Мнe нечего было отвeтить Ильинскому, ибо причин отсутствiя охранников я не знал. К моему удивленiю, Паша снимая ремень с руки и любовно оглаживая свою кокетливо желтую винтовку, беззаботно отозвалась:
-- Не дрефь, дядя Ильинскiй. Никакого состязанiя вовсе и не будет.
-- Это почему такое?
-- А потому, динамовцам теперь не до состязанiй!
-- И что это ты брешешь, Пашка? И откудова тебe знать? От горшка два вершка, а поди, как знает все!
Паша лукаво усмeхнулась. 415
-- Да ты не фырчи, Ильинскiй. Значит, знаю, если говорю.
-- Да ты не тяни кота за хвост, Пашка. Говори толком, коли знаешь.
Комсомолка искоса опасливо оглянулась на стоявшаго в сторонe иструктора Осоавiахима, Александрова, типичнаго партiйнаго активиста, и, понизив голос, отвeтила:
-- Забастовки помнишь?
Недавнiя забастовки нeскольких заводов из-за снятiя со снабженiя членов семей помнили мы всe. Забастовки эти были сейчас же прекращены самими рабочими, получившими сейчас же полное удовлетворенiе своих требованiй.
-- Помню. Ну, так что?
-- Ну и ну. Докопыриваются до зачинщиков. Теперь пойдут вылавливать, кого нужно.
Ильинскiй нахмурился и промолчал, задумчиво наворачивая тряпку на шомпол.
-- Ну и что? -- спросил он уже тихим голосом.
-- Да ничего. Сам понимаешь, небось. Не маленькiй! Мобилизацiя всeх сил. Теперь им не до стрeльб... Другiя мишени...
К нам подходил Александров. Всe замолкли, и старик-слесарь со злобой нажал на неподдававшiйся шомпол.
___
Вечером я позвонил в штаб ВОХР. Там пошли узнать и через минуту дежурный по штабу отвeтил:
-- Ничего, товарищ Солоневич, нельзя сдeлать. Уж придется вам обойтиться пока без наших стрeлков. Этые дни есть спецiальная работа оперативнаго характера.
О подробностях я, конечно, не спрашивал.
___
В послeднiя недeли от вокзала по городу растекались одиночками и группами оборванный, худыя, истощенныя фигуры украинских крестьян, прieхавших со своих черноземных полей сюда за хлeбом. Они ходили по улицам, стучали в окна и просили: "хоть шматочек хлeба". И эти "шматочки" давали. Я не видeл случая, чтобы такого 416 крестьянина отогнали от окна. Давали не от излишков своих: отрывали от своего полуголоднаго пайка -- то картошку, то луковку, то горсть крупы, то корочку хлeба. Было страшно и трогательно видeть худыя участливыя лица рабочих, хмуро разспрашивающих крестьян о жизни украинских сел. И этот кусок хлeба казался не подаянiем, а братской помощью. Члены "четвертаго интернацiонала" (гимн "четвертаго интернацiонала" звучит так: "Я голодный!") проявляли свою солидарность...
Тe из крестьян, у кого уже не было сил ходить по дворам и улицам, пробирались к мусорным ящикам и оттуда выгребали пищевые отбросы. Эти обезсилeвшiе люди назывались среди коренного населенiя города полным больной иронiи термином -- "санитарная комиссiя". И обычно члены этих "санитарных комиссiй", добравшись до далекаго от изобилiя совeтскаго мусорнаго ящика, уже не отходили от него живыми. Отвыкшiе от пищи желудки не выдерживали качества совeтских объедков и отбросов.
И их тeла-скелеты обычно по нeсколько дней лежали по дворам, пока не являлась подвода и не увозила их в братскую яму. Из человeческих костей строился "фундамент зданiя соцiализма"...
Постоянно мотаясь по всему узлу и городу, я успeл втихомолку сдeлать нeсколько снимков с этих страшных картин. Снимки эти были с нами во время второго побeга.
Мы не успeли переправить их во-время за-границу, и так как, с точки зрeнiя ГПУ, такiе снимки были абсолютно достаточным матерiалом для разстрeла, то во время побeга они были помeщены в самом безопасном мeстe.
Этим мeстом считался у нас заднiй карман Юриных трусиков -- не брюк, а трусиков.
"Пока-де там что -- меня будут обыскивать послeдним. На крайнiй случай я даже съeм их", -- увeренно говорил Юра, когда мы обсуждали возможности провала. Мы не учли одного, что послe ареста нас могут заковать в ручные кандалы. И я видeл потом, как блeден был Юра, когда наручники связали кисти его рук, и он не мог добраться до своего кармана...
Но когда нас по ленинградским улицам везли на Шпалерную в ДПЗ, он улыбался. 417
-- Олл райт, -- коротко отвeтил он на тихiй вопрос о снимках.
Уже потом, когда мы послe приговора сидeли в пересыльной тюрьмe, Юра сообщил, как цeной мучительнаго напряженiя и выворачиванiя рук он все же ухитрился достать эти снимки из кармана и опустить их.....
-- Куда? В уборную?..
Похудeвшее, осунувшееся лицо Юры, такое странное без обычной взлохмаченной копны черных волос, осклабилось.
