Но ведь княжеский совет ничем не отличается от княжеской думы. В первом случае его название образовано от слова «советоваться», а во втором — от слова «думать». Второй термин в летописях встречается чаще и, видимо, поэтому историки XIX в. именно от него образовали название этого княжеского органа.
Исследуя содержание термина «дружина», С. В. Юшков полагал, что он употребляется в летописях в двух значениях, широком — близкие люди, товарищи, спутники и узком — ближайшие соратники и сотрудники князя или боярина. В этом последнем смысле, утверждал он, дружина не является специфической особенностью русского общественного строя феодальной эпохи, но может быть признана всеевропейским институтом.[83] Но если дружина в специальном значении этого слова это институт, то непонятно почему не может быть таковым дума или совет, представленные той самой дружиной.
Заключая свои рассуждения о княжеских советниках, С. В. Юшков, по существу, признал институциональный характер боярской думы. «В большинстве земель-княжений, — подытожил он свои размышления, — идет процесс образования при княжеском дворе определенной группы феодалов — боярства и министериалитета, составляющей окружение князя. Эта группа, решавшая наиболее важные вопросы в земле-княжении, по своему организационному типу близка к так называемой феодальной курии западноевропейского средневековья».[84]
Обстоятельное исследование княжеского совета принадлежит В. Т. Пашуто. Согласно ему, возникший при князе как верховный орган раннефеодального государства, совет эволюционировал в однопалатный сословный орган, давший устойчивый институт политического строя древней Руси. С развитием политической раздробленности Руси аналогичные киевскому советы действовали при князьях отдельных земель-княжений.[85]
Из приведенного историографического очерка следует, что, несмотря на длительное изучение проблемы княжеской думы, историки так и не пришли к общему согласованному мнению. Во многом это объясняется завышенными претензиями к институциональному ее содержанию, о чем скажем ниже.
При обращении к летописным известиям о княжеской думе или совете, необходимо иметь ввиду их неполноту, в определенной мере случайность попадания на страницы летописи. Их отсутствие в какой-то исторический период не является свидетельством затухания или исчезновения думской практики, равно как и увеличение числа упоминаний о ней, не может быть аргументом в пользу ее особой активности. Немного известий в летописи о думе и думцах после принятия Владимиром крещения, хотя такая акция как строительство крепостей в старой Русской земле и их заселение мужами лучшими «отъ словенъ, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь», не могла быть осуществлена без согласия его ближайшего окружения. То же можно сказать и о возведении кафедрального храма Пресвятой Богородицы, для чего Владимир «приведе мастеры от грекъ».[86] Косвенным свидетельством участия думцев в одобрении княжеского замысла может быть то, что именно им Владимир устроил празднество в честь свершения Десятинной церкви. «И створи прдздникъ великъ въ тъ день боляромъ и старцамъ градским».[87] Определенно, это те же люди, которые раньше советовали ему принимать крещение.
Видимо, с ними Владимир решал и дела, относящиеся к установлению законопорядков в стране. В летописи об этом говорится со всей определенностью. «Бѣ ко Володимеръ любя дружину, и с ними думая о строи землѣнѣм, и о ратехъ, и о уставѣ земленѣм».[88] Из свидетельства о разбойниках следует, что среди советников князя были и духовные лица. Это они предложили Владимиру применить к участникам разбоев смертную казнь, с чем он и согласился: «отвергъ виры, нача казнити разбойники».[89]
Важное известие о княжеских советниках или думцах относится к 1068 г. После поражения русских князей Изяслава, Святослава и Всеволода на реке Альте от половцев, в Киеве начались народные волнения. С подола киевляне двинулись на Гору к двору воеводы Коснячка. Не обнаружив его там, направились к двору Брячеслава, чтобы освободить из поруба «дружину свою», а также полоцкого князя Всеслава. Изяслав в это время находился, как пишет летописец, «на сѣняхъ с дружиною своею» и выслушивал ее советы относительно Всеслава. Одни призывали его усилить охрану полоцкого князя, другие полагали, что его следует убить. «И рекоша дружина князю: „Се зло есть; посли ко Всеславу, ать призвавше лестью ко оконцю, пронзуть и (его — П.Т.) мечемь“. И не послуша сего князь».[90]
Неизвестно, к чему бы привело следование советам дружины, однако, отказавшись от каких бы то ни было решительных действий, Изяслав вынужден был бежать из Киева.
