Таких людей, также как и представителей нашей идеологической знати, меньше всего интересовала истина. На этой почве они вполне сходились и выступали как союзники в борьбе с творческой марксистской мыслью. Для меня подобная позиция была абсолютно неприемлемой. Я считал тогда и считаю сейчас, что настоящий ученый должен руководствоваться только одним — поисками истины, независимо от того, кому она может быть полезна или вредна. В противном случае никакой науки не будет. Именно такого взгляда придерживались все настоящие марксисты. «... Правда, — писал В.И. Ленин, — не должна зависеть от того, кому она должна служить».[29] А еще раньше К. Марксом было сказано: «...Но человека, стремящегося приспособить науку к такой точке зрения, которая почерпнута не из самой науки (как бы последняя не ошибалась), а извне, к такой точке зрения, которая продиктована чуждыми науке, внешними для нее интересами, — такого человека я называю «низким».[30]
16. Несколько слов о тогдашнем советском философском мире
Сейчас мало кто усомнится в правдивости моего рассказе о том, что мне пришлось выслушать в редакции «Вопросов философии». Вышла масса воспоминаний людей, которые повествуют о том, как они еще до начала перестройки, клянясь на всех заседаниях в верности марксизму, от всей души его ненавидели и всячески стремились ему напакостить. Достаточно привести слова известного философа М.К. Мамардашвили, работавшего именно в это время, в 1968–1974 гг., заместителем главного редактора названного журнала, произнесенные им, разумеется, уже во время перестройки, а точнее — в феврале 1988 г.: «Скажем, в мое время на философском факультете — я окончил его в 1954 г. — всякий человек, который занимался историческим материализмом, был презираем... Сам знак того, что ты занимаешься болтовней, называемой историческим материализмом, свидетельствовал о том, что ты мерзавец. Хорошо это или плохо — другой вопрос. Но это была наша история. Время — которое все расставляет по местам».[31]
Такова была духовная атмосфера, существовавшая не только в редакции названного журнала, но также в Институте философии, Институте научной информации по общественным наукам и других гуманитарных учреждениях. Подобная обстановка страшно развращала и духовно калечила тех, кто в ней жил. Можно по-разному относится к диссидентству, которое берет начало в эти же годы. Диссиденты говорили немало глупостей. Но, по крайней мере, они были честными людьми, открыто отстаивавшими свои взгляды, невзирая на возможные весьма печальные последствия. Иное дело упомянутая выше публика, которая, с одной стороны холуйствовала перед властью, а с другой ее же поносила. Этот мир двоедушия, лицемерия, подлости и карьеризма был прекрасно обрисован в написанной еще в 70-х года и опубликованной в 1976 г. за рубежом блистательной сатире А.А. Зиновьева «Зияющие высоты». Впервые в нашей стране она была издана только в 1990 г.
Отсылая всех желающих подробнее ознакомиться с нравами, царившими в нашем высшем философском свете в то время, к этой книге, я задержусь лишь на одном моменте. За редким исключением все люди, так или иначе отвергшие марксистскую философию, оказались совершенно неспособными сказать свое собственное слово. И причина заключалась в их догматизме. У них была полностью атрофирована способность самостоятельно мыслить. Они могли только верить. Потеряв веру в марксизм, который представал в их глазах как сумма догм, или вообще не уверовав в такого рода марксизм, они спешно стали искать новые объекты веры. Недовольство одними кумирами породило поиски других кумиров. Вместо того, чтобы стать свободомыслящими, они стали инаковерующими. И эти новыми идолами стали для одних русские религиозные философы, для других — западные авторитеты.
Некоторые из них уверяли, что ими сделаны великие открытия, но они вынуждены таить их в ящиках своих письменных столов. Но вот наступила перестройка, а затем постсоветская эпоха. Открылась возможность извлечь эти драгоценные клады. И что же появилось на свет? Ничего. В самом лучшем случае — бесконечные перепевы того, что давно же вышло из моды на Западе.
