Год для него весьма плодотворный. Не стесняемый цензурными и административными ограничениями Шлёцер пишет дни и ночи напролёт. Тауберту он сообщает: «У меня по уши работы, и множество и разнообразие дел, которыми занята моя голова, заставляют её иногда кружиться».
Один за другим выходят его сочинения: разыскания о происхождении славян, краткое описание жизни и трудов Нестора-летописца, история Франции для российской публики и написанное по просьбе Данцигского учёного общества исследование о князе Лехе, доказавшее легендарное происхождение «прародителя» поляков. Находит он время и для того, чтобы следить за новейшей литературой о России. Перевод Джеймса Грива на английский язык «Описания земли Камчатской» Крашенинникова (лёгший в основу немецкого перевода) вызывает его нарекания — слишком много неточностей, и при этом переводчик в предисловии ещё имеет наглость называть русский язык «варварским»!
С наступлением 1766 года Шлёцеру приходится вплотную заняться образованием русских студентов. Вернувшись в Гёттинген на исходе зимы из небольшой поездки, он нашёл, что успехи его подопечных в науках не так велики, как он ожидал. Шлёцер берёт дело в свои руки. Он селится с ними в одном доме, руководит их учёбой и «все дни не спускает с них глаз». Двум студентам (Василию Венедиктову и Василию Светову), признанным наиболее способными к занятиям русской историей, Шлёцер читает домашние лекции, обучая собственным приёмам критики исторических источников. В это время он задумал большой труд о русском летописании и привлекает Светова к черновой работе. Уже в мае Шлёцер с гордостью сообщает в Петербург, что «оба историка, которые приехали сюда с запасом школьных знаний, не больших, чем у немецкого мальчика десяти лет, тем не менее чрезвычайно продвинулись: они уже могут с пониманием слушать все лекции, и даже Венедиктов, который ещё в августе не знал ни одного немецкого слова, теперь может полностью объясняться» [143].
Попутно Шлёцер сумел добиться от петербургской Академии увеличения содержания для русских студентов с 250 до 300 рублей [144].
Королевское учёное общество избирает Шлёцера своим членом. По этому случаю 14 июня 1766 года он читает перед учёными мужами доклад «Memoriae Slavicae», где впервые излагает публично свои взгляды на древнюю историю славянства. Согласно его утверждению, которое представляется ему «бесспорным», славяне принадлежат к «знаменитейшим нациям»; наряду с готами, арабами и татарами они «совершенно изменили лицо Европы». Обитая в течение многих столетий обитая в отдалённых местах, они были известны уже римлянам под названием венедов. Следы древнейшего языка венедов, считал Шлёцер, можно встретить в языке пруссов, курляндцев и литовцев [145].
В июле 1766 года Шлёцера трясёт лихорадка, однако он глотает хинин и начинает говориться к отъезду в Петербург.
В начале августа он ненадолго оседает в Любеке, чтобы доделать отложенные дела в любекском архиве. 17-го числа садится на корабль в Травемюнде. Попутный ветер всего за неделю доставляет его в Кронштадт.
Наступает последний, самый безмятежный год пребывания Шлёцера в России. У него нет ни врагов, ни соперников: Миллер далеко, Ломоносов в могиле, профессор Фишер занят историей Сибири. Таким образом древняя русская история целиком в распоряжении Шлёцера. А его покровитель Тауберт единолично царит в канцелярии.
С удвоенной энергией Шлёцер набрасывается на источники и за короткое время подготавливает к печати первые исправные — буква в букву — списки Русской Правды и Никоновской летописи (до 1094 года), а также Судебник Ивана III. Помогает ему в этом деле переводчик Академии Семён Башилов. Шлёцер высоко ценит его труды. «О если бы Россия имела ещё шесть Башиловых, не глубоких учёных, не законченных историков, но только таких честных, аккуратных, добросовестных Башиловых!» — восклицает он в одном из своих писем (секретарю академической конференции Якобу Штелину). Башилов, в свою очередь, был благодарен Шлёцеру, который «…всё своё знание открывал мне со всякою тщательностью, искренностью и без малейшего укрывательства…».
Тауберта Шлёцер соблазняет предложением издать труд Татищева и тем самым стать зачинщиком «славной революции» во взглядах на «отца русской историографии». Подчёркивая своё «бескорыстие», он настаивает на том, что «мир должен знать, что русский, а не какой-либо немец проломил лёд в русской истории».
Весной 1767 года блестящее положение Шлёцера в Академии неожиданно омрачается. Два года назад, при своём отъезде в Москву, Миллер сказал ему на прощание:
— Плохо бывает, когда покровители умирают.
«Посмотрим», — самонадеянно подумал тогда Шлёцер.
Но теперь эти слова Миллера всё чаще приходят ему на ум. Ещё прошлой осенью фактическое руководство Академией перешло в руки графа Владимира Григорьевича Орлова, который был назначен её директором. Тауберт поначалу сохранил своё влияние на академические дела, но в апреле 1767 года его окончательно отстраняют от управления. Канцелярия упраздняется, а вместо неё образуется комиссия из шести академиков во главе с графом Орловым — завзятым врагом «партии» Тауберта.
Перемену академического правления Шлёцер сразу чувствует на себе: «Начальство не внимало уже более моим предложениям». Ему сообщают слова Орлова, сказанные в его адрес: «Он не сохранит цвета». Сохранять цвет значило тогда молчать, когда ругают. Даже Тауберт держит нос по ветру и в доверительном письме Миллеру пишет, что «узнал Шлёцера ближе и поэтому избегает каких-либо личных отношений с ним»
Шлёцер решает переждать административную бурю за границей. В сентябре 1767 года он снова просится в отпуск под предлогом расстроенного здоровья и необходимости занятий в библиотеках Стокгольма, Упсалы и Гёттингена (последняя уже имеет репутацию лучшей в Европе). Орлов визирует прошение на удивление быстро.
После недолгих сборов Шлёцер в который уже раз всходит на корабельную палубу. С собой он увозит все свои пожитки, кроме мебели. В его каюте, под подушкой, спрятано самое драгоценное имущество — две пухлые папки с выписками из летописей. «В случае кораблекрушения, это я мог спасти; а остальное утраченное можно было бы восстановить».
На судне поднимают паруса. Огромные полотнища оглушительно хлопают и округляются, наполненные ветром. Внутреннее чутьё говорит Шлёцеру, что в Петербург он больше не вернётся.
Своим путём
В 1766 году, ещё до отъезда Шлёцера в Германию, в книжную лавку при Академии поступает «Древняя Российская история» Ломоносова. Посмертное издание, плод десятилетних трудов великого учёного, становится