Содержательные сведения о княжеских советниках находятся в посмертном панегирике князю Всеволоду Ярославичу. Перечислив его добродетели, летописец затем заметил, что в старости и недугах своих князь «нача любити смысла уных, свѣтъ творя с ними; си же начаша заводити и (его — П.Т.) негодовати дружины своея первыя и людем не доходити княже правды».[91] Из сказанного следует, что все беды начались тогда, когда Всеволод отодвинул от себя «дружину свою первую» и начал советоваться с молодыми. Определенно, летописец увидел в этом нарушение давнего порядка.
Нечто похожее имело место во время короткого княжения в Киеве Святополка Окаянного. Свою сентенцию о его злокознях летописец заключил такими словами. «Лютѣ во граду тому, в немь же князь унъ, любяй вино пити съ гусльми и съ младыми свѣтники. Сяковые бо Богъ дасть за грѣхы, а старыя и мудрыя отъиметь».[92]
Аналогичным образом представлен летописцем и Владимир Ярославич, занявший галицкий стол после смерти Ярослава Осмомысла. «И бѣ бо любезнивъ питию многому, и думы не любяшеть с мужми своими». В конечном итоге это привело к тому, что «мужи галичькии» вынудили молодого князя бежать «во Угры ко королеви». Судьба его могла сложиться и более печально, однако от расправы над ним мужей галицких остановило отсутствие единомыслия в их среде. «Мужи же галичькыи совокупивше полкы своя и утвердившеся крестомъ, и восташа на князь свой, и не смѣша его изымати, ни убити, зане не вси бяхуть в думѣ той».[93]
Тема «смысленных и несмысленных» советников нашла отражение и в рассказе о начальном периоде киевского княжения Святополка Изяславича. Сперва он, «не здумавъ с болшею дружиною отнею и стрыя своего», заключил в истопку пришедших к нему на переговоры половецких послов, а затем, послушав «несмысленных», чуть было не выступил в поход на половцев с 700 отроками. В конце концов, прислушался к мнению «смысленных» и послал к Владимиру Мономаху гонцов за помощью.[94]
Из приведенных известий следует, что, в представлении летописцев, законными советниками князей были старшие дружинники, так называемая дружина «передняя» или «большая». Она же, видимо, была и «смысленные», с мнением которых князь обязан считаться, тогда как «уные» (они же «несмысленные») всегда плохие советники. Очень хорошо это отражено в рассказе о походе Святополка, Владимира и Ростислава на половцев к реке Стугне. Прежде, чем переходить реку и вступать в битву с половцами, князья собирают дружину на совет. «Созваша дружину свою на совѣтъ, хотяче поступити чересъ рѣку, и начаша думати». Предложение Владимира Мономаха заключить с кочевниками мир, «стояче чересъ рѣку», поддержали «смыслении мужи, Янь и прочий». Киевляне «не восхотеша совѣта сего» и настояли на необходимости сражения. В результате битва была проиграна, а Ростислава на глазах у Владимира затянула стугнинская трясина.[95]
Мнение думцев не всегда было лучшим, но князья, чаще всего, вынуждены были следовать ему. Так как это случилось с Владимиром Мономахом в 1095 г. В Переяслав прибыл половецкий хан Итларь для заключения мира. В это время из Киева «пришелъ Славята к Володимеру от Святополка на нѣкое орудие». Из дальнейших событий следует, что этим «орудием», скорее всего, был совет убить половецкого хана. «И начаша думати дружина Ратибора со княземъ Володимером о погубленьи Итларевы чади». В начале этой думы Владимир был против такого коварного убийства, однако затем согласился с доводами дружины и («посдуша ихъ») отдал приказ убить Итларя.[96]
С дружиной князья обдумывали планы военных походов на половцев, примером чему является летописный рассказ 1103 г. о встрече Святополка и Мономаха под Киевом. Как пишет летописец, «снястася думати на Долобьскѣ». Думали они не одни, но с дружинами. Уточнение, что все собрались «въ единому шатрѣ», указывает на относительно небольшое число участников этой думы. Определенно, с каждым князем прибыли только наиболее доверенные их люди. Начало «думания» не предвещало достижения согласия. Киевская дружина заявила, что «негодно нынѣ веснѣ ити», мотивируя свои сомнения тем, что можно «погубити смерды и ролью ихъ». Однако Мономаху удалось убедить киевскую дружину. После приведенных им аргументов в пользу похода, как пишет летописец, «не могоша отвѣщати дружина Святополча». Вслед за ней свое согласие выразил и Святополк: «Се язъ готовъ уже».[97] В летописной статье 1111 г. этот рассказ повторен с некоторыми подробностями, но с тем же содержательным наполнением. Поход на половцев не мог состояться без одобрения его княжескими советниками.
