На перерождение введенной Чэнь Цюнем системы указывают ее довольно многочисленные критики. Один из них, Вэй Гуань, писал: «Когда [девять категорий] были учреждены, чистые суждения на местах не зависели от положения [кандидатов]... Еще было живо наследие деревенских рассуждений. Со временем порядок был извращен, категории стали присваивать, исходя из богатства. Вся Поднебесная видит, что ценится только положение в обществе» [Цзинь шу, цз. 36, с. 2б]. Известно, что Вэй Гуань вместе с рядом чиновников просил «упразднить девять категорий и восстановить деревенские суждения» [Цзинь шу, цз. 45, с. 4б].
Протесты Вэй Гуаня и его единомышленников, руководствовавшихся традиционными идеалами бюрократической империи, не могли остановить объективных тенденций социального и политического развития. Во второй половине III в., когда преемники Сыма И основали новую династию Цзинь, появилась отчетливая грань между худородными – буквально «холодными» – и знатными семьями среди верхов тогдашнего общества. «Выходцы из худородных семей не имеют высоких категорий, среди обладателей низких категорий нет людей именитых семейств»; «те, кто имеет высокие категории, если не сыновья и внуки знатных людей, то братья высокопоставленных чиновников», – свидетельствуют цзиньские современники [Цзинь шу, цз. 45, с. 5а, цз. 48, с. 8а].
Существенно изменилось значение самих категорий: как показал И. Миядзаки, если в период Вэй правом сразу поступать на службу в регулярную бюрократию пользовались все, кто имел категорию не ниже пятой, то к концу III в. оно сохранилось лишь для обладателей высшей второй категории [Миядзаки, 1956, с. 105].
Можно согласиться с Д. Джонсоном, объясняющим повышение квалификационного ценза постоянным ростом числа кандидатов на привилегированные категории [Johnson, 1977, с. 26]. С конца III в. появилась потребность выделить элиту даже среди обладателей второй категории – знатнейших сановников уже иногда именуют людьми «самоочевидной второй категории».
Новая прослойка служилой знати обычно фигурирует под именем «чистого чиновничества второй категории». Представители ее имели исключительное право на так называемые чистые должности – ключевые должности в столичной администрации.
Речь идет не просто о некоей страте внутри бюрократии. Действие системы девяти категорий привело к тому, что служебная карьера и социальный статус именитых семейств оказались теснейшим и очевидным для всех образом связанными между собой. «Чистое чиновничество» стало общественным слоем, обосновывавшим свои привилегии наследственным семейным статусом (цзы мэнь, мэнь ди) со всеми сопутствующими ему социальными и культурными нормами – составлением родословных и реестров знатных фамилий, практикой внутрисословных браков, претензиями на культурную исключительность и т. д. Большинство исследователей называет этот слой аристократией.
Раннесредневековая китайская аристократия интегрировала в себе разъединенные прежде тенденции к политическому господству и соблюдению «чистоты». Тем самым она воплотила в себе и противоречия исторического развития в раннеимператорскую эпоху. Ее формирование вызвало глубокий кризис бюрократической системы, но не подорвало основ имперского порядка, не позволило сложиться военно-феодальному сословию, но и не воспрепятствовало гегемонии военных вождей.
Новая аристократия не сумела добиться ни прочной экономической базы, ни юридического признания ее наследственных привилегий, ни монополии на отправление публичных функций. Она предстает как бы растворенной в традиционных институтах империи, а зависимость от военной диктатуры – норма ее политического положения.
Известная противоречивость исторической природы раннесредневековой китайской аристократии затрудняет общую оценку ее культурной традиции. В целом облик аристократической культуры определяла двоякая отчужденность аристократии от института квазиобщинных «чистых суждений» и военно-бюрократической государственности.
Аристократия превратила автономность «чистых суждений» в свою сословную, сугубо элитарную свободу и сознавала ее как свободу внутреннюю перед лицом диктатуры военных лидеров. В результате культуру аристократии отличает культ собственной исключительности и одновременно опрощения; в ней проповедь конфуцианского ритуалистического ригоризма совмещается с мотивами даосской естественности. В духовной жизни аристократии влияние последних было преобладающим, конфуцианство же как официальная идеология и даже как ученая традиция вступило в период длительного упадка.
