Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1

Польские летописцы знали четыре татарские орды, из которых у каждой был свой хан, именно: заволжскую, астраханскую, казанскую и перекопскую. К этим четырем ордам иногда причисляют они и пятую — казацкую. Орда казацкая не признавала над собой власти никакого хана и, кочуя в разных местах, считалась во всей Татарщине самым отважным народом. Со времен московского великого князя Иоанна III-го, в русских летописях упоминаются азовские татарские казаки, как злые разбойники. Они выделялись из ослабевшей в это время Золотой Орды, как самостоятельный народец, самый подвижный и самый смелый между татарами. Раскинувшись по степи между Крымом и московской Украиной, азовские казаки жили разбоем, иногда нападали небольшими купами на пограничные города, но в особенности были вредны для сношений между Крымом и Московским государством. "Поле не чисто от азовских казаков", доносили послы князю московскому, поджидая в Украине безопасного проезда в Крым, как у моря погоды. Василий Иоаннович домогался от султана, чтоб он запретил азовским и белогородским казакам помогать Литве против русских; но подобные домогательства были напрасны уже по одному тому, что эти казаки никогда не жили на одном и том же месте. Когда русский посол Коробов требовал, чтобы ему дали провожатых из Азова, ему отвечали, что в Азове нет азовских казаков.

До последнего времени существования Крымского Ханства, казаками у татар назывался особый отдел войска, состоявший из уланов, князей и казаков. У московских великих и удельных князей также были служивые татары-казаки, которых они употребляли для степных дел, то как провожатых, то как наездников. В Перекопе, Белгороде на Днестре и вообще в тамошнем Черноморье издавна были известны воины, называвшиеся казаками. В 1492 году Менгли-Гирей писал к великому князю московскому Иоанну III-му, что войско его, возвращаясь из-под Киева с добычею, встретилось на степи с "ордынскими казаками" и было ими ограблено. Король Сигизмунд I, в 1510 году, предостерегал пограничных своих панов окружным листом о татарском набеге, прибавляя, что опасность ещё не велика, потому что идут одни перекопские казаки да немного белгородцев. В 1516 году крымский хан Магомет-Гирей оправдывался перед Сигизмундом в набеге белогородских казаков тем, что они не слушаются его приказаний, и выбрали себе предводителем враждебного ему царевича Алыка. По документу 1560 года, белгородские казаки, без ведома местного санджака, нападали на украинские земли тем же обычаем, каким украинские казаки хаживали на пограничные замки турецко-татарские. По соглашению с крымским ханом, король Сигизмунд-Август зазывал этих казаков к себе на службу одновременно с казаками русскими, проживавшими в низовьях Днепра, и посылал им сукно, что делалось и для казаков днепровских; а в 1561 году, уведомляя черкасского старосту, что 24 белгородские казака желают поступить к нему в службу, он приложил при своей грамоте их имена. Эти имена все до одного — татарские.

В русских летописях прежде всего являются известия о казаках рязанских, так как юго-восточная рязанская Украина более других стран подвергалась нападениям степных орд. На границах литовских, в княжение Василия, упоминаются казаки смоленские. Король Сигизмунд не раз жаловался великому князю, что они нападали на литовские владения. Потом появились казаки путивльские и наконец — донские. Последние, в Северной Руси, соответствовали, по своему удалению от населенных мест, южно-русским казакам, низовым или запорожским.

В первые, доисторические времена южно-русского казачества, пастушеская жизнь в "диких полях" была, как видно, развита у татар сильнее, нежели у русских. Днепровские казаки позаимствовались от своих соседей несколькими терминами и навсегда усвоили их своему быту. У татар, также как и у днепровских казаков, чабан значило пастух овец. Расторопнейший из пастухов делался у татар начальником чабанов сводного стада и назывался одаман. Это — казацкое атаман. Сводное же стадо составляли десять соединенных стад, в каждом по тысяче овец, и называдось такое стадо кхош. Отсюда, очевидно, произошло казацкое слово кош, означавшее становище, сборное место, лагерь [8]. Наконец, самая манера носить чубы, прозванные "оселедцями", позаимствована казаками от татар (если не вспоминать о чубе Святославовом), у которых воинственная молодежь, царьки и мурзы, не брили головы, как прочие, а оставляли на макушке чубы и закручивали их вокруг уха.

