- Смешно! - воскликнул он. - Что случилось? Уж не больна ли ты? Ты, которая всегда была так восхитительно, так непростительно здорова!
- Нет, не потому, - ответила она. - Я знаю, что это смешно, Крис, я знаю, но меня одолевают сомнения. Я ничего не могу поделать. Ты всегда говоришь, что я не витаю в облаках и трезво отношусь к действительности и тому подобное, но... возможно, это - преувеличение, я не знаю... но все, что произошло, записи планшетки, возможность того, что рука отца, уж я не знаю как, схватила поводья Бэна и толкнула его и тебя на смерть, связь между словами моего отца, что он дважды покушался на твою жизнь, и тем, что за последние два дня твоя жизнь дважды была в опасности из-за лошадей, - а ведь мой отец был хорошим наездником, - все это вызывает у меня сомнения. А вдруг в этом что-то есть? Я не уверена в обратном. Наука, может быть, слишком догматична в своем отрицании невидимых явлений. Невидимые, духовные силы могут быть такими неосязаемыми, такими утонченными, что наука не в состоянии их обнаружить, опознать и объяснить. Разве ты не знаешь, Крис, что в каждом сомнении есть рациональное зерно? Мои сомнения могут быть маленькими... очень маленькими, но я люблю тебя так сильно, что мне не хочется подвергать тебя ни малейшему риску. И, кроме того, я женщина, что уже само говорит о моей предрасположенности к предрассудкам. Да, да, я знаю, ты назовешь это нереальным. Но я помню твой парадокс о реальности нереального - реальности галлюцинаций больного ума. И, если тебе угодно, то же самое происходит и со мной. Это галлюцинации и нереальность, но для меня, такой, как я есть, все это реальность, как реален кошмар, которым мучается человек, пока не проснется.
- Я никогда не слышал более логичного обоснования нелогичной просьбы, - сказал, улыбаясь, Крис. - Во всяком случае, это неплохой довод. Ты сумела лучше изложить свои взгляды, чем я. Это напоминает мне Сэма, садовника, который служил у вас года два тому назад. Я случайно подслушал, как они с Мартином спорили в конюшне. Ты знаешь, какой Мартин фанатичный атеист. Так вот Мартин буквально забил Сэма своей логикой. Сэм подумал немного и сказал: "Что же это получается, мистер Мартин, вы все говорите и говорите, а меня не хотите послушать". "А что такое?" - спрашивает Мартин. "Понимаете ли, мистер Мартин, у меня есть два шанса против вашего одного". "Не понимаю", - говорит Мартин. "А вот что получается, мистер Мартин. У вас есть всего один шанс, как вы говорили, - это стать пищей для червей и пойти на удобрение огорода. А у меня есть один шанс - восславить господа, когда я буду в раю разгуливать по улицам, мощенным золотом, и другой шанс - пойти на корм червям вместе с вами, мистер Мартин".
- Ты все шутишь, - сказала Лют, одобрительно рассмеявшись.
- А как я могу воспринимать серьезно весь этот вздор с планшеткой? спросил он.
- Но ты не объяснил, откуда появился почерк моего отца, который узнал дядя Роберт... Ты вообще ничего не объяснил.
- Я не знаю всех тайн человеческого ума, - ответил Крис. - Но я считаю, что все подобные явления в недалеком будущем получат научное объяснение.
- Все равно, у меня есть тайное поползновение узнать у планшетки еще что-нибудь, - призналась Лют. - Дощечка все еще лежит на столе в столовой. Мы можем сейчас ее испробовать. Только ты и я, и никто об этом не узнает.
Крис взял ее за руку и воскликнул:
- Пойдем! Это будет забавно!
Взявшись за руки, они побежали в столовую, в которой колоннами служили стволы деревьев.
- Лагерь пуст, - сказала Лют, положив планшетку на стол. - Миссис Грантли с тетей Милдред спят, а мистер Бартон уехал с дядей Робертом. Никто нам не помешает.
Она положила руку на дощечку.
- Ну, начнем.
В течение нескольких минут ничего не происходило. Крис пытался было заговорить, но Лют шикнула на него. Сначала она почувствовала, как задергалась рука. Потом карандаш начал писать. Они читали запись, слово за словом:
"Есть мудрость большая, чем мудрость разума. Любовь не является порождением холодного умственного расчета. Любовь рождается в сердце и стоит над разумом, над логикой, над философией. Верь своему сердцу, дочь моя. И если сердце твое приказывает верить возлюбленному, смейся над разумом и холодной мудростью, слушайся сердца и верь в своего возлюбленного. Марта".
- Но ведь вся эта запись продиктована твоим собственным сердцем, воскликнул Крис. - Разве ты не понимаешь, Лют? Это твоя собственная мысль, а твое подсознание выразило ее на бумаге.