Пафос аристократической культуры выражен не столько в общественной активности, сколько в мечтаниях, говоря языком той эпохи, о «вольном странствии за пределами мирской пыли и грязи». Отмеченная самоотчужденность, как удел социального и политического бытия аристократии, выразилась в пронизывающей раннесредневековую лирическую поэзию Китая теме «тоски скитальца», но также во вкусе аристократии к игре и пародированию. В среде аристократов раннего средневековья практика персональных оценок превратилась в искусство риторики, изощренную игру ума, а «чистые суждения» – в отвлеченные философские диспуты, сочетавшие утонченные метафизические построения с ораторским красноречием.
Свойственные аристократической культуре обостренное внимание к внутренней жизни, миру чувств, любовь к игре и фантазии, а главное – идеал внутренней освобожденности дали мощный толчок развитию изящной словесности и искусства. Созданный аристократией новый культурный синтез определил облик средневековой китайской цивилизации. Но это уже тема другой книги.
Перед нами прошли разные аспекты и этапы эволюции общественной жизни древнекитайской империи. При всем своеобразии материалов, рассматривавшихся в отдельных главах, они связаны общностью ряда тем, отражающей единство самого исторического процесса. Попытаемся, сопоставляя выводы каждой из глав, определить характер этого единства. Такая попытка предоставит нам возможность попутно оценить некоторые бытующие в синологии концепции социально-политического развития раннеимператорского Китая.
Наиболее примечательной чертой имперского порядка в Китае является особого рода двуединство его структуры и принципов организации. Речь идет о сосуществовании двух противоборствующих начал и тенденций в рамках единого целого. Такое двуединство, наблюдаемое во всех сферах и на всех уровнях общественной жизни империи, определило судьбу раннеимперской цивилизации в Китае.
Отмеченные особенности имперского строя запечатлены прежде всего в характере двух его основных страт – местного общества и государства – и во взаимоотношениях между ними. Мы говорим именно о местном обществе, ибо распространенное представление о деревенской общине как универсальной форме социальной организации в императорском Китае нуждается в существенных уточнениях.
Община не была главным объектом политики государства, стремившегося установить непосредственный личный контроль над населением. Эпоха древнекитайской империи, по единодушному мнению исследователей, была временем постоянно углублявшегося разложения общины вследствие поляризации крупных землевладельцев и массы зависимых крестьян, или, говоря словами ханьских современников, «высших семей» и «низших дворов». Этот процесс знаменовал собой возвышение «сильных домов» и складывание общества местной элиты. Будучи продуктом распада крестьянской общины, «сильные дома», однако, не преодолели рамки общинных институтов и принципиальную замкнутость патриархальной семьи.
По-видимому, многое предопределил здесь производственный уклад северокитайской деревни той эпохи, который обеспечивал доминирование магнатов, но не позволял им установить полный контроль над крестьянскими хозяйствами. Организация «сильных домов» носила скорее квазиобщинный характер; отношения эксплуатации оформлялись в ней в категориях семейной и общинной иерархии.
Японский историк М. Танигава называет эту пришедшую на смену сельской общине новую форму социальной организации «общиной сильных домов» или, точнее, общиной «самостоятельных мелких крестьян», подчиненных местному магнату. Этот термин не совсем удовлетворителен с методологической точки зрения и несколько односторонне отражает историческую действительность. Для периода централизованной империи предпочтительнее говорить о «местном обществе» с его отчетливой социальной стратификацией, сформировавшейся под влиянием торговой и ростовщической эксплуатации. Такой общности в источниках обычно соответствует термин «сян» – округ.
Неоднородность организации «сильных домов» – факт, оказавший громадное, быть может решающее, воздействие на общество и государство в императорском Китае. Им обусловлена поразительная противоречивость портрета местных магнатов, изображаемых одновременно столпами общества, милосердными вождями округи и антисоциальной силой, разбойниками и жестокими притеснителями простого народа. Ему же мы обязаны отсутствием в Китае юридически оформленной общегосударственной организации классов, корпоративных институтов, специфической городской культуры и в конечном счете самого понятия личности как индивида. Даже элита местного общества, несмотря на ее социальную и культурную гомогенность, не знала эффективного механизма разрешения конфликтов в своей среде, а социальное и классовое размежевание внутри «сильных домов» не мешало им выступать как одно целое по отношению к внешнему миру и не являлось препятствием для социальной мобильности.
