь, построенная на красоте, вскоре умирает».57 Теперь, воспевая антистрофу Вийона, он составил поэтическое завещание, в котором каждая строфа наносила удар по «любви».
В 1596 году он отправился с Эссексом, помог взять Кадис, а в 1597 году снова отправился с ним на Азорские острова и в Испанию. Вернувшись в Англию, он нашел хорошее место в качестве секретаря сэра Томаса Эгертона, лорда-хранителя Большой печати; но он сбежал с племянницей лорда-хранителя, женился на ней (1600) и решил содержать ее поэзией. Дети появлялись так же легко, как и рифмы; часто он не мог их прокормить или одеть; здоровье его жены подорвалось; он написал защиту самоубийства. Наконец Эгертон смирился и выслал семье пособие (1608), а в 1610 году сэр Роберт Друри предоставил им квартиру в своем особняке на Друри-Лейн. Год спустя сэр Роберт потерял единственную дочь, и Донн анонимно опубликовал в качестве элегии по ней свою первую большую поэму «Анатомия мира». Смерть Элизабет Друри он расширил до разложения человека и вселенной:
Так и мир с первого часа распадается… А новая философия ставит все под сомнение. Элемент огня полностью потушен; Солнце потеряно, и земля, и ничья смекалка Вы вполне можете указать ему, где искать. И свободно люди признают, что этот мир исчерпан, Когда на планетах и в тверди Они ищут столько нового, а потом видят, что это Снова рассыпается… Все разлетелось на куски, вся слаженность исчезла, Все только поставка, и все отношения.58
Он скорбел, видя, «как хромает и калечится» эта Земля, некогда бывшая сценой божественного искупления, а теперь, согласно новой астрономии, являющаяся лишь «окраиной» мира. В одном
