Торговые интересы гнездовских купцов были направлены в ту же сторону. По заключению археологов, Гнездово не являлось «торгово-ремесленным протогородским центром на днепровском пути „из варяг в греки"»[505]. Византийские находки в землях приднепровских «Славиний» большей частью происходят из так называемых «дружинных» курганов, выросших рядом с городищами и погостами, где размещались княжеские гарнизоны, — и, стало быть, эти вещи попали на окраины Русской земли из походной сумы киевского дружинника, а не из торгового ларя предприимчивого славянского «гостя». Вероятно, все они являются подарками киевского князя своим гридям, розданными после очередного успешного плавания русов в Царьград.
Развитию планомерных внешнеторговых операций восточных славян с Византией прежде всего препятствовал довольно низкий уровень их материальной культуры. Достаточно сказать, что лишь к концу IX в. славяне в массовом порядке начали использовать гончарный круг. Но даже те ремесленные отрасли, где успехи были наиболее значительны, ориентировались преимущественно на обслуживание внутреннего рынка, ограниченного близлежащей округой.
Сказывалось и слабое развитие товарно-денежных отношений. Более или менее крупная торговля в Восточной Европе того времени имела своим естественным источником войну, в связи с чем она представляла собой не форму оборота и приращения капитала, а централизованный сбыт на внешнем рынке различного рода материальных ценностей, захваченных в результате военных грабежей и обложения данями. Полученные продукты обмена (монеты, золотые и серебряные украшения, дорогие ткани и облачения, предметы вооружения) целиком изымались из дальнейшего торгового оборота, большей частью оседая в языческих святилищах, княжеских кладовых и погребах, а также в земле — в виде сокровищ, кладов и предметов погребальной утвари. Относительно рюгенских русов Гельмольд сообщает: «Золото и серебро, которое они, случается, добывают путем грабежей, пленения людей или какими-либо еще способами, они или навешивают в виде украшений на своих жен, или складывают в сокровищницу [при храме] своего бога».
Благодаря взиманию даней и удачным набегам на соседей, торговые запасы, включая самый дорогой товар — живой полон, ежегодно скапливались на княжьем дворе и в трех главных городах Русской земли — Киеве, Чернигове и Переяславле. Но племенная знать прочих «Славиний» Русской земли, не ведущая планомерной внешней экспансии и еще не приступившая к экономической эксплуатации своих сородичей, была лишена этих главных источников регулярного возобновления избыточного продукта. Она довольствовалась «данью», собираемой с природы посредством охоты и бортничества. Товары и изделия звероловов и бортников с северных и восточных окраин Русской земли (племенных территорий северян, радимичей, кривичей), а также из земли вятичей издавна находили сбыт на булгаро-хазаро-арабском Востоке, обеспечивая циркуляцию арабского дирхема по донскому и волжскому торговым путям. Археологические данные показывают, что именно дирхем, а не византийский солид был наиболее привлекательным и доступным импортным товаром для славян. Поэтому восточнославянские племена, «приседящие» к Днепру и его притокам, не были втянуты в торговые обороты русов с империей. И лучше всего об этом свидетельствует договор 944 г. с Византией, где среди торговых партнеров империи не прописано ни одного этноса, кроме руси. Все участие восточных славян в днепровской навигации ограничивалось отправкой ладей на весеннюю ярмарку в Киев.
Внешняя торговля в раннесредневековых, «варварских» государственных образованиях была монополизирована господствующими верхами[506]. Русская земля не была здесь исключением. Показания всех сведущих авторов IX—X вв. сходятся в том, что царьградская торговля занимала заметное место только в экономической жизни княжьего двора и «русских градов» Среднего Поднепровья. Торговцев-славян источники не знают совсем — одну «русь».