В политической жизни крымских татар был период мирных промыслов, способствовавший сближению их с соседями. Период этот, предшествовал падению Цареграда и распространению турецкого владычества вокруг Чорного моря. Истощив свои силы во внутренних раздорах, татары обратились в то состояние, из которого вывели их предводители, вдохновленные мыслью об опустошении всего не-монгольского. Пастушество сделалось для татар идеалом счастливой жизни. В гонимом бурями усобиц населении татарском явилась потребность отдыха, который оно и нашло в богатых растительностью степных местностях по-над Азовским и Черным морями и по берегам нижнего Днепра, Буга, Днестра. Если когда-либо, то преимущественно в этот период времени могло произойти сближение славянских кочевников с монгольскими, когда и со стороны крымского хана, и со стороны молдавского господаря дела с Литовско-Русским княжеством и Польским королевством были приведены в спокойное состояние.

У крымских татар сохранилось предание, что литовский выходец, по имени Гирей, воспитал одного из потомков Чингиза тайно от враждовавших между собою царьков, и что, когда этот питомец литвина Гирея (может быть, литовского русина [9]) был избран татарами на ханство, — он, в благодарность к Гирею, соединил своё имя с его именем и завещал своим потомкам делать то же самое. Этим способом началась династия ханов Гиреев. Первый из них, Девлет-Гирей, названный впоследствии, за путешествие в Мекку, Хаджи Девлет-Гиреем [10], старался приучить татар к оседлой жизни, к мирным занятиям, ремеслам и торговле. Его царствование, продолжавшееся 29 лет, было временем дружеских отношений к России и мирного союза с Польшею. Действуя на смягчение татарских нравов посредством распространения в Крыму магометанства на место язычества, он в то же время отличался веротерпимостью ко всем исповеданиям, доходившей до величйшей кротости, и делал вспомоществования даже христианским монастырям. При таком настроении хана, отношения между ордой монгольской с одной — и ордой славянской с другой стороны ограничивались торговыми сделками: злопамятство русских к татарам было усыплено; они, может быть и дрались по-немногу, но не воевали.

Со вступлением на ханство Менгли-Гирея, одного из восьми его сыновей, дела в Крыму приняли противоположный ход. Этот хан возбуждал в татарах дикий, воинственный дух и беспрестанно водил их в русские области за добычей. Поэтому завзятые ссоры между татарами и русскими казаками могли начаться только в конце XI века.

В 1453 году турки завоевали Цареград. Через 22 года Менгли-Гирей помог им овладеть генуэзским городом Кафою и уничтожить в Крыму генуэзскую колонию. Резня, произведённая татарами в Кафе, и мусульманский фанатизм, привитый турками татарам, вместе с повсеместными слухами о страданиях христиан под игом неверных, наступавших на Европу с востока, должны были поселить в южно-русских казаках враждебное чувство к соседям, а набеги татар на киевскую, брацлавскую и подольскую Украину, начавшиеся с воцарением Менгли-Гирея, возбудили в них жажду мести к неверным. Если к этому примешались ещё соседские ссоры за пастбища, за стада, за звериные гоны и рыбные уходы, то в днепровских и днестровских пустынях должна была начаться постоянная борьба между выходцами из европейских и выходцами из азиатских поселений.

С водворением турок в Греческой империи, понадобились им толпы невольников и невольниц для служения их азиатской роскоши и неге. Убогие татары, находя поставку пленников богатым туркам весьма выгодной, обратили набеги в постоянный промысел, и вывозили в Крым из Червонной Руси, Польши и литовской Украины сотни и тысячи захваченных врасплох людей. С каждым годом этот промысел принимал более широкие размеры, так что, по сказанию Михалона Литвина, относящемуся к половине XVI века, корабли, приходившие в Крым из-за моря с оружием, одеждами и лошадьми, отплывали обратно, нагруженные невольниками. Это обстоятельство изменило, не только отношения между монгольским и славянским миром, но и сами границы между ними.

До подчинения султану Крымского Юрта, граница между владениями литовскими и землями, принадлежавшими перекопским, очаковским и белгородским татарам, а далее — молдавскому господарю, шла таким образом. Начиналась Литва от речки Морахвы, впадающей в Днестр. Отсюда шла граница срединою Днестра мимо Тягини (Бендер) к устью Днестра и к морю. Далее шла она Днепровским Лиманом мимо Очакова, который стоял на литовской земле, и только в 1492 году был отстроен крымцами на старом городище [11]; потом входила в устье Днестра и шла ложем реки до острова Тавани. У Тавани были перевозы, с которых половина дохода принадлежала литовскому великому князю, а другая — крымскому хану. Начиная от Тавани, Днепр принадлежал уже весь Литве; граница поворачивала к юго-востоку до Овечей-Воды, потом шла вверх по течению этой речки и по верховьям рек Самары и Оргея до Донца, а от Донца по Тихую-Сосну, где литовские владения прикасались к московским. На эти границы последний киевский князь Симеон Олелькович посылал своего черкасского наместника Свиридова, и тот, разъезжая по всему рубежу, обозначал пределы земли литовской от земли татарской, Белгородчины и владений волошских.