Тем не менее, стали создаваться мифы. Героем одного из них стал уже упоминавшемся М.К. Мамардашвили, которого его неумеренные поклонники объявили величайшим философом XX века. И может быть этот миф бы и утвердился, если бы только его создатели не переусердствовали. Фанаты занялись изданием сочинений своего кумира, которые при жизни не публиковались. А когда эти сочинения одно за другим стали появляться, выяснилось, что от гениальности они весьма далеки. Его «Лекции по античной философии» (М., 1999) обнаруживают, например, что лектор имел крайне отдаленное представление о предмете, о котором взялся говорить. В рецензии специалиста по истории философии В.В. Соколова на эту книгу убедительно показано поразительное невежество автора. Обилие ошибок в книге просто поражает.[32] А остальные его сочинения — типичный словопомол, мало отличающийся от словоблудия псевдомарксистских ортодоксов прошлых лет. Приходится признать, что А.А. Зиновьев, который в «Зияющий высоты» вывел хорошо знакомого ему М.К. Мамардашвили под именем «Мыслителя», лучше разбирался и в его личности, и в его сочинениях.
«Мыслитель знал, — читаем мы в книге А.А. Зиновьева, — что он -самый умный человек в Ибанске (Москве — Ю.С.). Он занимал пост в журнале и был этим доволен, ибо большинство не имело и этого. Но он был недоволен, ибо другие занимали посты и повыше... В глазах передовой мыслящей творческой интеллигенции Ибанска Мыслитель был как бы расстрелянным, причем расстрелянным, с одной стороны, несправедливо (или, скорее, незаконно), но, с другой стороны, вроде бы за дело, ибо имел мысли выходящие за рамки. Мыслитель не жил, а выполнял Миссию и преследовал Цели. Какую Миссию и какие Цели, никто не знал. Но все знали, что они есть... Иногда Мыслитель печатал вполне правоверные, но бессмысленные статьи. Появление их становилось праздником для мыслящей части населения Ибанска. Всякий мог своими собственными глазами убедиться в выдающемся мужестве Мыслителя, который первым стал ссылаться на исторические речи нового Заведующего (Л.И. Брежнева — Ю.И. Семенов) и довел число ссылок на них до рекордной величины. Он рискнул даже сослаться на еще ненаписанную речь Заведующего, чем заслужил незаслуженный упрек в нескромности и подозрение в чрезмерной прогрессивности»[33]
17. Я окончательно «ухожу в первобытность»
Но вернемся в 60-70 годы. Пробить сложившийся к этому времени двойной барьер: ортодоксально-марксистский (точнее — псевдомарксистский) и антимарксистский было невозможно. На страницах «Вопросов философии» тогда можно было встретить любое недомыслие, включая самое антимарксистское, но на них никогда не появлялась свежая марксистская мысль. Возможность публикации философских работ была для меня почти полностью закрыта.
Надежда публиковать работы по философии истории у меня возникла, когда после моего перехода в 1967 г. из Рязанского медицинского института в Московский физико-технический институт (г. Долгопрудный) М.Я. Гефтер в 1968 г. предложил мне работать по совместительству в секторе методологии истории Института всеобщей истории. Но через два года сектор был упразднен, а подготовленный в нем и уже набранный сборник по теоретическим проблемам истории «Ленин и проблемы истории классов и классовой борьбы», в котором была и моя большая статья, рассыпан. На память об этом у меня сохранилась верстка, правда, не всей книги, а лишь одной моей работы. [34]
Каждый знает, что ученому работать в стол трудно, если вообще возможно. К началу 70-х годов стало ясным, что писать и публиковать практически почти все, что я думаю, можно только в одной области — истории первобытного общества. С группой первобытной истории я поддерживал контакты и раньше и хорошо знал о сложившейся в ней обстановке. Руководитель группы — А.И. Першиц был весьма заинтересован в привлечении меня к постоянному сотрудничеству. Но нужно было согласие Ю.В. Бромлея. Я уже говорил о его осторожности. Некоторое время он колебался: за мной тянулся хвост и самого активного участия в дискуссии об азиатском способе производства, причем на стороне противников официальной точки зрения, и работы в крамольном секторе методологии истории. Кроме того, я уже к тому времени прослыл «неуправляемым человеком».[35] Но Ю.В. Бромлея в конце концов это не остановило. И начиная с 1972 г. я стал работать по совместительству, на половину ставки в группе, а затем в секторе истории первобытного общества Института этнографии.