Правда, и здесь археологические данные входят в противоречие со сведениями письменных памятников. Горсть монет, отчеканенных в первой половине X в. (среди них золотой динарий Константина Багрянородного), истлевшие обрывки дорогих тканей, немногочисленные предметы роскоши — вот и все, чем археология может подтвердить драматический рассказ византийского императора о ежегодных торговых поездках русов в Константинополь[507]. Впрочем, противоречие это кажущееся и ему есть историческое объяснение. При всей внешней грандиозности торговых предприятий русов в Византии — десятки ладей, сотни купцов — торговый оборот между двумя странами был невелик. И, например, Святослава совершенно не удовлетворяла торговая активность киевлян: «Не любо мне жить в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае, яко там вся благая сходятся». О привозимых на Русь византийских товарах мы знаем по договору 911 г. Тогда Олег взял часть греческой «дани» натурой: всяким узорочьем и паволоками (шелковыми тканями, которым уделено особое внимание и в договоре Игоря), золотом, то есть коваными и чеканными золотыми изделиями, а также винами и овощами. Несомненно, он потребовал лишь то, что имело особую ценность в глазах русов. Позже в разгоряченном воображении Святослава вставали те же самые греческие «блага» — «злато, поволоки, вина и овощеве разноличные». По другим источником известно, что большим спросом среди «скифов» Северного Причерноморья пользовался перец, которым приправляли мясо и даже вино.
Значит, немалую долю древнерусского импорта, если не большую его часть, составляли тогдашние деликатесы, пряности и заморское хмельное питие — товары почти «невидимые» для археологии. Вино и предметы роскоши стоили чрезвычайно дорого[508], а товарная стоимость груженой русской ладьи, как уже говорилось, была невысока — не более восьми литр золота или десяти кусков не самого дорогого шелка. Сбыв грекам тысячи пленников, тонны пушнины и всякой снеди, русские купцы плыли назад налегке, увозя с собой немногие изделия греческих мастеров, кое-какие лакомства и напитки. Все византийское на Руси было в страшном дефиците. Характерно, что тот же шелк использовался главным образом для отделки платья, сшитого из другой, более дешевой ткани, — им обшивали ворот, концы рукавов («опястье») и т. д.[509] Русская торговля в Константинополе была преимущественно меновой, ибо Византия собственно не торговала с варварами — она «уделяла» им драгоценные изделия своей промышленности и продукты сельского хозяйства[510]. Поэтому и византийская монета нечасто обретала пристанище в древнерусских курганах и кладах. Не случайно в древнейших наших памятниках совсем не встречаются названия византийских монет.
Дороговизна византийских товаров является еще одним доводом против мнения о развитой византийско-славянской торговле. Такой торговли не только не было, но ее даже и не могло существовать, поскольку частному славянскому «гостю» попросту нечего было делать на константинопольском рынке. Покупать дорогостоящие греческие «блага» были способны лишь князь и городская знать Русской земли — получатели даней и организаторы грабежа соседних племен и народов. Но, как показывают условия русско-византийского договора 944 г., даже для такой солидной торговой компании, какой являлся «двор княж», плавание в Константинополь было невыгодно без поблажек и прямых субсидий византийского правительства — выдачи русским послам и купцам дарового содержания, корабельных снастей и проч.
2. Какую роль сыграла торговля с Византией в образовании древнерусского государства?
Этот вопрос тесно связан с предыдущим. Мираж кипучей славяно-византийской торговли вызвал у некоторых ученых неверное представление о ее решающей государствообразующей роли в древнерусской истории[511].
Однако «торговая» теория происхождения древнерусского государства имеет все недостатки умозрительной схемы. Если обратиться к данным археологии, то окажется, что наибольшую коммерческую активность в IX—X вв. проявляли жители славянского северо-запада и северо-востока: здешний монетный каталог в несколько раз богаче средне днепровского. Но в государственном развитии древнерусский юг обгонял север. Стало быть, влияние торговли на процесс государственного образования не было определяющим.
Киевские русы торговали с теми, с кого не удавалось взять дань; вооруженный захват в их глазах выглядел предпочтительнее торгового обмена. В этом отношении показателен пример Святослава. Начав войну с Цимисхием широковещательным заявлением: «Я уйду из этой богатой страны [Болгарии] не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных» (показание Льва Диакона), закончил он ее, после многих неудач, удовольствовавшись заключением мирного договора, который предусматривал возобновление русско-византийской торговли на прежних условиях.
