Но он оставил пьесу незаконченной, а в остальном ограничил свой романтизм милой лирикой, рассыпанной в его комедиях, как драгоценные камни в окалине. Так, в пьесе «Дьявол — осел» (1616) он вдруг поет:
Видели ли вы, как растет яркая лилия? До того, как к нему прикоснулись грубые руки? Вы заметили только падение снега. До того, как почва загубит его? Вы почувствовали шерсть бобра, Или лебединый пух? Или понюхайте бутон бриара, Или нард в огне? Или попробовали пчелиный мешок? Такой белый! Такая мягкая! Какая она милая!
Еще прекраснее, конечно, песня «К Силии», которую он украл у грека Филострата и с безупречной эрудицией и мастерством превратил в «Пей меня только глазами».
После смерти Шекспира Джонсон стал признанным главой поэтической гильдии. Он стал некоронованным поэтом-лауреатом Англии — официально он так не назывался, но чаще всего признавался правительством и получал от него пенсию в сто марок в год. Многочисленные друзья, собиравшиеся вокруг него в таверне «Русалка», видели за дурным нравом и острым языком его грубоватый добрый характер; они питались его сочной речью и позволяли ему играть главную роль почти так же президентски, как его тезке из следующего века. Бен был теперь таким же тучным, как Сэмюэл, и не красивее; он оплакивал свой «горный живот» и «скалистое лицо», изрытое цингой; он едва ли мог навестить друга, не сломав стул. В 1624 году он перенес свой помост в таверну «Дьявол» на Флит-стрит; там основанный им клуб «Аполлон» регулярно собирался на пиршества с яствами, вином и остроумием, а в одном конце комнаты у Джонсона было приподнятое сиденье с поручнем, который направлял его величину на трон. Традиция называла его последователей племенем Бена, и среди них были Джеймс Ширли, Томас Кэрью и Роберт Херрик, который называл его «святым Беном».47
Ему требовалось святое и бесконгенсальное терпение, чтобы переносить нищету и болезни своих распадающихся лет. По его подсчетам, все его пьесы принесли ему менее двухсот фунтов. Он тратил в спешке и голодал на досуге; у него не было того финансового чутья, которое сделало Шекспира знатоком реальности. Карл I продолжал выплачивать ему пенсию, но когда парламент скупился на королевские средства, пенсия выплачивалась не всегда. Однако в 1629 году Карл прислал ему сто фунтов, а декан и капитул Вестминстерского аббатства выделили пять фунтов для «мистера Бенджамина Джонсона в его болезни и нужде».48 Его последние пьесы провалились, слава пошла на убыль, друзья исчезли, его жена и дети умерли. К 1629 году он жил один, прикованный к постели параличом, с единственной старухой, которая заботилась о нем. Он прожил в боли и нищете еще восемь лет. Его похоронили в Вестминстерском аббатстве, и Джон Янг вырезал на камне, который стоял перед могилой, знаменитую эпитафию:
О РЕДКОМ БЕНЕ ДЖОНСОНЕ
Остались только первые два слова, но каждый образованный англичанин сможет дописать остальные.
VI. ДЖОН ДОНН: 1573–1631
На конференции в Хэмптон-Корте делегат от пуритан предложил новый перевод Библии. Епископ Лондонский возразил, что существующие версии достаточно хороши; король Яков отменил его решение и приказал «приложить особые усилия для создания единообразного перевода, который должен быть сделан лучшими учеными в обоих университетах, затем рассмотрен епископами, представлен Тайному совету, и наконец ратифицирован королевской властью, чтобы читаться во всей Церкви, и никак иначе».49 Сэр Генри Сэвил и сорок шесть других ученых взялись за эту работу, опираясь на более ранние переводы Уиклифа и Тиндейла, и завершили ее за семь лет (1604–11). Эта «Авторизованная версия» стала официальной в 1611 году и начала оказывать огромное влияние на английскую жизнь, литературу и речь. Тысячи метких фраз перешли из нее в язык. Поклонение Библии, уже столь сильное в протестантских странах, приобрело в Англии новый пыл, подняв пуритан, затем квакеров, затем методистов на уровень знания и поклонения тексту, равный лишь мусульманской преданности Корану. Влияние перевода на английский литературный стиль было совершенно благотворным: он разбил длинные и вычурные обороты елизаветинской прозы на предложения короткие и сильные, ясные и естественные; он заменил иностранные термины и конструкции изящными англосаксонскими словами и английскими идиомами. Она допустила тысячу ошибок в учености, но превратила благородный древнееврейский и простонародный греческий языки Заветов в прекраснейший памятник английской прозы.
Два других выдающихся прозаических произведения стали честью царствования: «История мира» сэра Уолтера Рэли (о ней подробнее позже) и «Анатомия меланхолии» Роберта Бертона (1621).II- массивная матрица, в которую викарий церкви Святого Фомы в Оксфорде поместил свои собранные воедино фрагменты теологических, астрологических, классических и философских преданий. Поначалу доны считали его «очень веселым и милым», но позже он впал в такую меланхолию, что ничто не могло его порадовать, кроме издевательств баржевиков на Темзе.50 Чтобы унять свою «черную желчь», Бертон «поглощал авторов», которых ему поставляла Бодлианская библиотека. С ними, с рукописями, астрологией и священническими услугами он проводил свои мрачные дни и звездные ночи. Он рассчитал свой собственный гороскоп и предсказал по нему день своей смерти с такой точностью, что оксфордские ребята заподозрили его в том, что он повесился, чтобы доказать свою прозорливость.51
В своей книге он очень живой. Намереваясь исследовать и прописать ипохондрию, он находит отступление более приятным, чем его план. С эксцентричным юмором, раблезианским только в своем беспутном блуждании, он рассуждает обо всем так же непринужденно, как Монтень, перенасыщая свои страницы латынью и греческим, и с любовью манит своего читателя все дальше и дальше в никуда. Он отказывается от оригинальности; он считает, что любое авторство —
