успех и решился сделать приступ [152] . Король послал ему немецких солдат с несколькими тяжелыми пушками и, когда последние, проведя сперва траншеи, разрушили некоторую часть стены, то попытались ворваться по развалинам. Уже Вильгельм Кетлер, сын брата Курляндского герцога, Гаспар и Рейнгольд Тизенгаузены и некоторые другие
[232] пробрались было в ближайшую башню и по лестницам стали спускаться в нижнюю часть ее, как вдруг лестницы подломились под тяжестию следующих за ними людей, и солдатам, оставшимся внизу; не было никакой возможности прорваться даже через пролом, как вследствие тесноты его, так и потому, что неприятели стали против него густою толпою; тогда все они попали в плен к неприятелям. Король выслал к отправленным раньше войскам еще немецких солдат и Борнемиссу с 500 пешими Венгерцами и несколькими большими орудиями. Польское же войско Замойский все оставил в лагере. Венгерцы стали разбивать стены с той же стороны, с которой раньше действовали Немцы, но в более низком месте по направлению влево, и уже разрушили некоторую часть стены; тогда Фома Соланд (Thomas, Solandius), собрав отряд из обозной прислуги и польских казаков, стал взлезать по приставленным лестницам на башню, обращенную задом к немецким и венгерским окопам, с целью занять неприятеля; когда они были отбиты, то Немцы снова попытались прорваться чрез пролом в стене но были отброшены всем множеством неприятелей, обратившихся на них. Такой же исход имело и сделанное Венгерцами нападение, так как те оставались праздными, пока не вернулись Немцы. Неприятель приписывал эту неудачу наших чуду, наши же заклинаниям и колдовству. На самом деле тут можно было заметить, что в виду более слабых укреплений столь же часто вредит небрежность, сколько при взятии сильных мешает самая трудность дела; потому что в последнем случае самая великость опасности и раждающийся отсюда страх часто возбуждают военную доблесть, а в первом случае самая маловажность дела ослабляет силу напряжения души и усердие. Однако некоторые думали, что, если бы наши пошли на приступ со всеми силами и в одно время, то без сомнения можно было бы взять монастырь даже
[233] без большого труда [153] . Между тем, пока наши наступали по одиночке, сперва сами по себе Немцы, потом Венгерцы, неприятелям была даваема возможность собирать все силы в одно место, и натиск наших был ослабляем. Во время отбоя наших шотландские солдаты, прибывшие не задолго до того к королю, расположенные для поддержки на удобных местах, убивали меткими выстрелами Москвитян, стрелявших в наших со стен из ружей или пускавших стрелы. Прежде своего отъезда король назначил послов для ведения переговоров о мире с Москвою: от королевства Польского воеводу Брацлавского Збаражского, от великого княжества Литовского маршалка княжества Литовского Альберта Радзивила. К ним король, по обычаю предков, присоединил секретарем Михаила Гарабурду, человека даровитого и в особенности знающего московские дела. Когда зашла речь об условиях, на которых желательно было бы заключить мир, литовские вельможи стали настаивать на том, чтобы неприятелю были возвращены Великие Луки, взятые в прошлом году [154] от Москвы, чтобы тем легче было заключить мир. Замойский заметил на это с своей стороны, что хотя он видит, какое большое значение имеют для защиты Литвы столь выгодно расположенный город и его область, отличающаяся таким плодородием и обилием всего, тем не менее уступки его он нисколько не препятствует, так как он не был обязан пред панами удержать этот город, о котором не было даже никакого упоминания на сейме, такою же клятвою, какою он связан был по отношению к Ливонии, но он неприятно поражается тем, что толкуют об уступке прежде времени без всякой пользы, даже с некоторою опасностью, что это станет известно неприятелю. Вследствие этого король,
[234] посоветовавшись наедине с Замойским, предоставил ему заключить мир по своему усмотрению; затем дав ему знать, чего от него хочет и о чем сам будет стараться по приезде в королевство, отъехал полный лучших надежд и доверия. Но прочие его спутники, рассуждая об исходе дальнейшей осады на основании прежде бывших осадных неудач и трудностей при наступлении зимы, и полагая, что неприятели не пропустят удобного случая, чтобы уничтожить ослабленное и истощенное войско, сожалели об опасном положении тех, которых оставляли на месте, как будто видя их в последний раз. Нашлись даже некоторые сенаторы из самых знатных, которые пытались убедить короля, оставлявшего сына своего брата Андрея, Балтазара, с венгерскими войсками в лагере, не делать этого. Вместе с королем отправилась и дворцовая свита и почти все волонтеры; выбрав дорогу через Остров и Красный город, он отсюда проехал без препятствия мимо Лудзена (Люцина) и Розиттена (Режицы), в которых находились еще неприятельские гарнизоны. За королем последовали довольно поспешно и другие войска, так как все старались опередить его при реке Двине. По этому, хотя Радзивил и расставил войска в засадах для противодействия неприятельским нападениям, но, так как солдаты, находившиеся в засадных пунктах, стали разбегаться, то несколько наших повозок были отняты Московскими крепостными войсками. Переправившись не без трудностей через Двину за неимением судов, король прибыл в Вильну. В лагере с Замойским осталось все войско, состоявшее на жалованье, как то, которое сначала пришло с ним ко Пскову, так и то, которое вернулось из Старицкой экспедиции вместе с Радзивилом. В то же время прибыли в лагерь вместе с начальником своим Мартином Курцием с той же экспедиции и 600 человек Литовцев; для того, чтобы оправиться от неудач ее, они
[235] выпросили у начальников поместиться в соседних деревнях по направлению к Порхову. Из волонтеров остались некоторые Поляки, впрочем немногие.
По отъезде короля из лагеря, Замойский тем с большим тщанием стал утверждать военную дисциплину, бывшую предметом всегдашнего его попечения, чем яснее понимал необходимость соблюдать величайшую осторожность, находясь среди стольких затруднений и в неприятельской земле. Из начальников, выдававшихся перед прочими как своими летами, так и чином и знанием военного дела, он выбрал шесть человек, которым можно было бы доверять тайные и важные дела; из сенаторского сословия он выбрал Станислава Тарновского, кастеллана Радомского, Стефана Грудзинского, кастеллана Накленского, из других Эрнеста Вейера, Мартина Казановского, Иоанна Лесновольского, Сигизмунда Розена (Sigismundus Rosnius), а для прочих дел он приглашал на совещание всех. В то же время, согласно с тем, как было условлено с королем, он стал прилагать все свое старание к тому, чтобы в случае, если не состоится мир с неприятелем, иметь все заранее наготове и в
