такой острой ситуации было трудно. Она требовала судебного разбирательства, стремилась оправдать свое честное имя, но в результате, просто не выдержала психического давления и покончила с собой [46].
А Гернгросс в феврале 1909 г. убегает за границу. На ее московской квартире полиция устроила показательный обыск со вспарыванием диванов и т. д. Но Бурцев все еще сомневался. В июне 1909 года он назначил свидание в горах Савойи бывшему чиновнику по особым поручениям Московского охранного отделения Меньщикову, который говорил уклончиво и отвечал вопросами на вопросы: «У вас есть сведения, что она агент-провокатор?» Бурцев пошел ва-банк и сказал, что уверен. В ответ получил подтверждение, полунамеками – это профессиональный «язык» бывших охранников, но для Бурцева вполне ясный и однозначный.
В августе 1909 г. Бурцев приехал в Берлин, в предместье Шарлоттенбург, для личной встречи с Зинаидой. Вот как он сам (в данном случае – в третьем лице) описывает свое появление в квартире Жученко: «Он шел и от поры до времени останавливался около афиш, будто читая их. А, на самом деле смотрел, не следят ли за ним. Но слежки не было, и он осторожно юркнул в подъезд одного дома. Поднялся на 3-й этаж и позвонил. Ему отворили дверь. – Здесь г-жа Жученко? – спросил он. – Здесь. – Я к ней по делу. – Войдите» [47]. Статья о встрече Гернгросс и Бурцева была написана со слов последнего сотрудником «Русских ведомостей» Н. Каржанским и опубликована под псевдонимом «Н. Волков» в двух номерах издания за 1910 г.
Итак, от наблюдательного взгляда охотника за провокаторами не ускользает ни одна мелочь. Бурцев отметил уютную, буржуазную обстановку (мягкая мебель, гравюры, цветы, рояль с нотами). Вбежавший в комнату мальчик лет 10–11 позвал мать, и перед Бурцевым предстала высокая, стройная женщина в очках, лет 35, напоминавшая учительницу.
Далее их общение напоминает психологическую и интеллектуальную дуэль, как в лучших шпионских детективах. Проверив друг друга на наличие «хвостов», через день они снова встретились. Даже многоопытного Бурцева спокойствие Зинаиды вывело из себя – он признается, что в какой-то момент, во время вежливых препирательств на тему того, почему первая назначенная встреча в кафе не состоялась, он резко оборвал ее и прямо спросил: «Не будем спорить! Это и не важно. Меня интересует другое. Я хочу теперь просить Вас, не поделитесь ли Вы со мной воспоминаниями о Вашей 15-летней агентурной работе в ДП и в охранке?».
В тот момент у Бурцева уже не было ни капли сентиментальности, которая, было, проснулась в нем при виде маленького ребенка. Он сразу предупредил, что никакой информацией делиться с ней не намерен, и был немного удивлен тому, что Зинаида не пыталась отрицать обвинения, а сразу все признала. Собственно, у нее были причины вести себя именно так. Во-первых, она прекрасно понимала, что если Бурцев пришел, то доказательств у него достаточно и спорить с ними бесполезно. Во-вторых, ее вдохновляла вера в правоту своего дела, а в-третьих – правильное профессиональное понимание происходящего. Недавно был разоблачен Азеф – одна из ключевых фигур в партии, и она готовилась к тому, что следующей будет она. А тот факт, что первым явился Бурцев, а не эсеры – большая удача, которой надо воспользоваться. Если ее захотят найти, то найдут и убьют. Сейчас же она могла попытаться получить «охранную грамоту» с помощью Бурцева. Она тонко и умело давила на жалость, заявила, что не боится смерти, но у нее сын, перед которым она очень виновата: «Я не имела права быть матерью ребенка». Даже попыталась прослезиться.
В разговоре с Бурцевым Гернгросс говорила достаточно много, но медленно, обдумывая и взвешивая каждое слово. На какие-то вопросы категорически отказывалась отвечать. «Это был ужасный рассказ. В каждой фразе мелькали слова: браунинг, бомба, тюрьма, каторга, виселица, аресты, обыски, высылки», – вспоминает Бурцев [48]. (Особенно не вязался такой рассказ с любезно предложенным кофе в антураже уютной гостиной). Конечно, для него образ жизни революционного подолья не был новостью, но, думаю, что именно личность молодой женщины, сидящей перед ним, не могла не впечатлять. Он ей так и сказал – что не презрение, но ужас вызывает она своими откровениями. Разговор продлился далеко за полночь, но не был окончен, и Бурцев назначил еще одну встречу в кафе «Монополь». Встреча состоялась: «Скоро и она пришла, и вдали от входа они уселись за чашкой кофе и мирно беседовали об ужасах крови и смерти. О чем они говорят, об этом никто не догадался бы, глядя на них. Это была по виду заурядная «буржуазная» парочка» [49].
Гернгросс прекрасно умела владеть собой, в тот же вечер несостоявшейся встречи с Бурцевым, написала письмо своему руководителю и другу фон-Коттену: «Я так себе и представляла. Именно он (Бурцев – мое прим.) должен был прийти ко мне» [50]. На следующий день, после уже состоявшегося интервью с Бурцевым, она подготовила письмо, которое должно быть доставлено фон-Коттену в случае ее смерти. Тревожила Зинаиду не сама смерть, а три момента с нею связанные: судьба сына, изложение Бурцевым ее показаний (опасалась искажений) и, как ни странно, способ возможного возмездия со стороны эсеров – она боялась серной кислоты. В целом бывшая «сотрудница» чувствовала себя бодро и, судя по всему, гордилась собой: «Несколько раз представляла себе, как будет, что я буду ощущать, когда меня откроют – и к своему счастью вижу, что это гораздо легче. Просто-таки великолепно чувствую себя. При мысли, что они застрелят меня, конечно» [51].
Ее не застрелили. Вероятно, в тот момент было уже не до сведения счетов, а, может, Бурцев замолвил слово – она, все-таки, произвела не него впечатление своим фанатизмом. В 1910 г. в Германии разразился скандал, русскую шпионку хотели выдворить из страны по запросу К. Либкнехта (на тот момент – депутата прусского ландтага) министру внутренних дел. Но российским властям удалось замять это дело.
Естественно, Гернгросс никогда не признавала свою деятельность провокацией. В письме Климовичу она с досадой писала: «Интересно знать, когда это вошло в обращение слово – провокация? Кажется с 1905 года. И вот с тех пор нас обвиняют всегда в провокации. И пусть!» [52].
Известный А. И. Спридович, в 1900–1902 гг. – соратник Зубатова, знавший о Зиночке не понаслышке, на допросе перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного Правительства рассуждал о том, что человек, занимающийся политическим сыском, должен быть хорошо образован и иметь «нравственные устои». Это, по его слова, не позволит перейти тонкую грань, отделяющую от провокации. Бывший жандарм так объяснял суть дела Комиссии: «Позвольте привести
