que preserunt nostros priores cum cornu et cum aluende de rege». После раздела каждый захватчик получил землю на правах наследственного владения [866].
Однако, несмотря на кажущуюся очевидность подобных свидетельств, к настоящему времени более широкое распространение получила точка зрения, всесторонне обоснованная на рубеже 40–50-х годов XX в. испанским историком А. Флориано. По его мнению, пресура была процессом хозяйственного освоения «scalidum» — «пересеченных, обрывистых земель, покрытых грязью и сорняками». Этимологически «scalidum» возводится к классическому «squalidus» — «грязный», «неопрятный». Процесс освоения, т. е. расчистки и распашки, обозначался будто бы глаголами «scalidare» и «stirpare» [867].
Выводы А. Флориано являлись развитием некоторых идей А. Эркулану. В начале 30-х годов XX в. их продолжил испанский историк права Л. Домингес Гиларте, который первым полностью отождествил понятия «presura» и «scalidum» и дал целостное описание экономической по своему главному содержанию и крестьянской по социальному составу участников природы колонизации VIII–X вв. [868] Разумеется, сам по себе военный аспект колонизационного процесса, связанного с Реконкистой, никогда не ставился под сомнение. Однако он рассматривался вне органической связи с пресурой, которая неизменно интерпретировалась как хозяйственное освоение участков и территорий. Именно так трактовал соотношение интересующих нас явлений в конце 40-х годов XX в. испанский историк И. де-ла-Конча-и-Мартинес [869]. В совокупности все эти взгляды легли в основу концепции истории раннего периода Реконкисты, сформулированной К. Санчесом-Альборносом [870].
Однако к началу 90-х годов XX в. ряд основополагающих положений этой концепции был подвергнут сомнению. Прежде всего это касается тезиса А. Эркулану — К. Санчеса-Альборноса о полной заброшенности в VIII–X вв. Готских Полей [871]. Этот тезис никогда не воспринимался как бесспорный. Среди его оппонентов были такие известные исследователи, как французский историк П. Давид [872] и выдающийся испанский филолог Р. Менендес Пидаль. Последний, в частности, отмечал, что круг понятий, связанных с колонизацией VIII–X вв. (и прежде всего глагол «populare»), свидетельствует не столько о заселении абсолютно пустующих территорий, сколько об организации системы власти в их пределах [873]. Правда, ограниченность количества письменных свидетельств не позволяла дать всеобъемлющую аргументацию, и оппоненты К. Санчеса-Альборноса подвергались активной критике за чрезмерный филологизм выдвигавшихся ими доводов [874].
Активизация археологического изучения интересующего нас района в 80 — начале 90-х годов XX в. позволила восполнить недостаток письменных источников. Данные, полученные археологами, сводятся к трем основным положениям:
1. Традиция поселений в долине Дуэро никогда полностью не прерывалась, начиная с римских времен.
2. Хотя VIII в., век арабского завоевания и начала Реконкисты, в истории этих поселений и ознаменовал наступление нового периода, он выразился не в запустении области Готских Полей, а в изменении характера их освоения. Сельские виллы и связанные с ними некрополи переместились с равнин на возвышенности, совершенствовалась система укреплений. Можно уверенно говорить об активизации военного аспекта в жизни населения региона.
3. Особенности колонизации долины Дуэро в VIII–XI вв. проявились вовсе не в хаотичном освоении территорий, чего следовало бы ожидать, будь колонизаторами мелкие землевладельцы, действовавшие по собственной инициативе, а, наоборот, в организованном основании новых поселений, с церквями и укреплениями при них [875]. Эти наблюдения придают новую актуальность замечаниям Р. Менендеса Пидаля и заставляют рассматривать самостоятельную роль мелких землевладельцев в процессе колонизации скорее как исключение, не опровергающее, а подтверждающее правило, согласно которому доминировавшее положение принадлежало могущественной астурийской знати [876]. В итоге встает вопрос о пересмотре самой концепции пресуры. Для решения такой задачи необходимо уточнить смысл явлений, обозначаемых в наших источниках терминами «scalidum» и «stirps», а также производными от них глаголов «scalidare» и «stirpare».
Прежде всего отметим, что в объяснении слова «scalidum» А. Флориано исходит из этимологических построений, предполагающих продолжение обозначения средневековой формой «scalidum» всего комплекса значений классической «squalidus», отраженных в сочинениях Исидора Севильского. Сочетание «squalidus ager» трактовалось испанским энциклопедистом как «заброшенный земельный участок», a «terra squalida» — как «необрабатываемая земля», в противоположность обрабатываемой — «tellus» [877]. Не выходя за пределы этих трактовок, А. Флориано довольствуется внешним соответствием с фрагментом одного-единственного документа, датированного 836 г. («…terras de iscalita factum est [var.: seu] calidum, et de monte fecimus campum» [878]), что представляется явно недостаточным.
Прежде всего замечу, что, используя слово «scalidum» для обозначения земельных участков, составители астурийских актов стремились подчеркнуть не необработанность этих земель, а лишь отсутствие у них владельцев, что отнюдь не одно и то же. Общий смысл всех имеющихся в моем распоряжении примеров, видимо, наиболее полно передает фрагмент из леонской грамоты конца IX в.: «…uillarem… desqualido adprehendisti nemine possidente» — «виллу… [которой] ты овладел заброшенной, не находящейся в чьей-либо власти». Отсутствие владельца делало возможным автоматический переход занятого владения в собственность оккупанта (разумеется, в римско-правовом смысле этого термина).
В роли таких оккупантов в абсолютном большинстве случаев выступали отнюдь не крестьяне. В частности, в цитированной леонской грамоте в этой роли фигурирует некий пресвитер Беат, который, несомненно, был могущественным человеком, поскольку акт, подтверждающий его владельческие права, составлен по приказанию короля Альфонсо III Великого [879]. Среди лиц, приобретавших владения «de scalido», вообще много знатных людей, которым едва ли правомерно атрибутировать не только самостоятельное проведение расчисток, но иногда даже непосредственное руководство ими. К их числу относятся, в частности, фигурирующие в документах разного времени король Альфонсо III, епископы Индискло и Фредульф, легендарный граф Кастилии Фернан Гонсалес и другие представители высшей светской и духовной знати [880].
Не менее показательны и данные документов, которые А. Флориано рассматривает либо как фальсификации, либо как поздние интерполяции, не заслуживающие полного доверия. Замечу, что даже в случаях откровенных подлогов мы не можем абсолютно игнорировать содержащуюся в них информацию: их составители ориентировались на формуляры подлинных актов, тщательно копируя содержащиеся в них клаузулы [881]. В этом смысле употребление интересующего нас термина в подложных и интерполированных документах весьма показательно. В частности, в качестве примера можно привести датированную 747 г. грамоту, которая на самом деле была составлена не ранее XII в. В ней в качестве лица, приобретшего владение «de scalido», фигурирует некий Эрмарий, брат епископа Одоария, бежавшего из мавританского плена и возродившего епархию в Луго [882].
Пресура «de scalido» иногда прямо выступает в документах как акт военного захвата. Это касается среди прочего грамоты Альфонсо III, который овладел правами на виллу Алькамин в Кастилии «de squalido de gente barbarica manu propia cum pueris nostris», т. e. в ходе военной кампании. То же относится к акту, в котором фигурирует епископ Индисклон, присоединивший к своим владениям виллу Виминеа-ад-Бефоркос в период захвата Асторги войском под командованием графа области Бергидо Гатона. Но нельзя