- Одно только мне непонятно, - возразила она.
- Что?
- Почерк. Взгляни. Он совсем не похож на мой. Он мелкий и старомодный, такой почерк был у женщин прошлого поколения.
- Ты что же, в самом деле хочешь убедить меня в том, что это пишет мертвая? - перебил он.
- Я не знаю, Крис, - заколебалась Лют. - Я ни о чем не могу сказать с уверенностью.
- Это абсурд! - горячился Крис. - Причуды воображения! Когда человек умирает, он становится покойником. Он превращается в прах, становится пищей для червей, как говорит Мартин. Покойники? Я смеюсь над покойниками. Они не существуют. Их нет. Я отрицаю загробные силы, люди умирают, сгнивают и исчезают!
- А что ты скажешь на это? - вызывающе спросила она, положив его руку на планшетку.
В тот же момент рука начала писать. От неожиданности оба вздрогнули. Запись была короткой:
"Б е р е г и с ь! Б е р е г и с ь! Б е р е г и с ь!"
Крис насторожился, но продолжал смеяться.
- Чудеса, да и только! У нас даже смерть подает свой голос из могилы. А где вы, добрые поступки? А родственные чувства? А радость? А дружба? А прочие добродетели?
Но Лют не разделяла его бравады. Лицо ее исказилось от страха. Дрожа, она схватила его за руку.
- Крис, не надо больше. Я сожалею, что мы затеяли это. Оставим покойников в покое. Тут что-то не так. Этого не может быть. Признаюсь, на меня действует все это. Я ничего не могу поделать. Во мне все трепещет: и тело и душа. Эта речь из могилы, эта рука покойника, протягивающаяся из загробного мира, чтобы защитить меня от тебя... А смысл в этом есть. Есть же какая-то тайна, которая не позволяет тебе жениться на мне. Если бы мой отец был жив, он бы защитил меня. Мертвый, он все еще старается защитить меня. Его руки, его мертвые руки хотят лишить тебя жизни!
- Успокойся, - мягко сказал Крис. - Послушай меня. Все это не больше, чем забава. Мы играли с субъективными силами, которые существуют в нас самих, с явлениями, которые наука еще не объяснила, вот и все. Психология еще такая молодая наука! Подсознание, можно сказать, еще только открыто. Еще многое в нем неясно, его законы еще не сформулированы. Явления эти просто еще не объяснены. Но нет никаких причин, из-за которых мы тотчас же должны приклеивать им ярлык спиритизма. Мы еще не знаем, вот и все. А что касается планшетки...
Вдруг Крис замолчал, потому что в этот момент, жестикулируя, он положил руку на планшетку, и в тот же миг его руку свело, как в пароксизме, и он волей-неволей задергал ею по бумаге. Со стороны казалось, что это пишет рука рассерженного человека.
- Нет, я больше не хочу этого видеть, - сказала Лют, когда он кончил писать. - Это все равно, что быть свидетельницей драки между тобой и живым отцом. Все это очень похоже на драку, на удары.
Она указала на бумагу, на которой было написано: "Ты не уйдешь ни от меня, ни от справедливого наказания, которого заслуживаешь!"
- Быть может, я слишком впечатлительна, но я даже отчетливо представила себе, как его руки тянутся к твоему горлу. Я знаю, что он, как ты говоришь, прах и тлен, но, несмотря на это, я представляю себе его как человека живого и ходящего по земле, я вижу гневное и мстительное выражение его лица и вижу, что его гнев и месть направлены против тебя.
Она скомкала исчерканные листки бумаги и отложила в сторону планшетку.
- Забудем об этом, - сказал Крис. - Не думал, что это подействует на тебя так сильно. Все это чисто субъективное явление, я уверен; возможно, с каким-то намеком на что-то такое... ну, и больше ничего. А сложившееся положение создало необыкновенно благоприятные условия для поразительных явлений.
- Кстати, о сложившемся положении, - сказала Лют, когда они медленно шли по той же дорожке назад. - Не знаю, как нам быть. Неужели все будет оставаться, как прежде? Как сделать лучше? Ты ничего не придумал?
Он молча сделал несколько шагов.
- Я решил сказать твоим родственникам.
- То, что ты не можешь сказать мне? - быстро спросила Лют.
- Нет, - медленно проговорил он, - то же самое, что я сказал тебе. Я не имею права сказать им больше, чем говорил тебе.
На этот раз задумалась она.
- Нет, не говори им, - сказала она наконец. - Они не поймут. Я тоже не понимаю, но я верю в тебя, а у них, само собой разумеется, нет такой слепой веры. Ты сказал мне, что есть тайна, не позволяющая нам жениться, и я верю тебе, но они не смогут поверить тебе и будут сомневаться, нет ли в твоей тайне чего-то дурного. И потом, они еще больше расстроятся.