-- В уборную? Ну, нeт... Какой-нибудь путевой сторож найдет, и что дальше? Сдаст по начальству. И там долго ли догадаться? Я их засунул за окно вагона -- туда, гдe будут опущены вторыя зимнiя рамы. Выцарапай-ка их оттуда!..
Так, роковой вагон No. 13 и до сих пор eздит с этими фотографiями трупов украинских мужиков, нeсколько миллiонов которых погибло во время очередного совeтскаго голода 1933 года...
___
Немного дней спустя, когда выяснилось, что, дeйствительно, состязанiя откладываются, ибо ГПУ занято арестами "бунтовщиков", я был послан на станцiю Куракино для фото-съемки какого-то изобрeтенiя путевого сторожа.
Скоро на станцiю пришел товаро-пассажирскiй поeзд, тот самый "максимка", с медлительностью котораго связано столько юмористических разсказов и неприличных анекдотов.
Был яркiй, почти лeтнiй день. Поeзд должен был стоять 12 минут; платформа наполнилась ободранным совeтским людом из вагонов 4 класса. Кипятку не было, и станцiонный кран был мигом облeплен черной толпой жаждущих.
Из зданiя вокзала вышел патруль охраны и зашагал к головному вагону. В числe стрeлков патруля я узнал Закушняка и Ямпольскаго.
-- Куда это ребата? Кого ловите?
Закушняк, стройный молодой парень из провинцiальных рабочих, как-то передернул плечами. 418
-- Да вот, на облавe...
-- Ну, я вижу... А на кого?
-- Да, вот, бeгунков, которые на Москву прутся, вылавливаем.
Патруль прошел вперед. Незамeтно для них я пошел сзади.
Дойдя до передняго вагона, стрeлки раздeлились.
Трое вошло в вагон, а остальные размeстились по сторонам. Через нeсколько минут из вагона была высажена какая-то семья: старуха, крeпкая, кряжистая, с каким-то восковым пергаментным лицом, молодой крестьянин и двое ребятишек 7-8 лeт. Не обращая вниманiя на их жалобы и мольбы и на посыпавшiеся со всeх сторон вопросы, патруль повел задержанных в станцiонный сарай, гдe один остался на стражe.
Потом остальные стрeлки так же медленно, молчаливо и мрачно пошли в слeдующiй вагон.
К моменту отправленiя поeзда вагона три-четыре было "очищено" от крестьян. Зная, что через полчаса вслeд за "максимкой" идет скорый, я рeшил остаться, чтобы посмотрeть, что будет со снятыми с поeзда крестьянами.
В станцiонном сараe послe отхода поeзда выловленных оказалось человeк двeнадцать. В их числe было двe женщины и трое ребятишек. Изможденные, оборванные и молчаливые, они понуро сидeли на цементe и, видимо, ничто уже не могло вывести их из отупeнiя.
Через нeсколько минут подошел уполномоченный ДТОГПУ44.
Он тоже молча оглядeл крестьян и отрывисто спросил:
-- Откуда?
Старуха медленно подняла голову.
-- С пид Золотоноши, сыночку.
-- А какого чорта сюда притопали?
Старуха удивленно подняла голову, с плохо скрытым недоброжелательством посмотрeла на откормленное лицо чекиста и тихо отвeтила:
44 Дорожно-транспортный отдeл ОГПУ.
-- А куды-ж податься? Хиба-ж так умирати, як 419 скотина? Мабудь вси вже поумиралы в сели. Мы и пiихалы хлиба шукаты...
-- От, дура! Да развe-ж здeсь хлeба больше?
-- А я знаю? -- устало и тихо отвeтила старуха, опять уронив голову. -Нам вже все ровно.
Крестьянин помоложе обратился к уполномоченному, и в его голосe прозвучала нотка надежды.
-- А може нас в турму загонять?
-- Ну, вот еще! Возиться, да кормить вас! Идите, куда хотите, только на поeзд не цeпляйтесь.
-- Так куда-ж нам идти? -- удивленно спросила старуха.
-- А мое какое дeло? На всe четыре стороны. Ну, пойдем, товарищи, -сказал он стрeлкам, и всe вышли. Закушняк задержался и, выходя послeдним, сунул старухe два рубля.
-- Спасибо, сыночек... А може хлиб е?
-- Уж не знаю, бабушка. Ежели достану -- принесу.
-- Сыночек, сыночек, -- с внезапным припадком отчаянiя вскрикнула старуха, судорожно схватив его за полу шинели. -- Куды-ж нам податься?
-- Да вот, идите в деревню. Вот там, версты с двe, деревня есть. Может, там покормят...
И осторожно высвободив край шинели из костлявых пальцев старухи, стрeлок торопливо вышел из сарая.
Нeсколько шагов мы шли молча.
-- Слушай, Закушняк, куда-ж им дeться, в самом дeлe?
Стрeлок повернул ко мнe свое искаженное мучительной усмeшкой лица
-- Куда? А я знаю? Тут всe деревни, почитай, переполнены. Самим eсть-то почти ни хрeна нeт. Куда-ж кормить? Может, что и дадут, только навряд что.
